Ей понадобилось три подслеповатых взмаха ресниц, чтобы смазанная картинка окружающего пространства, наконец, приобрела четкие формы. Вместо набивших оскомину серых стен её комнаты в доме Тэёна, И Со разглядела почти что родную кирпичную кладку с выбоинами, которые никто так и не заделал. Зазубрины их пройденного пути, словно отметки роста на дверном косяке, так и в этом лофте выбоины были черточками их отношений. Пальцы потянулись к глазам, растирая тонкую кожу век, чтобы проморгаться и снова вцепиться взглядом в знакомые стены — не показалось. И Со выдохнула шумно, боясь шелохнуться, чтобы не напороться на любопытный взгляд.
— Проснулась? — хриплый, тяжелый голос ударил в тонкую косточку височной доли. Юнги застыл в дверном проеме ванной комнаты, сложив руки крест-накрест и зажав между губ сигарету.
Черная макушка со спутанными волосами, изучающий взгляд, который она ощущала каждым нервом, и порочный изгиб губ Юнги кривился в нездоровой улыбке — что-то незаметное взгляду, но ощутимое нутром в нём поменялось. Сколько она его не видела? Наконец, собравшись с духом, И Со коротко кивнула ему в ответ на поставленный ранее вопрос. Говорить слова она была не готова, боялась, что тогда паника окончательно выпорхнет из разошедшегося на груди шва, который и не думал затягиваться с того самого злополучного дня.
— Кофе? — бросил вопросительное на пол, шлепая босыми пятками в сторону кухни. И Со, словно прицепленная на вечный буксир к нему, следовала взглядом за чужими телодвижениями и негромко угукнула. «Проснулась?» и «Кофе?», значит? Ни тебе «Какого черта ты вытворяешь?», ни «И Со, тебя в детстве правда не роняли?» и даже насмешливо-колючего «Про Тэёна спросить не хочешь?» не будет? В смысле односложные вопросы — это все, чего она была достойна? Под ребра будто загнали тупую заточку — больно, неприятно и до искр из глаз обидно.
— Почему я здесь? — прокашлявшись, уточнила девушка.
Юнги дернул головой, громко усмехнувшись, будто он только этого вопроса и ждал. И Со чувствовала себя марионеткой, зажатой в четко заданных рамках, всё, что вертелось на кончике ядовитого языка, сейчас казалось максимально бессмысленным. Какой смысл биться на смерть, если вы изначально в разных весовых категориях, и ты далеко в минусе. Она от досады прикусила губу, соскальзывая взглядом на простыни. Почему рядом с ним всегда вот так — глупо, по-детски, словно они снова в том самом шкафу и единственный козырь на руках И Со это положение её отца. С той только разницей, что теперь она — Принцесса, а отец — горстка пепла в жестяной банке на полке колумбария при Дворе Порядка.
— А где бы ты хотела быть? — Юнги не смотрел на неё, он со скучающим видом и детской жестокостью выворачивал наизнанку ведьму, демонстрируя ей же незаживающие края раны. Смотри, И Со, это сделал я — согнул твой хребет в позе подчинения и могу делать это снова и снова, потому что любовь такая вот.
Могла ли она ненавидеть его сильнее, чем в это мгновение? Могла.
Могла ли она любить его меньше, чем в это мгновение? Ни за что.
И Со вымученно морщилась, закатывая глаза и обдумывая, что гуманности в Юнги ещё полгода назад было ровно ноль или это он деформировался за время её отсутствия? До зуда на кончиках пальцев хотелось подло, подкравшись на цыпочках, закрыть глаза руками и сыграть с ним в такую же «угадайку» только на другом уровне, а после процедить на ушко приторно-сладко: псих.
«Ты самый настоящий психопат, Мин Юнги» — осталось внутри её скобок-ребер не высказанным ядом. И Со знала: небеса не разверзнутся, останутся глухи к предпринятым попыткам расщепить Юнги на молекулы. Засада.
— Так и будем играть в «кто первый ответит на вопрос» или ты все-таки начнешь разговаривать нормально? — твёрдость в голосе всё-таки прорвалась наружу, преодолев все болезные препятствия на своем пути. И Со просыпалась, приходила в себя, оттесняла назад тупую боль, концентрируясь на другом — на злости, что служила отличным двигателем и гарантом, что в этой битве она продержится хотя бы пару раундов, прежде чем распластается очередным жертвенным агнцем в честь Мин Юнги.
Он шуршал фольгированной упаковкой, жестяной посудой, прерывая процесс только для того, чтобы стряхнуть пепел в покоцаную по краю кружку. Юнги развернулся к ней, когда она щелкала зажигалкой и прикуривала, и принялся с дотошностью рассматривать, как она размазывается в сигаретном боке. У И Со вместо привычного привкуса табака распускалось жженное чувство обреченности и предопределенности. Он уже всё расписал, прокрутил в своей голове раз двести и ровно столько же раз одержал свою треклятую победу. Юнги уже всё это видел, удивить его не получится при всём желании, а И Со близка к той самой грани, когда — давайте, сразу к финалу пьесы перейдем?
— Надоело? — словно наждачкой по дереву, мазнули чужие слова, оставляя шероховатые царапины. Юнги двигался медленно, плавно, наслаждаясь процессом. Он здесь охотник, она — кролик.
Предусмотрительно зацепил сигарету пальцами, наклонился прямо к её лицу, задерживаясь на секунды, чтобы рассмотреть, как черный зрачок расширяется и заполняет радужку светло-карих глаз. И Со внутри не сжималась, но и колючки почему-то не выпускала — ждала, кусая щеку изнутри. Он руками оперся на кровать, сковывая её действия, и придвинулся к уху, обжигая дыханием чувствительную кожу.
— Сдайся, — хриплый почти шепот пробирал до трубчатого наполнения костей. Юнги облизнул пересохшие губы, задевая кончиком языка мочку уха. — И увидим, что получит победитель, а что уготовано проигравшему.
— Не интересует, — вылетело изо рта ведьмы, стоило прикрыть лишь на секунду глаза и абстрагироваться от чужого дыхания, что рваным пунктиром жгло шею. — Ты не подумал, что я уже наелась всех этих игр с тобой? Тебе не показалось хоть на секунду, что я тупо устала и не хочу искать словари, чтобы расшифровать очередное послание засунутое между грубых строк?
Только вот в противовес своим же словам с места она не сдвинулась, даже не шелохнулась за очередной затяжкой. С упоением разглядывала мужскую шею, желая лишь одного: коснуться хоть кончиком языка, чтобы запечатать его вкус.
— Так устала, что сиганула в самоубийственное путешествие, прихватив с собой одного лишь Чонгука? — и без словаря можно было расслышать нотки злости.
— Семейные дела, тебе такое понятие знакомо? — ввернула она тонкой иголкой ему, оборачиваясь и находя своим взглядом его.
— С Чонгуком? — насмешливо скривил безупречный разрез губ Юнги.
— А почему бы и не да? У него разве не может быть семьи?
— Знаешь, значит? — они официально вступили на минное поле не произнесенных вслух тайн последних событий. Шаг влево, шаг вправо и можно с легкостью подорваться на мине прошлых грехов — своих или чужих уже будет не важно, достаточно самого факта, что не пожелал делиться знанием, хотя обещал ничего не утаивать.
— Ты забыл, где и с кем я сейчас живу?
— Поверь, о таком сложно забыть, — и снова его губы кривятся, но уже от неподдельной ярости. И Со вместо страха чувствовала лишь желание не просто надавить на больную мозоль, а запустить туда обе руки и ковырять, пока маленькая ранка не превратится в сплошное месиво.
— Поверила бы, не стой у меня перед глазами пример обратного, — парировала ведьма, не отводя взгляда.
Ну почему с ним всегда вот так? Либо она чувствовала себя маленьким ребенком, который заранее проиграл, либо же хищником, который дышал в затылок собственной жертвы. С Юнги всегда одни сплошные крайности и никакой золотой середины. Юнги сам по себе крайность — либо всё, либо ничего.
— Издеваешься надо мной, — не вопрос, а шипящее утверждение, и пальцами сжал её плечи, впечатываясь носом в её мягкую щеку. — Не выводи меня из себя, я и так еле сдерживаюсь, чтобы не выпороть тебя.
— У тебя на это нет никакого права, — в унисон его шипению говорила И Со, стараясь оттолкнуть его от себя, но то ли плохо старалась, то ли не сильно и хотелось стараться — Юнги и на миллиметр не сдвинулся.
