Из того длительного и весьма утомительного путешествия мне запомнилось только одно происшествие, случившееся с нами, когда мы уже ехали в Хабаровск на поезде, чтобы там пересесть на паром, следовавший до Сахалина. В вагоне почти сплошь были моряки, возвращавшиеся из отпусков. Им пришлась по душе симпатичная и улыбчивая Любочка: такая молоденькая, но уже с таким «взрослым» сыночком, а она нарочно никого не разубеждала.

Все напропалую стали с ней заигрывать, угощать разными вкусностями, и, естественно, мне все перепадало в первую очередь, особенно коробки шоколадных конфет, которые, признаюсь, я видел тогда впервые. Все бы хорошо, но однажды Любочка обнаружила, что из нашего чемодана пропали ее белые фетровые сапожки, и слезы мгновенно обильными ручьями покатились по ее щекам.

Среди ее обожателей был мичман по имени Вася. Легко догадаться, что именно этот мичман и стал впоследствии мужем Любы. Увидев слезы девушки, он выяснил их причину, а потом погладил ее по волосам:

— Любочка, не плачьте, даю слово моряка: не позднее сегодняшнего вечера ваши сапожки будут на месте! — Он проговорил это с такой уверенностью в голосе, что девушка действительно успокоилась, а Василий вышел из купе.

Я рос очень любопытным мальчишкой, а потому немедленно последовал за ним. Мичман собрал в соседнем купе нескольких своих товарищей и рассказал им, что кто-то обокрал Любочку. Все единодушно возмутились и приняли решение найти вора. Короче говоря, решили, невзирая на лица, обыскать вещи каждого, кто находился в этом вагоне, поскольку никаких посторонних замечено не было.

Вор действительно отыскался быстро: сапожки были заботливо обмотаны какой-то шалью и уложены на самое дно рюкзака этого мелкого подонка…

Несмотря на его мольбы и причитания, моряки наказали его страшно: сначала каждый из них прошелся по его спине ремнем с пряжкой, а потом его просто выкинули на полном ходу из вагона.

Жестоко?!!

Наверняка так скажут многие читатели и скорее всего будут правы. Хотя, мне кажется, у моряков есть свои неписаные законы, как и на зоне, где зек, сидящий за воровство, — вполне уважаемый человек, но стоит ему украсть у кого-то в зоне, то он сразу же становится «крысой». А за «крысятничество» в зоне следует жестокое наказание. Если и не убьют, то уж «опустят» точно…

Отправив Любу за мной, мама все свои энергию и мысли направила на обустройство нового жилища. Она была доброжелательным и общительным человеком, и все соседи не только порадовались за них, но едва ли не всем миром собирали хотя бы какую-нибудь обстановку, помогая маме с мужем наладить быт. Кто отдал лишнюю кровать, кто табуретку, кто тумбочку…

Как тут не поверить в то, что мир не без добрых людей. Когда тетя Люба привезла меня, то к этому знаменательному моменту комната приняла вполне жилой вид. В ней даже был некий уют, но особенно ощущались любовь и материн-ское тепло.

Учитывая трудные бытовые условия — а жить втроем на четырнадцати метрах в бараке, где, как у Высоцкого, на двадцать две семьи была одна уборная и одна небольшая кухонька с русской печкой, — создать тепло и уют было очень не просто. По субботам и воскресеньям на этой печке вовсю грелась вода в ведрах, и если стояло лето, то на улице, зимой — на этой кухоньке, была коллективная мойка всего детского населения барака, а таковых набиралось около полутора десятков душ. И естественно, во время помывки не было никакого разделения по половому признаку, в отличие от взрослых, которые едва ли не строем ходили в те же дни в баню: в субботу — мужчины, в воскресенье — женщины.

В будние дни в бараке с утра до вечера хозяйничали самые маленькие: дети дошкольного возраста. Родители были на работе, взрослые дети — кто в школе, кто помогал на огородах, если таковые имелись. Редко кто из проживавших в бараке имел возможность отправить детей куда-нибудь отдыхать, хотя попадались счастливчики, имевшие родственников в средней полосе, к которым они и сбагривали детей на все лето, как говорится, до самых холодов.

Я к таким счастливчикам не принадлежал и целый день был предоставлен самому себе. Что мне запомнилось из времени проживания на Сахалине? Из всех соседей у меня остались в памяти две семьи. В одной из них жил мой первый друг Серега, во второй — ранее упомянутый Смардин, но о нем разговор будет отдельный.

Сергей! Вероятно, это имя навсегда останется для меня священным. Почему? Во всем «виновата» детская память, в которую всего отчетливее впечатываются самые яркие явления, наблюдения, чувства.

Как говорится, мы с Серегой были друзья, про которых говорят: «не разлей вода» или «два сапога — пара». Целыми днями мы носились словно угорелые по пустырям, копались на свалках, пытаясь отыскать «нужную вещь», чтобы пополнить коллекцию своих «сокровищ». К последним относилось все что угодно: от пуговицы до сломанных карманных часов и даже патронов, которые можно было накопать на пустырях.

Сергей…

Именно этим именем я назвал одного из своих сыновей. Всеми силами я пытался вытащить из самых дальних уголков памяти хоть что-нибудь неприятное, связанное с Серегой, какие-нибудь отрицательные черточки в его характере, но так и не смог.

Вероятно, трудно себе представить, что в таком возрасте между двумя мальчишками напрочь отсутствуют какие-либо конфликты. А вот мы с Серегой были именно такой парой! Если кто-нибудь из завидовавших нашей дружбе пытался нас с ним столкнуть или поссорить, то почему-то получалось, что сам завистник и страдал от этого. Как говорится, не рой другому яму…

Мы были в том возрасте, когда мальчишки, в любой точке земного шара, проявляют сходную склонность к познанию мира и самого себя, хотя и не вполне осознанную.

Повествуя о своих «сокровищах», которые естественно иметь в детстве любому ребенку, я вспоминаю: чего там только не было… И сломанная подкова, и стеклянный шар-поплавок от морских рыболовных сетей, и перочинный ножичек с наполовину отломанным лезвием, которым, однако, можно было не только строгать, но и играть «в ножички»: очерчиваешь круг, делишь его площадь пополам — одна половина сопернику, другая тебе, и по очереди каждый втыкает нож в половину соперника, отхватывая и отхватывая его землю, пока тот не сможет устоять на ней даже на одной ноге. В общем, много чего было в этой коллекции, что можно было предложить другим пацанам для обмена на что-либо кажущееся более ценным в настоящий момент.

«Жемчужиной» моих сокровищ были старинные карманные часы фирмы «Павел Буре», найденные на какой-то свалке. То, что они были сломаны и не ходили, не играло никакой роли, потому что можно было вертеть у них головку, и тогда стрелки начинали двигаться, что давало ощущение удивительное.

Однажды Серега нашел где-то заржавленный трехствольный старинный револьвер, чем вызвал зависть всех мальчишек в округе. Я перебирал свои «сокровища», когда он принес и показал мне свою новую «ценную вещь». Увидев, с каким пристрастием я рассматриваю этот необычный револьвер — думаю, любой мальчишка на моем месте не остался бы безразличным, — Серега неожиданно сказал:

— Вить, а хочешь «мен-мен» со мной?

— Еще бы! — воскликнул я, но тут же осекся, подумав со страхом, что приятель решил поменяться на мои часы. — А на что? — с некоторым напряжением в голосе спросил я.

Вероятно, от Сереги не укрылось мое волнение, а может, он был просто гораздо лучше и щедрее меня, во всяком случае, он после небольшой паузы ответил:

— А на шар-поплавок…

Представьте себе, зеленый из бутылочного стекла шар, размером с футбольный мяч, в рыбацком Южно-Сахалинске считался редкостью, но не потому, что его было сложно достать, а потому, что он стоил денег и никогда не был лишним: шары часто бились, а без них можно было потерять не только весь улов, но и дорогостоящую сеть.

Однако мне этот шар-поплавок порядком надоел, и я искал случай махнуть его на что-нибудь «приличное».

— На шар? — недоверчиво воскликнул я.

Мне не верилось, что нормальный человек может отдать настоящий револьвер за какой-то унылый шар-поплавок.