— Что с тобой? — донесся голос Сереги.
— Голова закружилась, — чуть слышно пролепетал я.
— Ты что, вниз посмотрел? — догадался он и медленно вернулся ко мне, — Ты вот что… давай отдохнем немного, а потом двинем вперед… Только вниз больше не смотри! Хорошо, Вить?
— Как — это не смотри, если смотрится? — возразил я.
— А ты думай про что-нибудь…
— Про что думать-то?
— Откуда я знаю? Придумай что-нибудь…
— Тогда я буду думать, что мы с тобой партизаны и нам приказали взорвать фашистский склад!
— Здорово! — согласился Сергей.
Я настолько увлекся своей идеей, что действительно забыл о высоте и спокойно продолжил путь…
Сережка оказался прав: нужно было видеть глаза взбешенного Смардина, когда он подошел к двум братьям-погодкам, которые давно упрашивали его снизить цену на подшипники.
— Ладно, так и быть, отдам вам чуть дешевле, — высокомерно произнес он.
— Да катись-ка ты колбаской по Малой Спасской! — весело выкрикнул тот, что постарше, потом вытащил из кармана подшипники, сунул Смардину под нос, и братья громко рассмеялись.
— Откуда? — задыхаясь от злости, спросил тот.
— От верблюда! — смеялись они. — Думаешь, ты один такой смелый над заливом лазить? Фиг тебе! — И для убедительности они сложили конструкцию из трех пальцев на обеих руках и сунули четыре дули ему под нос…
А еще мне запомнилось время, когда мама перешла работать буфетчицей в клуб. Вероятно, именно тогда и родилась моя страсть к кинематографу, с годами развившаяся настолько, что я в конце концов стал кинорежиссером. Но мой путь в кино с самого начала был усеян не розами, а терниями, что подтверждает следующая печальная история о неудачной покупке одного «серьезного» аппарата, о котором долго мечтал…
* * * Незадолго до моего поступления в первый класс, в пятьдесят втором или пятьдесят третьем году, после долгих уговоров мне наконец удалось убедить маму, и она оторвала из денег, скопленных на какую-то серьезную покупку, сто рублей. Девяносто семь рублей пятьдесят копеек — именно столько стоил диапроектор. Мне так хотелось купить его, что у меня от одной только мысли о нем захватывало дух. Смотреть на экран и видеть различные города, страны… Чего еще нужно мальчишке, живущему мечтами и фантазиями?
Чмокнув на радостях маму в щеку, я сунул огромного размера сотенную купюру в карман и устремился в магазин, до которого нужно было ехать несколько остановок на троллейбусе. Я ехал и гордо посматривал на пассажиров. Мне хотелось крикнуть на весь троллейбус:
— Посмотрите на меня! Я еду покупать диапроектор! Понимаете вы или нет? Диапроектор!
Я никак не мог примириться с тем, что все люди вокруг меня такие пасмурные и скучные. Почему они не радуются вместе со мной? Мне даже обидно стало…
Наконец я добрался до магазина, подбежал к отделу, где продавалась моя мечта, и громко провозгласил:
— Тетенька, я хочу купить диапроектор!
— Девяносто семь рублей пятьдесят копеек! — безразличным тоном бросила молоденькая продавщица, не отрываясь от чистки своих ногтей…
— Я знаю! — кивнул я и полез в карман за заветной сторублевой простыней и вдруг…
О Боже!.. Я не нащупал заветной купюры. Может, она в другом кармане? Я быстро сунул руку в другой, но и там денег не было.
— Что, мальчик, потерял? — безразлично-участливым тоном спросила продавщица, не прекращая своего занятия.
— Они были в этом кармане: я не мог их потерять…
Я все еще никак не мог поверить в то, что денег у меня нет: я продолжал ощупывать карманы, потом вывернул их наизнанку, но денег нигде не было. Наконец до меня дошло, что деньги у меня вытащили в троллейбусе. А может, я выронил их? Молча я бросился к выходу, чтобы как можно быстрее оказаться на троллейбусной остановке. Несколько часов я встречал каждый проезжающий троллейбус, входил в него, внимательно осматривал каждый уголок и дожидался следующей машины. Когда же стало ясно, что деньги пропали окончательно, я горько и безутешно разрыдался и убитый горем вернулся в конце концов домой.
Мама выслушала мой печальный рассказ и горькое: «Я так мечтал, так мечтал…», не стала меня, по обыкновению, ругать, а внимательно посмотрела на меня и глубокомысленно произнесла:
— Эх, Витюша, мечту невозможно купить в магазине…
В мудрости моей мамочки я не один раз убеждался на протяжении жизни…
После того как мама устроилась работать в клуб, оторвать меня от экрана можно было только за уши. Каждый фильм я смотрел по нескольку раз, благо что бесплатно. В те дни, когда мама только начала работать, я подходил к контролерше и с важным видом докладывал:
— А у меня здесь мама работает!
— Твоя мама? И кем же она работает? — подозрительно прищуривалась та.
— Буфетчицей, вот кем! — с достоинством отвечал я, словно оповещая всех, что именно моя мама самая главная здесь.
Из всех фильмов, просмотренных в то время, более всего мне запомнился один, да и то, наверное, потому, что это был первый в моей жизни цветной фильм. Это был трофейный американский фильм, и назывался он «Приключения Робин Гуда».
Родители не возражали против моего увлечения кино и всегда знали, что если меня нет дома, то я в клубе. Это их вполне устраивало: мама всегда могла накормить меня в буфете. Самым любимым моим лакомством были «Ситро» и бутерброд с колбасой, хотя чаще всего это был просто черный хлеб, но все равно было вкусно. До сих пор, приходя в кинотеатр, я покупаю бутерброд с колбасой и бутылку лимонада…
Иногда, если приходила родная удача, я сидел на стуле, но чаще приходилось устраиваться на полу перед первым рядом: обычно зал был заполнен под завязку.
Но есть и одно тяжелое воспоминание, связанное с кино…
Стояла весна. Снег кое-где еще лежал, но по улицам шумно бежали ручьи. В тот день мама то ли приболела, то ли была выходная, и потому мы с ней были дома. Мама занималась починкой моей одежды, а я одним из самых любимых мною дел — рисованием…
Мне очень хотелось пойти в кино, но было не в чем: ботинки мои сильно прохудились, и мама отдала их в починку. Я канючил, пытаясь упросить маму сходить за моими башмаками, но она отнекивалась, а когда ей надоело, в шутку бросила:
— Если так приспичило, надевай отцовы сапоги и иди!
Потом мама говорила, что ей и в голову не могло прийти, что я возьму и надену отцовы резиновые болотники. Они были такие огромные, что доходили до паха взрослому человеку, а если верх отогнуть, то получались настоящие ботфорты. Мама очнулась, только когда заметила, что в доме тихо. Обнаружив, что нет сапог, она забеспокоилась:
— Вот постреленок, действительно ушел в отцовых сапогах! Что делать? Иван же сегодня на охоту собирался!
Отец вернулся с работы и сел ужинать. Тут мама и призналась, что я ушел в его сапогах в клуб. Отец разъярился настолько, что бросился туда, за шкирку вытащил меня прямо в середине сеанса, подхватил свои сапоги, из которых я моментально выскочил, и пинками погнал меня домой. Это было первое и последнее насилие с его стороны по отношению ко мне: более ничего подобного он никогда себе не позволял. Сашку, своего родного сына, иногда хлестал ремнем, а меня нет.
Ясно, что в школе кинофильмов не показывали, а моими самыми любимым предметами были: рисование, оно же черчение, литература, химия и английский язык. О физкультуре и пении не говорю, само собой разумеется, они мне нравились. Любовь к рисованию и химии помогла мне позднее, когда я учился на первом курсе Бауманского училища. Любовь к литературе я развил самостоятельно. Мама научила меня читать за год-полтора до школы. И все: любовь к книгам сопровождает меня всю жизнь. Моя первая книга — не помню, чей подарок ко дню рождения, — «Русские народные сказки. Детям», запечатлена на «исторической» фотографии, подписанной мной: «А когда я стану писателем…» Второй книгой, на долгое время ставшей моей настольной, была книга о честном, благородном и бесстрашном рыцаре Айвенго, который казался мне тогда образцовым героем.
