В барсетке Михеева что-то неистово заверещало.

– Вот, – сказал он, довольный, как накормленный слон, и достал мощный совковый будильник, который шесть лет стоял на тумбочке нашего общежития. – Пора! – и остатки нашего курса с зачарованными лицами, как когда-то в первый раз, вступили на порог нашей альма матер, как в храм, как в советское прошлое, как в гости к молодости в белых халатах.

Центральная Медицинская аудитория – ЦМА! Она все такая же, круглая, как цирк, с теми же тяжелыми шторами, готовыми закрыться при включении проектора, с той же картиной под потолком, с такой же, как раньше, кафедрой и  тяжелым столом. Мы, шумно толкаясь, усаживаемся на свои прежние места, а Мих становится за кафедру и подносит к отвислому подбородку микрофон:

– Ребята! Мальчики и девочки! Я сегодня привел вас сюда…

– Мих, да ты оборзел что ли? Чего-й-то Ты нас привел?! Мы сами пришли, хоть бы тебя и не было, – надулся Лешка Яблочкин.

– А ты молчи, вечерний гинеколог! Если б ни Мих, никто бы и не вспомнил. Мих – наш органайзер! – заступился за лидера  Штамп-Баранюк (по кличке Овечка, или Штемпель). Баранюк был самым молодым на курсе и ходил в шестерках у старших товарищей. С возрастом он стал достойным охранником у Студинца и совсем забыл о своей первой специальности.

– Чё? Это кто-то что-то проблеять хочет? – состроил Яблочкин кривую рожу в полной готовности вызвать обидчика на дуэль, но посмотрел на Студинца и остудился. – Вечерний гинеколог, говоришь? Да, и этим горжусь! Мое призвание проявилось еще на заре моей научной деятельности!

Яблочкин. Как и многие другие, подрабатывал в ночную смену медбратом в одном из терапевтических отделений областной больницы. Как только заканчивались последние процедуры, он спускался на несколько этажей ниже, где располагалась гинекология, и начинал свой личный обход по палатам. «Я – вечерний гинеколог», – представлялся он больным женщинам и приступал к осмотру с особой тщательной пальпацией. Так продолжалось довольно долго, пока одна из пожилых дам не пожаловалась заведующему: «А почему вчера вечерний гинеколог не приходил?»

Вспыхнул скандал, Яблочкина вызвали «на ковер». Вставили ему по самый не балуй, но, так как его дядя был крутой вздутой шишкой, руководство больницы просто его рассчитало по собственному желанию, а руководство мединститута решило, что у Яблочкина так проявляется особый дар и по окончанию вуза рекомендовало его в аспирантуру. Через два года он защитил кандидатскую по гинекологии, а еще через год – докторскую (обе защиты почему-то проходили в технологическом институте, а из медиков в комиссии присутствовал только его дядя). Но профессором не стал. Он женился на падчерице того же самого дяди и сделался достойным зятем и домохозяином.

– Да какое там у тебя призвание? – не унимался Баранюк. – Ты меня и Овечкой обзывал, и профкомовской шестеркой. А ты сам шестерка, погрязшая в инцесте: за сестру замуж вышел!

– Я не шестерка, а адъютант. И это не инцест, а инбридинг. Падчерица дяди имеет дальние южно-африканские корни, поэтому у нас плодовитое и многочисленное потомство.

– Ну да, у негритянок детородная функция – зашибись, – загромыхал барабанным смехом онколог Ливерман (студенческое прозвище «Колбаса» оказалось пожизненным).

– Ах, ты синовиальная саркома в стадии распада! Ботулизм, колбасный яд! Оперируешь фатальных больных за бешеные деньги! Много из смертников высосал, торговец надеждой?

– Мальчики, ну, прекратите же дискредитировать нашу медицину! – влезла жена Ливермана Броня. – У нас и появились новые надежды, потому что медицина шагнула далеко вперед…

– … в пропасть… – прозвучал карающий голос Теличкиной

Мих завел допотопный будильник и поднес к нему микрофон. Микрофон истерически завизжал, оглушительно задребезжал – и зал, затыкая уши, успокоился.

– Дорогой наш дружный курс! – ухмыльнулся фарфоровым ртом Мих. – Мы очень неплохо размялись. А сейчас – сюрприз! В нашей студенческой столовой нас ждет комплексный обед, приготовленный по лучшим рецептам Брежневских времен и лично нашей замечательной общежитской кухни. А потом… А потом нас ждет увлекательная поездка в наш бывший лесной лагерь «Медик», который много лет разрушался, но недавно стал собственностью нашего многоуважаемого почетного гражданина и мецената Константина Николаевича Малкина. И сегодня он полностью в нашем распоряжении аж до завтрашнего вечера. Все оплачено администрацией и меценацией самого владельца. Мы будем там одни. Выпивки и закуски достаточно, чтобы прокормить весь наш выпуск. А так как из него не пришло и пятой части – будем кормить и поить диких зверей этого заповедного уголка нашего родного и дорогого города Стратограда. Ура, товарищи!

– Ура-а-а!!! – эхом отозвалась ЦМА. Танька Теличкина злобно блеснула поросячьими глазками и выбежала вон, громко хлопнув дверью. Но все это потонуло в рукоплесканиях довольного коллектива.

В холле общежития перед закрытой дверью в столовку создалась толкучка. Все ждали Миха, который куда-то срочно отлучился, как перед экзаменом. Но нет! Он появился в хвосте толпы, со свежим цветом лица и с большими ножницами:

– Осторожнее, не травмируйтесь об острорежущий предмет! – протискивался он между разноряженными спинами участников торжества. Во второй руке у него оказался старорежимный ключ, которым он принялся деловито отпирать столовские двери, ржаво скрипя и чертыхаясь: – Вот, черт, этот замок, видать, не работал с нашего выпускного!

Наконец, замок поддался, двери распахнулись, но путь преградила красная атласная ленточка.

– Честь перерезать эту ленту предоставляется самому взрослому члену нашего курса – Павлу Семеновичу Андриянову!

Курс зашумел и вытолкнул из себя Андриянова (по кличке «Старичок-Боровичок»). Андриянов раскраснелся, трясущимися ревматоидными пальцами ухватился за ножницы сразу двумя руками (на днях ему исполнилось восемьдесят два), с трудом нашел ими ленточку, поднапрягся и героически пукнул в самый торжественный момент. Этот акт был воспринят, как залп «Авроры», ленточка упала по обе стороны, шевелясь, как живой размноженный вдвое дождевой червь, а Андриянов зарделся, раскланялся и жестом пригласил всех в зал.

Обеденная часть старой студенческой столовой была сервирована в соответствии с нашими добрыми воспоминаниями.

– Мих, я чё-то не понял: а где бухло? – раздались разочарованные голоса пенсионного возраста. – Ты хоть бы пива принес!

– А когда-это в студенческой столовой бухло подавали? А пиво мы пили не здесь, а в «Гармошке». А «Гармошка» теперь уже не пивнушка, а ресторан «Гармония» для светских семейных пар.

– Да ладно, Мих, пили мы и здесь, и где только не пили. Мы как-то на лекции по научному коммунизму на троих пузырь шампанского выпили. Причем, одномоментно, через три системы для переливания крови.

– Да не гони, Стас, – попытался заткнуть выступающего Баранюк. – Что через эти трубочки под халатом к воротничкам – и в рот, это да. А шампанское сразу втроем… никогда не поверю!

– Вот ты сейчас здесь пожамкаешь застойную баланду, покупай шампусик, а я тебе покажу.

– Тихо, ребята! Кончай базар. Да если сейчас сюда еще и бухло – до вечера в сознательном состоянии останутся двое: Колюнчик и Лидка Белоусова. И то потому, что они не пьют, потому что больше не могут. Все спиртное уже в пути (я его отправил подальше от соблазна) и будет ждать нас в нашей сегодняшней обители. Так и быть, открою тайну: кроме всяческих заморских напитков, нас ждет там…. наш родной советский «Агдам»!

– У-у-у! – загудели голоса и последовало рукоплескание, переходящее в авацию.

Столы были расставлены буквой «П», как на свадьбе Егорова после первого курса. На белых в полосочках и пятнах (так было задумано) скатертях ломились изысканные блюда: «брежневские» котлетки, борщ, гороховый супчик, макароны, пельмени, салат из свежей капусты и компот из сухофруктов. На все это был совершен такой налет, что через пятнадцать минут уже ничего в тарелках не осталось.