Литмир - Электронная Библиотека

Не могу удержаться, чтобы не заметить, как удивительны и непредсказуемы жизненные пути! Поистине «пути Господни неисповедимы»!

Именно этот макет нефтезавода, занимавший площадь больше ста квадратных метров, через четверть века, при моем самом деятельном участии, был уничтожен во время съемок самого нашумевшего первого советского фильма-катастрофы — «Экипаж». Об этом расскажу подробнее, когда буду описывать те годы…

Первой школой, построенной в Советском районе, была городская школа номер восемьдесят. Ее построили в пятьдесят втором году, а в пятьдесят третьем я пошел в первый класс этой новой школы.

Я помню большие светлые классы, огромные коридоры, которые пахли свежей краской. Помню, как я сильно волновался, гордо держа в одной руке букет полевых цветов, которые специально насобирала мне мама, в другой — мой первый портфель-ранец. Более всего я гордился своей новенькой школьной формой.

В ней я больше напоминал маленького военного, нежели школьника: гимнастерка была подпоясана широким ремнем из кожзаменителя с самой настоящей пряжкой, на голове красовалась военного образца фуражка с настоящей кокардой, на которой с трудом можно было различить букву «Ш», которая была и на пряжке.

Школьная форма была достаточно дорогим удовольствием, но как же без нее? Несколько месяцев я приставал к отцу и маме, что какой же я, мол, школьник без формы? Все это время изо всех сил старался быть прилежным и послушным. Моя настойчивость в конце концов была вознаграждена: первым сдался отец.

Отлично зная, что к нему нужно подкатываться с просьбами тогда, когда он чуть-чуть «под мухой», я улучил такой момент и, «надув губы», в очередной раз завел свою «шарманку»:

— Пап, а пап, а Вовка сказал, что без формы меня в школу не примут… — с горечью прошептал я, и мне стало так себя жалко, что казалось, вот-вот слезы брызнут из глаз.

— Мать! — грозным голосом позвал отец, и как только она вошла в комнату, недовольно спросил: — Слушай, Тань, наш сын что, хуже других, что ли?

— О чем ты, Вань? — не поняла мама, подозрительно взглянув на меня.

— Купи ему школьную форму! — твердо проговорил отец.

— Купи? — с ужасом воскликнула мама. — А на что? На какие шиши?

— Возьми из тех, что мы копим на проигрыватель!

— Господи! — всплеснула руками мама. — Тебя не поймешь: то тебе проигрыватель нужен, то форму сыну покупай: обойдется и без нее…

Я сразу понял, что на этот раз мама на моей стороне: стоило ей начать возражать отцу, как тот делал наоборот.

— Ты что, не поняла меня? — недовольно нахмурился он. — Я сказал: форму Вите купи, значит, купи! А еще и новые ботинки! — расщедрился отец. — И не спорь со мной! — Он вдруг пьяно стукнул кулаком по столу.

Чисто интуитивно, понимая, что сейчас может разгореться настоящий скандал, я стремительно бросился отцу на шею и чмокнул его в щеку:

— Спасибо, папа! Ты такой хороший! Такой добрый! — Не знаю, насколько я был искренен в такие моменты, но это всегда безотказно действовало: он мгновенно смягчался и забывал о своем взрыве.

— Ладно, иди играй, сынок… — тихо говорил он, гладил меня по голове, и его глаза, мне казалось, чуть влажнели…

Свою первую учительницу, я уверен, буду помнить, как и многие из вас, всегда. Галина Ивановна Таше была симпатичная, очень интеллигентная женщина с бархатистым голосом и умными, добрыми, но усталыми глазами, уже тогда в ее волосах были седые пряди.

Поговаривали, что Галина Ивановна происходила из семьи ссыльных дворян, что подтвердилось, когда я уже учился в Москве. В ней воплотились лучшие черты русского дворянства — благородство, достоинство, интеллигентность и доброта, но тогда нам этого не было дано понять в силу нашего возраста.

Мне кажется, все в классе влюбились в нее с первого взгляда. Во всяком случае, в моей памяти Галина Ивановна сохранилась как человек, на которого невозможно было обидеться, даже если она тебя и наказывала. Потому что наказывала-то она только за дело и, поверьте, всегда справедливо. Если мы и не говорили в открытую, что она нам как вторая мать, то в глубине души, уверен, мы ощущали это в полной мере.

Галина Ивановна никогда не повышала голос: самым суровым наказанием для провинившегося был особый, полный печали взгляд ее умных, больших глаз. Провинившемуся хотелось буквально провалиться сквозь землю, и мольба о прощении сама собой вырывалась из уст:

— Я больше не буду, Галина Ивановна…

Как бы мне хотелось еще хотя бы один раз проговорить эти слова, глядя в ее лучистые глаза… Незадолго до издания этой книги я узнал, что она жива. Кинулся в Омск… Собрал, кого смог, своих одноклассников. Приходим. Те же лучистые глаза, добрая улыбка. Она долго смотрела на меня и вдруг: «Витюша… Доценко…» Мы не виделись 42(!!!) года. Ей сейчас — 84. Мы обнялись и так нас сняли… А на следующий день меня пригласили в мою бывшую школу. Встреча с учениками и учителями была очень теплой и интересной и была показана на Омском ТВ…

Мы были в четвертом классе, когда Галина Ивановна тяжело заболела: ей пришлось оставить работу и уйти на пенсию по выслуге лет. На смену ей пришла неказистая на вид, беспомощная практикантка Омского пединститута…

Я всегда говорю, что есть опасные профессии, ошибки в которых исправить невозможно. Беспомощный и непрофессиональный учитель, заложивший шаткий фундамент знаний своим ученикам, испортит ребенку всю дальнейшую жизнь. Врач, неправильно поставивший диагноз, может сделать человека инвалидом. Именно поэтому люди, намеревающиеся получить эти профессии, по-моему, обязаны сдать не только положенные вступительные экзамены, но и пройти особый тест на профпригодность, чтобы тест призван обнаружить настоящее влечение человека к данной профессии, я бы даже сказал, глубокую любовь к ней. В педагогике и медицине не должно быть случайных людей…

Для тех, кто не знает, — краткое пояснение. Во времена моего детства с первого по четвертый класс включительно, в так называемых начальных классах, был всего один учитель, который преподавал все предметы. Откровенно говоря, и предметов-то было мало: русский язык, родная речь, чистописание, арифметика, пение, физкультура — немудрено справиться одному педагогу. Этот же учитель был и классным руководителем.

Почему же эта молоденькая практикантка, в странных металлических очках-велосипедах, после нашей любимой учительницы всеми в классе была встречена просто в штыки? Нет, она не была злой или безграмотной, просто она была другой: не нашей Галиной Ивановной. У нее не хватало не только опыта, но и простой увлеченности своей профессией.

Хотя объективности ради замечу, что наверняка любого учителя мы восприняли бы точно так же. Но если бы это оказался опытный и волевой человек, то последствия вряд ли были бы столь трагичными.

К сожалению, ее имя не осталось в моей памяти, а потому для удобства назовем нашу практикантку Валентиной Сидоровной.

Каких пакостей мы ей только не устраивали: и кнопки на стул пристраивали, и живую мышь в ящик ее стола закрывали, и тряпку у доски обмазывали столярным клеем. Бедняжку в буквальном смысле доводили до слез. Наш четвертый класс «А» скатился с первого места по успеваемости и поведению на самое последнее. В конце концов, когда до окончания учебного года оставалось чуть менее четверти, эта борьба закончилась поражением для всех ее участников: чаша терпения Валентины Сидоровны переполнилась — она горько разрыдалась, обозвала нас «нравственными уродами» и устремилась к директору школы. Несмотря на все уговоры, она написала заявление об уходе, бросив в сердцах, что с «этими бессердечными монстрами не справиться никому».

Оставлять без внимания столь вопиющий факт было невозможно: могло дойти до районного отдела народного образования (роно), а это грозило дисциплинарными последствиями для школы, а потому экстренно был собран педсовет, который и принял «мудрое» решение — перевести самых злостных «зачинщиков и хулиганов» в другой класс и снизить им оценку за поведение, а классным руководителем временно назначить завуча школы. Именно последнее решение и было настоящим бедствием: завуча боялись гораздо больше, чем директора школы…

17
{"b":"7234","o":1}