Энния задержалась, увидев слугу, который нес императору халцедоновый кубок на золотом подносе. Калигула отпил из кубка и, возвратив его слуге, вздохнул с облегчением:

– Вот так-то лучше!

Слуга поклонился и вышел. Тогда Энния на цыпочках подкралась к спинке софы, на которой лежал новый властелин Рима, и, наклонившись, приложилась губами к его лбу.

– Ах! Это ты, Невия? – воскликнул Калигула. Он повернулся, обхватил женщину за талию и усадил радом с собой.

– Я, любимый! – нежно ответила она, поглаживая его по щеке. – И я уже готова к обеду, потому что знаю, как ты проголодался.

– Ты так заботлива, – сказал Калигула, целуя ее, – и так красива.

– Как бы я хотела всегда казаться тебе такою! – воскликнула Энния и, неожиданно погрустнев, добавила: – Увы! Теперь, когда ты стал императором, у меня появилось много соперниц. Думаю, они уже начали осаждать тебя.

– Ну, Энния, не мучай меня своей ревностью.

– Ты молод и легкомыслен, – продолжала женщина, не дав прервать себя. – А сегодня ты стал всесилен, как никто в мире!

– Что ж! – помрачнев, медленно произнес Калигула. – Да, я всесилен, как Зевс! И даже больше! Потому что я здесь, на земле, а он так далеко!

Энния Невия помолчала, а потом прошептала сквозь слезы, которых, казалось, не замечала:

– О да! А как ты говорил там, на Капри! О нашей любви.

– Но я и сейчас тебя люблю! Только не плачь, не мучай меня, – промолвил Калигула, черты лица которого постепенно разгладились, а голос зазвучал мягче.

– О Гай! – всхлипнула Энния, – ты знаешь, как я тебя люблю. Я это говорю не потому, что ты стал так велик: мне страшно потерять твою прежнюю любовь. Как я хочу, чтобы Тиберий был еще жив, а ты оставался бы тем же бедным сыном Германика: покинутым и забытым всеми, но моим… только моим!

– Опять за свое! – воскликнул император, снова выходя из себя, – кто же тебя лишает моей любви?

– Да все, все! Мало ли в Риме дерзких и богатых женщин – от Домиции Лепиды до ее дочери Валерии Мессалины, от Поппеи Сабины до Лоллии Паулины, от Элии Петины до Юнии Кальвины, наконец от грязной Пираллиды до гадкой Летиции[42], – которые только и думают, как бы тебе приглянуться! У них одно на уме – занять мое место в твоем сердце!

– А кто из них сможет приказать моему сердцу? – спросил Калигула таким мрачным тоном, какой Невии был еще не известен.

Она хотела что-то сказать, но вдруг осеклась и повернулась к Калигуле, который хмуро смотрел на нее.

– Кто прикажет мне, императору?!

– Тот, – глубоко вздохнув, чуть слышно произнесла она, – кто завладеет твоими чувствами.

– Власть чувств недолговечна! – пожав плечами, безапелляционно заявил сын Германика.

– О горе мне, несчастной! – внезапно воскликнула женщина, вновь разрыдавшись и закрыв лицо руками, – я так и знала! Я сразу все поняла!

В эту минуту в дверном проеме появился стройный голубоглазый молодой человек лет двадцати восьми, с огненно-золотистой шевелюрой и бледным веснушчатым лицом. Маленькие руки и короткие ноги говорили о его знатном происхождении. Признак породы был виден и в высокой шее.

Одетый в желтую тунику с голубой каймой, он держал в руках наряд императора, предназначенный для застолья. Остановившись у порога, молодой человек согнулся в глубоком поклоне и произнес:

– Да хранят боги императора Гая Цезаря Германика Августа.

– Это ты, Каллист? – спросил Калигула, обернувшись. – Что ты принес?

– Тебе застольное платье и напоминание о том, что настал час обеда.

– Тогда добро пожаловать, ты, как всегда, вовремя! – воскликнул Калигула, улыбнувшись либерту и жестом приглашая его войти. После того как Каллист помог ему переодеться, он озорно щелкнул его по щеке и, подмигнув, сказал: – Ну, Каллист, друг и свидетель моего мрачного прошлого, не пора ли отомстить за все наши страдания? – Затем, неожиданно хлопнув в ладоши, он как-то странно посмотрел на слугу и продолжил: – О да! Во имя Геркулеса, нам есть за что отомстить! И, клянусь, мы расплатимся сполна! У нас задрожат и люди, и боги! – Он помолчал и добавил уже другим тоном: – Ладно, Каллист, ладно.

Либерт подобрал траурную тогу Калигулы и, поклонившись, вышел.

Повернувшись, император быстро подошел к софе, схватил за запястья Эннию Невию и, притянув ее к себе, посмотрел ей в глаза долгим взглядом, одновременно выражавшим и ярость, и нежность. Энния, опустив голову, не сводила глаз с ковра Антиоха, лежавшего у нее под ногами.

– Слышала? – наконец выговорил Калигула. – Слышала? Так давай же радоваться. Хватит с нас тех мучений, которые нам пришлось пережить на Капри. Больше не надо плакать. Ну, Энния, милая… – Он опустился на колени, обхватил ее шею одной рукой и припал губами к ее губам. Потом глухо сказал: – Я тебя люблю и буду любить. Только не расстраивай меня, не ревнуй, не подозревай. Не забывай, что ты тоже принадлежала Макрону. Такому доблестному мужу и такому услужливому. – Вдруг, припав к груди женщины и покрывая ее поцелуями, он спросил: – Как по-твоему, я красивей Макрона?

– Красивей всех. Красивей Аполлона!

– Ты действительно ненавидишь Макрона?

– Он мне отвратителен.

– Я сделаю тебя своей женой. Августой.

– О Гай, возлюбленный мой, – прошептала женщина, страстно целуя императора.

– Давай же осмотрим наши будущие брачные покои, – вставая и беря ее под руку, произнес Калигула, – а потом пойдем на обед.

Молча и нежно глядя друг на друга, они направились в комнату, откуда недавно вышла Энния Невия.

– Сальве, Цезарь Август! По твоему повелению напоминаю тебе, что твой иудейский друг Агриппа[43] из Иродов…

Этот звучный баритон донесся со стороны главного входа в таблий.

Калигула и Энния одновременно обернулись на голос и увидели Невия Сутория Макрона, одетого в белую, окаймленную пурпуром тогу, из складок которой торчала рукоять меча.

– Сальве, мой верный Макрон! – ответил Калигула, остановившись. – Через полчаса мы пойдем на обед, а после него отправимся в Мамертинскую тюрьму. Вот там ты и расскажешь об Агриппе.

– Будет так, как ты прикажешь, – произнес Макрон.

Калигула, не выпуская руку Эннии Невии, медленно пошел прочь. Однако, пройдя несколько шагов, он снова остановился и вкрадчиво спросил:

– Знаешь ли ты, Макрон, что твоя супруга очень красива?

– Я рад, что она тебе нравится.

– Я ее обожаю, Макрон.

– Благодарю тебя за это.

– Подожди немного, и мы вместе пойдем обедать.

– Хорошо, я буду в таблии.

Когда Калигула и Невия скрылись в покоях, префект претория принялся ровными шагами ходить из угла в угол, словно хотел измерить длину комнаты.

Правую ладонь он положил на локоть левой руки, которой подпирал подбородок. У него был вид человека, глубоко погруженного в свои мысли. О чем он думал? Об измене, которой едва не стал свидетелем? А может, хотел отомстить за свой позор?

«Откровенно говоря, я не вижу в Эннии тех достоинств, которые находит в ней Калигула, но тем лучше! Горе тем мужьям, которых наши скромные матроны обманывают по десять раз на дню, но если Энния понравилась Калигуле, то это удача! Во имя Кастора! Уж лучше пусть изменяет с Цезарем, чем с первым попавшимся актером, атлетом, гладиатором, даже с рабом, как все остальные! Цезарь раздает и отнимает почести и богатство. Что верно, то верно. Энния превзошла многих в искусстве нравиться мужчинам! И это все ради меня! Я помню, что она говорила мне на Капри: “Вот кто будет преемником Тиберия: Тиберий скоро умрет, а Гай останется – молодой, пылкий. Нужно быть рядом с ним. В нем залог нашего будущего!”» Так размышлял обманутый муж.

Казалось, Макрон был доволен. Он скрестил руки на груди и, постояв немного, возобновил прерванное хождение из угла в угол.

«Во имя Геркулеса, так все и произошло! С моей помощью он достиг вершин того, о чем может мечтать человек! Он мне обязан всем: и верховной властью, и объятиями моей жены! В июле он примет консулат, а я вместе с ним стану консулом. Консул Суторий Макрон! Во имя Геркулеса! Вот она, удача! Неслыханная удача для плебея, простого солдата. На следующий год я буду проконсулом. Энния мне поможет выхлопотать назначение в Сирию. Там в долине Евфрата живут парфяне[44]; они до сих пор не покорены. Макрон их победит! Он привезет в Рим столько золота, сколько не было у Марка Красса, которого разбили парфяне. Вот за его поражение и отомстит Невий Суторий! И заслужит триумфальные почести, богатство, покой. И если Гай Цезарь – а он ведь переменчив и капризен, – разлюбит Эннию… да, скорее всего так и сложится. Тогда у меня будет все: власть, богатство, достоинство и Энния. Вот когда я буду счастлив и спокоен, как и полагается старости».