Мужское блаженство считается более высоким, чем женское блаженство, последнее, по-видимому, заключается, прежде всего, в непрерывном ощущении наслаждения. Далее, существуют души, например, души Гете, Бисмарка и т. д., которые могут в течение столетий сохранять свое самосознание (идентичность сознания), в то врем как душа рано умершего ребенка, возможно, будет жить только столько лет, сколько она прожила человеческой жизнью. Вечная жизнь сознания, которым был тот или иной человек, не отпущена ни одной человеческой душе. Скорее всего, конечное предназначение всех душ – это слияние с другими душами, чтобы объединиться в высшее единство, чувствуя себя при этом составной частью Бога («преддверием небес»). Это, следовательно, не означает реальной гибели конкретной души – а потому душе и предназначена, вечная жизнь – , просто душа окажется живущей в другом сознании. Только ограниченный способ рассмотрения действительного положения вещей сможет усматривать в этом несовершенство блаженства по сравнению с личным бессмертием в смысле например христианских религиозных представлений. Но какой же еще интерес должна иметь душа, чтобы еще раз вспомнить свое имя, которое у нее было, когда она жила среди людей, и свои тогдашние отношения с близкими, если только не то, что ее дети и дети детей скоро приобретут вечный покой, как и многочисленные другие поколения, предназначенные к земной смерти, а возможно к этому придет и вся нация, вычеркивающая себя из рядов живущих народов, нация, считать которую родной привыкла душа. Вот таким способом – еще пребывая в флексигской больнице – я и познакомился с транспортацией, которая оказалась транспортацией структур блаженных человеческих душ, достигших высшего единства – это было и в Древнем иудаизме («транспортация Иеговы»), в Древней Персии («транспортация Зороастры») и в Древней Германии («транспортация Тора и Одина»). Среди них я не нашел ни одной души, которая бы помнила, какое имя было у нее тысячи лет назад, когда она жила земной жизнью того или другого народа.

Только что приведенное изложение относительно «преддверья небес» одновременно позволяет учитывать вечное возвращение вещей и явлений, лежащее в основе мирового порядка. Создавая что-нибудь, Бог в определенном смысле экстериоризует часть самого себя или наделяет часть своих нервов новым образом. Возникающая в результате этого кажущая потеря вновь возмещается, когда спустя столетия и тысячелетия, ставшие блаженными нервы умерших людей, которым во время их земной жизни созданные Богом вещи служили для сохранения физической жизни, возвращаются ему в качестве «преддверия небес».

Над «преддверием небес» и парит Бог, которому в отличие от этого «переднего божьего царства» предназначено «заднее Божье царство». Заднее Божье царство было вынуждено разделиться на две своеобразных части: нижнего Бога (Аримана) и верхнего Бога (Ормуцда). Я ничего не могу сказать определенного о значении такого разделения (далее читатель встретит заметки о «кастрировании», которые немного пояснят мои мысли) как только то, что низший Бог (Ариман) по-видимому, предпочитает народы, которые первоначально отличались явным преобладанием брюнетов (семиты), а верхний Бог – отличался особым предпочтением блондинов (арийские народы). Интересно, что догадки о таком разделении встречаются в религиозных представлениях многих народов. Бальдер германцев, Белобог (белый Бог) или Свентовит славян, Посейдон греков и Нептун римлян идентичны с Ормуцдом и Воданом (Одином) германцев, Чернобогом (черный Бог) славян, Зевс греков и Юпитер римлян – с Ариманом. Низшие и высшие Боги под именами Аримана и Ормуцда были названы мне говорившими со мной голосами вначале июля 1894 года (примерно в конце первой недели моего пребывания в здешнем учреждении). С тех пор эти имена я слышу повседневно. То, что для низшего и высшего Богов я хочу сохранить названия соответствующих персидских божеств, связано главным образом с тем, что древние персы (естественно, до последующего упадка их цивилизации) в совершенно особом смысле являются «избранным народом Бога», говоря другими словами, это – народ, наделенный особенно большой нравственностью. Эта гипотеза подтверждается и необычайной мощью транспортации, которую я воспринимал в случае «транспортации Зороастры». Имя Ариман впрочем, встречается и в «Манфреде» лорда Байрона, когда говорится о самоубийстве. Этот временной пункт совпадает с ослаблением переднего Божьего царства, с которым до того я находился в связи (примерно с середины марта 1894 года).

Представленная мной картина о природе Бога и жизни человеческой души после смерти в некоторых отношениях серьезно отличается от христианских религиозных представлений на эту тему. И, тем не менее, сравнение как мне кажется, может идти только на пользу. Это никак не связано с всеведением и вездесущностью Бога в том смысле, что Бог постоянно смотрит внутрь души каждого живущего человека, воспринимая любое чувственное побуждение его нервов, то есть, в каждый данный временной пункт «испытывает сердце и думы». Только этого будет явно недостаточно, так как после смерти нервы людей вместе со всеми имеющимися в них впечатлениями, которые они накопили за время своей жизни, открыто лежат перед глазами Бога; Бог с успехом, абсолютно без ошибок может сделать вывод об их достойности к принятию в царство небес. А в остальном будет вполне достаточно способности, как только на то будет повод, путем вхождения в сообщество увидеть то, что творится в душе конкретного человека. С другой стороны в набросанной мной картине полностью отсутствуют черты строгости или нецелесообразной жестокости, которыми наделены некоторые представления христианской религии и еще в большей степени представления других религий. Весь мировой порядок в соответствии с этим представляет из себя «чудесную конструкцию» (и опять же это выражение изобретено не мной. Сам бы я – естественно на далее упоминаемом языке мыслей и нервов – говорил о чудесной организации, но как только я подумал об этом, извне мне было дано выражение «чудесная конструкция»), и против ее величия все другие представления, которые создали люди и народы за время их отношений к Богу, на мой взгляд, мало что значат.

Аналитическое изучение паранойи связано с особого рода трудностями для врачей, которые, как я сам, не занимают должности в каком-либо медицинском учреждении. Мы не можем принимать на лечение пациентов, страдающих от этого недуга, или, во всяком случае, не можем содержать их в течение долгого времени, если не предвидится успешное завершение терапии. Поэтому, лишь в исключительных ситуациях, мне предоставлялась возможность составить нечто более глубокое, чем поверхностное представление о структуре паранойи – когда, например диагноз (постановка которого тоже нередко проблематична) достаточно не определен, чтобы оправдать попытки влиять на пациента, или когда, несмотря на точный диагноз, я уступаю мольбам родственников пациента и берусь лечить его в течение некоторого времени. Кроме того, я, разумеется, часто сталкиваюсь со случаями паранойи и dementia praecox и изучаю их с не меньшим тщанием, чем то, с каким другие психиатры изучают истории своих пациентов; однако всего этого как правило недостаточно для того, чтобы прийти к каким-либо аналитическим выводам.

Психоаналитическое изучение паранойи было бы совершенно невозможно, если бы сами пациенты не обладали странной склонностью выдавать (бесспорно, лишь в искаженной форме) как раз то, что остальные невротики держат в секрете. Так как страдающих паранойей невозможно заставить превозмочь их внутреннее сопротивление, и, так как в любом случае они говорят лишь то, что им хочется сказать, паранойя является как раз тем видом расстройства, при котором письменное описание или опубликованная история болезни могут заменить личное общение с пациентом. Поэтому я считаю правомерной попытку строить аналитическую интерпретацию на материале истории болезни пациента, страдающего паранойей (или, точнее, расстройством dementia paranoides), с которым я лично не знаком, но который описал историю собственного недуга и предложил ее вниманию публики.