— Даже если причина будет, всё равно не зубоскаль, — остановил её маг. — Они хоть и на нашей стороне, но тебя ещё ни разу не видели. Им нужно знать, что ты справишься с должностью, что ты дочь своего отца.
— И Со, — тяжело вздохнул Мин, — Им нужен повод довериться тебе, потому что пока они только верили нам, а о тебе лишь слышали.
— Они слышали обо мне и Намджуне, — прикусила губу Со, наконец, поняв, что ей пытаются объяснить маги. Она виновато смотрела на горшок с фикусом в углу, представляя себе завтрашнюю встречу и разочарование людей. — Ладно, я согласна с вашим планом.
— Вот и славно, — радостно хлопнул в ладоши Хосок и вышел из кабинета.
Юнги и И Со молчали, каждый куда-то уставился и задумался о чем-то своем. Со думала о том, что произошло с Чонгуком, осознание того, что она в принципе натворила к ней ещё не пришло. Мин думал о предстоящих событиях, больше всего его волновал непредсказуемый Ли Кён, который был способен на что угодно. Ему совсем не хотелось проверять, как сильно темному магу нравилась И Со, достаточно ли, чтобы её не убивать, например. Юнги понимал, что они лишь оттянули время сбором Совета, рано или поздно Кён снова создаст разлом.
— Как думаешь, они поверят мне? — осторожно и неуверенно спросила ведьма, вырывая мага из своих раздумий.
— Намджун и Сокджин будут давить на старую песню, что ты дочь своего отца и занимаешься темной магией, что это ты и твои пособники устроили разломы в Тени. Так что тебе надо быть очень аккуратной в своих словах, — спокойно произнес маг. — И Со, я знаю, что это будет сложно, но постарайся не сорваться, когда речь зайдет о твоей семье. Ты должна быть мужественной и хладнокровной, помни о нашей главной цели. Веди себя, как сегодня в холле.
— Что? — с улыбкой развернулась к нему девушка. — Я была уверена процентов на сто двадцать, что ты меня раскритикуешь и отругаешь.
— Нет, за что? Ты, наконец, повела себя, как и подобает Принцессе. Смогла взять эмоции под контроль, превратив их в оружие, ко всему прочему, ты ещё и проявила милосердие к своему врагу. Уверен, что подобное положительно скажется на твоей репутации среди подчиненных.
— Боже-е-е-е-е-е, — измученно протянула И Со, закатывая глаза. — Я не думала об этом так, я просто не хотела убивать Намджуна. В конце концов, мы были близкими людьми, я не смею его судить, пусть это делает Совет.
— Правда не хотела его убить, никогда? — удивленно спросил Юнги.
— Естественно я думала об этом, много раз представляла себе это, но потом я поняла, что не смогу. Во-первых, он мне всё ещё дорог. Во-вторых, есть множество других способов наказаний куда ужаснее смерти, и Ли Тэён тому доказательство.
В этот самый момент Мин Юнги лишний раз убедился в том, что он не зря поверил в девушку. Да, она была эмоциональной и вспыльчивой, острой на язык и быстрой на поступки, но она умела чувствовать, сопереживать и не нарушать свои собственные принципы. Самое важное — И Со ценила жизнь. Потеряв всех своих близких людей, ведьма научилась дорожить оставшимися, даже если они были не самыми хорошими по своей природе. Она продолжала видеть в них людей, которые чаще всего становились плохими будучи заложниками обстоятельств. Юнги чуть скривил губы в улыбке и подошел к ней, он присел и поцеловал её.
— В следующий раз будь аккуратнее, пожалуйста, — тихо прохрипел он в её улыбающиеся губы.
***
Чон Хосок и сам не знал, что заставило его приехать в квартиру перевертыша, где он должен был сегодня переночевать. Бежать было поздно, потому что маг уже постучал в дверь. Нет, конечно, можно было бы попытаться сбежать и свалить всё на хулиганов, только вот Чимин с его скоростью в два счета догонит и схватит за шкирку Чона. Перевертыш открыл дверь в одних пижамных шелковых брюках, он улыбаясь провел рукой по затылку, ероша русые волосы.
— Какие люди, — сладко протянул Пак. — Надеюсь, ты приехал, потому что беспокоился обо мне?
«Да» — так и застряло костью в горле мага, но он не смел произносить это вслух. Хосоку совсем не хотелось признаваться в этом, особенно, когда перевертыш стоял перед ним с голым торсом и самодовольной ухмылкой.
— Я увидел, что ты в порядке, могу идти обратно, — с напускным равнодушием фыркнул Чон-старший и развернулся в сторону выхода, но чиминовские пальцы уже цепко схватились за рукав пальто.
Перевертыш затащил мага в свою квартиру и прижал к стене. Пак довольно осклабился в улыбке, ведя пальцем от шеи вниз по кашемировому свитеру тонкой вязки. Если Сокджин у законников был любителем дорогущих костюмов, то Хосок был поклонником просто очешуенно дорогих шмоток. «Вот и как такую красоту порвешь?» — с каким-то наигранным сожалением подумал Чимин, отходя от мага. Парень прошел в кухню, наливая в чашку воды. Хосок принимается рассказывать о произошедших событиях во Дворе; Пак фыркает куда-то в сторону и подпирает рукой голову. Смотрит. На красиво вылепленных губах то и дело играет улыбка — «Если лизнуть его, то Чон предсказуемо взбеленится, но будет ошпарен возбуждением, если прикусить, то застонет почти что даже жалобно… мм-м-м-м, отставить, мы тут о делах говорить пытаемся».
— … я беспокоился за тебя, — заканчивает свою речь Хосок.
Чимин ищет пятый угол и находит его на диване в центре комнаты, вальяжно устраиваясь там, кладет голову на подлокотник и смотрит с улыбкой. Он в жизни не признается, что ему всё это дико нравится. Как заместитель Двора Порядка в своих брендовых шмотках объясняет ему тут про события и между строк шифрует самое главное о том, что у него к Чимину то самое — нежное и трепетное. Тонкие губы Чона вытягиваются в сплошную линию.
От вида такого Хосока, нелепого и настоящего, равнодушного и человечного, хочется по-собачьи пристроиться к его ноге и совершить пару-тройку постыдных фрикций.
Вместо того, чтобы свалиться на диван и превратиться в совокупляющуюся кучку, Чимин находит себя сжавшимся в комок, словно его вывернули наизнанку и смяли. И что-то подсказывает перевертышу, что в этот раз, если он не вылезет из своего кокона злости и не предоставит выбор, не решит снова всё единолично, то удавка на его шее затянется ещё туже.
Он тянет за кашемировый отворот свитера, сгребая этот магический мешок с костями. Чимин припечатывает его в диван, опережая хосоковские попытки подняться, кладет его руки на плечи. Сквозь ещё прохладную от ночного воздуха одежду пышет жаром. Пак сыто скалится и изгибает бровь под любимым красноречивым углом ты-уже-догадался-как-влип.
— Соскучился? — рука сжимает загривок мага, крепко фиксируя в захвате, и тянет его на себя. Сухие губы раскрываются второй рукой, язык перевертыша касается уголка, палец давит на нижнюю. — Я вот очень соскучился по тебе.
Чимин бездумно тянется к лицу Хосока и потирается носом о нос. Костяшками пальцев ведет по скуле, ногтем по ворсу темно-русых бровей. Улыбается жадно, нависает, запирает собой, отсекает окружающее, заставляя судорожно втягивать воздух.
— Соскучился, — глотает свое поражение распластанный Чон, расщепляясь на атомы.
Он тянется вперед, жадно впиваясь в губы перевертыша. Целует грубо и по-хозяйски, потому что знает, что у того под тремя слоями колючек прячется щенячья сущность. И никакая внешняя оболочка адского пса его не заставит отказаться от этой мысли.
Гибкое тело мага движется навстречу перевертышу, пальцы жадно цепляются за лопатки, язык ворочается внутри чиминовского рта, заигрывая с другим шершавым языком. Обоих накрывает горячей волной возбуждения и животного желания обладать, в основе которых лежит чувство собственничества. Жмутся к друг другу, пока мебель жалобно скрипит под ними, неудобно и тесно, но никто не собирается слезать. Влажные поцелуи двигаются вниз, тонкая кашемировая вязка оказывается на полу. Горячая кожа, влажные следы, тонкие пальцы, усыпанные сплошь магическими кольцами, — всё сплетается в один сплошной клубок горячих телодвижений. Тишину вспарывает звук открывающейся застежки на джинсах, у обоих зрачки размером с древнюю монету, но останавливаться не собираются. Руки касаются горячей плоти, жадно и требовательно скользят по ней, бедра двигаются навстречу движениям. Стоны, горячая испарина, поцелуи — всё смешивается, разобрать где чьё не представляется возможным. Чиминовский хребет выгибается неестественным образом, влажные и искусанные губы касаются головки члена, язык мажет по возбужденной плоти. Хосок жалобно исторгает стон, поднимает перевертыша обратно, сам гнется дугой внутрь и обхватывает губами чужой член. «Всё, баста, приехали, выходим, это конечная станция» — бьется в черепной коробке у животинки. Пальцы заменяются губами и наоборот, ногти впиваются во влажную кожу, движения какие-то смазанные и хаотичные, взгляды затуманенные. Они кончают с разницей в несколько секунд, не смотрят друг на другу, только тяжело дышат и буравят подбородками чужие плечи.
