И часто справлялся о ней Котовский. Беспокоился, если узнавал, что грустит. Радовался, узнав, что поет песни.

В ведение Оксаны поступили всевозможные грелки, миски, плошки, поварешки; ее заботой было обеспечение больных всем необходимым для скорейшего излечения.

Впрочем, в боевой обстановке нельзя было строго разграничить обязанности. Приходилось делать все, что понадобится. Оксана была и сиделкой, и прачкой, и санитаркой...

- Оксаночка! - звала Ольга Петровна. - Помоги мне перевязку сделать! Оксаночка, подержи руку больного! Оксаночка, накапай двадцать пять капель вот из этого пузырька. Оксаночка! Где у нас йод?

И Оксана подавала бинты, йод, ножницы, пока Ольга Петровна осторожно и ловко снимала старую повязку, присохшую к ране и покрывшуюся бурыми пятнами.

- Рви сразу! - просил раненый. - Мне легче сразу, не тяни ты за душу, Христа ради!

Прилежно выполняла работу Оксана. Понемногу она стала приходить в себя и даже стала петь, напевала свои "Огирочки" - те самые "Огирочки", что поют от Станиславщины до Кубани, выйдя на деревенскую улицу и взявшись за руки, или еще мурлыкала какие-то задушевные, приятные песенки - про то, как на горе вдова сажала лук, как козак "просил-просил ведерочко, вона його не дает, дарил-дарил ей колечко, вона його не берет" и как у дивчины была "руса коса до пояса, в косе лента голуба". Много она разных песен знала.

Лучше всяких лекарств помогало раненым просто ее присутствие, просто ее участливое слово - такая она оказалась ласковая да ладная, приветливая ко всем.

А сила в ней какая! Как примется мыть полы в санчасти - только тряпка шлепает да вода журчит! И боже упаси, чтобы кто-нибудь закурил в палате! Будет целый час лекцию читать, душу вымотает и все равно выгонит в коридор с цигаркой.

11

Сыпняк гулял по городам и селам, переполненным пришлым народом, при постоянной смене воинских частей, штабов, эвакопунктов и комендатур.

Ольга Петровна принимала решительные меры, чтобы тифозная эпидемия не вспыхнула у них в бригаде. Добилась, чтобы баня и смена белья производились не реже, чем раз в неделю. А затем повела кампанию по стрижке волос.

- Ну что это за мода отпускать лихие чубы? - возмущалась она, разглядывая кавалеристов. - Это к лицу каким-нибудь архаровцам, каким-нибудь махновцам, а вы-то ведь в бригаде Котовского!

- Какие такие махновцы? - обижались конники. - Сроду махновцами не были, а тут вдруг!

- А ну-ка без рассуждений садись на стул, и быстренько ликвидируем это безобразие.

- Стричь не дам! - упрямился отчаянный рубака, который так гордился чубом, вылезавшим на лоб из-под кубанки. - И не думай даже, докторша, и не надейся! Ты знаешь чего - ты лечить лечи, за это тебе спасибо, а нигде не написано, чтобы доктора стрижкой занимались!

- А вот мы посмотрим, как нигде не написано! Что за разговоры такие! Разве я зла желаю? Не хватает еще, чтобы вы мне развели вшей! Оксана! Приступай.

И не успел кавалерист ахнуть, как по его голове, от лба к затылку, пролегла дорожка... Оксана долго думать не любила!

Почувствовав холодок от машинки для стрижки волос, кавалерист вскрикнул, рванулся:

- Что ты наделала! Ах ты!..

- Полный порядок. Машинка - нулевой номер! - весело отвечала Оксана. - Теперь хоть сердись, хоть не сердись. Дело сделано. Бачишь? - поднесла она кавалеристу круглое зеркальце - подарок Миши.

Машинкой она действовала, как самый заправский цирюльник. Конечно, не кому-нибудь, а ей была поручена эта процедура,

Так или иначе, Ольге Петровне удалось ввести такой порядок, что каждый поступающий на лечение прежде всего проходит через санобработку и выходит оттуда гололобый, с наголо остриженной головой.

Кавалеристы воспринимали стрижку как кровную обиду, как большое несчастье. Казалось, им легче бы было, если бы отрубили начисто голову! Они стыдливо кутались с головой в одеяло, а некоторые спокойно, без звука давали промывать и обрабатывать страшные зияющие раны, резать куски живой кожи, но горько плакали, увидев на полу безжалостно обкромсанные свои кудри - мужскую красу и кавалерийскую гордость.

Когда же дело дошло до командного состава, то Ольга Петровна наслушалась и грубостей, и оскорблений.

- Да что ты контрреволюцию разводишь! - кричал в ярости какой-нибудь командир эскадрона. - Да чтобы я позволил оболванить себя на посмешище всем конникам?! Дисциплину хочешь подорвать?

- Постой, постой, - остановил его вошедший в этот момент Котовский. Легче на поворотах!

- А как же иначе, товарищ комбриг?

- Значит, ты своего командира считаешь оболваненным? Значит, я дисциплину подрываю?

Котовский снял шапку и предстал перед всеми со своей по обыкновению гладко выбритой головой.

Тут только все вспомнили, что ведь и на самом деле Котовский-то бреет голову? Как же так получается? И почему же они раньше не задумывались над этим?

На какие жертвы не пойдешь ради любимого командира! Этот же самый ругатель и скандалист смиренно садится на стул и делает знак Оксане:

- Давай! Пропадать, так с музыкой! Делай мне прическу, как у Котовского! Эх, не дай боже, чтобы таким увидела меня жена! Пока не отрастут волосы - буду сражаться!

- Ничего, ничего, - утешал Котовский, пока чирикала машинка в руках Оксаны. - Тут, брат, все равно не отвертишься. Взять хоть меня - комбриг? Командую всей бригадой? А попробуй-ка я не послушаться жены! А если ко всему этому жена - доктор, ну, тогда уж все! Доктора, медицина - это высшая инстанция и обжалованию не подлежит!

- Высшая?!

- Хорошо еще, что у меня с давних пор такой порядок заведен, чтобы голову брить. А то бы, пожалуй, с меня и начали санитарную кампанию!

- Ну нет! На командира бы у нее рука не поднялась!

- И подниматься не надо, - вставила свое слово Оксана, подстригая последние волоски на шее кавалериста. - Командир у нас сам пример! Такие-то все бы были!

И тут Оксана спохватилась и страшно переконфузилась, что так смело рассуждает.

- Слыхал? - весело подхватил Котовский. - Даже Оксана меня признала, а на что строгая дивчина!

12

Противник цеплялся за каждый овраг, за каждую рощу, приходилось выбивать его с каждого рубежа и гнать дальше на запад.