– Я в состоянии предложить тебе одну идею, осуществив которую, ты сможешь угодить Авлу Вителлию и выбраться из нищеты.

– Да отблагодарят тебя небеса, – заговорил Иларий, подняв кверху свои худые руки.

Однако Луций Херея не дал ему продолжать, резко окрикнув либерта:

– Молчи! – Затем он спросил: – Ты знаешь Марка Юния Силана?

– Консуляра? Почтенного, уважа…

– Его! Его! – нетерпеливо перебил Луций. – Но только не уважаемого! Подобных слов не заслуживает человек, вынашивающий преступные замыслы против божественного Цезаря.

– О! Да приберет его Эреб! Да разорвет его Цербер на куски! Да вспыхнет он, как смятый листок папируса, брошенный в пламя!

– Божественный Гай не хочет показывать, как он обижен бывшим тестем: так благородно его сердце! Но Авл Вителлий не может сдержать гнева на Силана!

– Это и мой гнев! Я готов собственными руками растерзать подлеца, осмелившегося строить такие гнусные планы.

– Нужно подготовить против него обвинение в том, что он желал обесчестить Цезаря, отказавшись от траурной поездки на Понтийские острова и Пандатерию, откуда шесть месяцев назад был доставлен прах Агриппины, матери императора, и Нерона, его брата.

– Во имя Минервы, покровительницы всех наук, я выполню это, за мной дело не станет! Для меня нет большей чести, чем быть полезным моему вечному господину, почтенному Вителлию.

– В это обвинение ты должен вложить всю силу своего красноречия. Да смотри же, не проболтайся кому-нибудь о вознаграждении, которое ждет тебя…

– …возмущенного неслыханным злодейством старого мошенника Юния Силана!

– Против него ты подыщешь таких свидетелей…

– …которым суд не сможет не доверять!

– Я думаю, что у тебя есть надежные помощники…

– …искусство которых потребует небольшой суммы денег.

– Все расходы по этому важному делу будут оплачены с лихвой. Зайди завтра в дом Авла Вителлия. Там тебе передадут сорок тысяч сестерциев. На эти деньги ты подкупишь самых уважаемых людей.

– О них не беспокойся, почтенный Кассий. Мне ли не знать, кто нам нужен в столь деликатном и опасном предприятии? У меня на примете есть одна пожилая матрона, вдова сенатора. В молодости она вела довольно распутную жизнь, но сейчас известна как одна из благороднейших патрицианок. Еще есть два всадника, правда, совершенно разорившихся, но потому и торгующих происхождением. Наконец два плебея из старинных фамилий, занимающихся чем попало… Но в Риме их слову поверят, как дельфийскому оракулу. Достойные люди найдутся, не сомневайся.

– Ну вот и хорошо! Не мне тебя учить, Иларий, как нужно вести дела. И ты, конечно, знаешь, что Силан обладает огромным состоянием, которое в случае удачи будет полностью конфисковано. Но мне поручено сказать тебе, что по завершении суда имперская казна получит ходатайство Вителлия и выплатит обвинителю восьмую часть этой суммы.

Черные глазки нотариуса блеснули, а сам он, до той поры сутулившийся из-за высокого роста и худобы, вдруг резко выпрямился.

– Наконец-то мрак моей нищеты озарится сиянием золотого дождя, а бедный нотариус с Рыбачьей улицы станет знаменитым адвокатом, чтобы приносить еще большую пользу почтенному Кассию, благородному Вителлию и божественному Цезарю, чтобы громоподобной риторикой поражать их врагов, испепеляя, пронзая, уничтожая.

– И надоедая своим пустословием божественному Цезарю, благородному Вителлию и почтенному Кассию, – улыбнувшись, промолвил Луций Херея, поднимаясь на ноги. Изменив тон, он добавил: – Надеюсь, мне не нужно напоминать, что наш разговор должен остаться в тайне?

– О! Как ящерица молчалива среди животных, так Иларий хранит секреты среди людей.

– Тем более что ящерица лишается хвоста так же быстро, как Иларий лишится головы, если не будет держать язык за зубами.

– Разумею. У меня на все случаи жизни припасены слова Пиндара, который среди лириков парит, как орел среди стервятников. Сей поэт однажды сказал: «Как часто уменье молчать бывает вершиною мысли…»

– Прощай, Иларий. Посвети мне на лестнице.

– Сочту за честь. Сейчас иду, – почтительно ответил либерт, пропуская Кассия вперед.

Убогость его жилища теперь просто била в глаза.

– Ты живешь один? У тебя есть женщина или слуги?

– Только один раб… подросток. Он и стирает, и готовит еду, и убирает жилье.

– Это хорошо, – сказал Луций Херея, выходя на лестницу вслед за Иларием, взявшим в руки маленький светильник.

– Завтра в десять часов утра, как весенняя ласточка возвращается к своему гнезду, так и я на крыльях надежды прилечу под крышу моего щедрого хозяина, благородного Авла Вителлия.

– Ладно, в десять часов. Только прошу тебя, не терзай слуха своего покровителя этой бессмысленной птичьей трескотней! – крикнул Кассий. – Ты человек образованный и, конечно, помнишь строки Флакха о том, что нельзя слишком надоедать людям.

С этими словами он вышел на Рыбачью улицу, откуда быстро свернул на улицу Малый Велабр и, пройдя сначала Бычью улицу, а потом Виа Сакра, миновал храм Аполлона и поднялся вверх по улице Виктории, ведущей к Палатинскому холму.

Иначе говоря, вскоре он очутился в ярко освещенном атрии дворца Тиберия, где увидел две молчаливые очереди горожан: тех, кто желал справиться о здоровье Цезаря, и тех, кто, уже навестив его, собирался выходить наружу.

С трудом протиснувшись сквозь толпу, к Луцию подошел актер Марк Мнестер, любимец Цезаря и один из самых красивых мужчин Рима.

Марку Мнестеру недавно исполнилось тридцать лет. Обладая стройным и в то же время могучим телосложением, он, казалось, самой природой был создан для выступления перед тысячами зрителей. Так выразительна была его внешность: совершенная, точно высеченная из мрамора фигура; изящные и одновременно сильные руки; черная, перевязанная тесьмой густая шевелюра; наконец правильные черты умного, живого лица с большими красивыми глазами.

Мнестеру очень шел его роскошный греческий наряд.

В углу атрия, рядом с входом в таблий расположились человек пятьдесят преторианцев, возглавляемых центурионом и трибуном. Последний, облаченный в тускло поблескивающую кольчугу, стоял, скрестив руки на груди, и, казалось, был погружен в какие-то невеселые мысли. На вид ему можно было дать лет под шестьдесят. Несмотря на возраст, он был подтянут и мускулист. Его коротко стриженные седые волосы были едва видны из-под увенчанного белым плюмажем стального шлема, надвинутого на смуглый нахмуренный лоб. Взгляд серо-зеленоватых глаз был пристален и суров, а тонкие, неправильно очерченные губы плотно сжаты. Мужественное лицо трибуна преторианцев казалось в этот день озабоченным и печальным.

Его имя было Гай Кассий Херея. Приписанный к трибе Поллия, он происходил из плебейского рода Кассиев.

Тридцать шесть лет назад, в 753 году по римскому летоисчислению, молодой, тогда еще двадцатилетний Кассий Херея вступил в ряды городской гвардии, а точнее, в ее двадцать первый легион, который вскоре был послан защищать границу на Рейне, подвергавшуюся частым нападениям со стороны германских племен. Ведя кровопролитную борьбу с неприятелем, этому легиону пришлось вынести гораздо больше испытаний на воинскую доблесть, чем выпало на долю римских отрядов, находившихся в Паннонии, в Иллирии, в Сирии, в Галлии или в Испании.

Молодому Гаю Кассию всюду удавалось отличаться: и при несении караульной службы, и на изнурительных маршах, и на учениях, и в боях, где он не раз доказывал свою исключительную смелость.

За отвагу он заслужил гражданский венок и чин десятника; затем был награжден двумя почетными ожерельями; еще позже снова удостоился гражданского венка. Он воевал и при Октавиане Августе, внучатом племяннике Гая Юлия Цезаря, и при Тиберии, в правление которого был произведен в центурионы.

Во время долгих зимовок, когда легион отдыхал от ратных дел, молодой, но равнодушный к шумным увеселениям центурион запоем читал исторические сочинения Фабия Пиктора, Клавдия Квадригария, Порция Катона, Валерия Анциата, Гая Саллюстия Криспа, Корнелия Непота, Теренция Варрона, Тита Ливия и других писателей, уносивших его воображение во времена подвигов и добродетелей, в века утерянной свободы, в эпоху истинного величия римлян.