Тишину нарушил председательствующий:

– Как вам известно, Александр Фёдорович Керенский ведёт переговоры с правительством Франции о большом кредите для нужд Белой Армии. Но Париж медлит. Поэтому нам приходится делать всё возможное для оказания помощи нашим обескровленным воинам, ведущим непримиримую борьбу с большевистским игом. Братья, я должен посвятить вас в архитайну.

Кисловский окинул присутствующих внимательным взглядом и сказал:

– На днях мною оформлен кредит в банке «Славия». Ради его обеспечения пришлось расстаться с исторической реликвией, достоянием России – золотым крестом Безбородко. Волею случая он находился у меня на ответственном хранении, а теперь в залоге у банка «Славия». Не секрет, что жизнь каждого из нас подвергается риску. Агенты Коминтерна и ВЧК наводнили Прагу. Потому прошу вас, если со мной что-то случится, не допустить попадания в руки большевиков кредитного договора с банком «Славия». Фактически, в нём указываются источники финансирования Белого движения в России и его поддержке за рубежом. Понимаю, что держать эти документы в моей съёмной квартире или здесь – верх безрассудства и потому они покоятся в тридцать третьей ячейке банка «Славия». Там же, в банке, хранится и названный крест, но в соседнем сейфе под номером тридцать четыре. Итак, скоро я ожидаю получение солидного транша. Это будет самая большая финансовая помощь из Праги Антону Ивановичу Деникину. На этом считаю наше собрание закрытым. Доброго всем здравия, любезные братья!

Утром пан Плечка вновь пришёл в детективное агентство. К тому моменту Войта ещё не вернулся из Брандис-над-Орлице.

Торговец сидел перед Климом Пантелеевичем, потел от волнения и рассказывал о своём посещении морга. Бывший адвокат слушал его внимательно и не перебивал. Дождавшись, когда визитёр закончит монолог, Ардашев сказал:

– Я понимаю, через что вам пришлось пройти. Потеря близкого человека – трагедия. И выдержать её достойно, не каждому по силам. Простите меня, за мой чешский, я его ещё не до конца освоил…

– Вы говорите почти без акцента.

– Пытаюсь учиться.

– Ещё до войны, я знал одного русского. Он женился на чешке. Так вот первое время он не мог понять, почему рубрика на последней странице в «Пражских вестях» называлась: «Pozor, policie varuje!». Я объяснил, что это переводится, как «Осторожно, полиция предупреждает!». Но на русском языке эта фраза звучит совсем иначе.

– Правильно ли понимаю, что вы хотите забрать деньги?

– Как вы догадались?

– Я прочёл в газетах, что ваша жена найдена мёртвой в купе поезда «Прага – Оломоуц». Отсюда не трудно понять причину вашего визита.

– Да. Божена нашлась, но лучше бы и не находилась. Тогда у меня хотя бы оставалась надежда на её возвращение.

– Примите мои искренние соболезнования.

– Вы очень любезны. Знаете, я понятия не имею, кто этот господин, который ехал с ней в купе…

– В газетах написали – это некто Йозеф Врабец. Родственников просили откликнуться для проведения опознания.

– Одного понять не могу, почему они оба отравлены? Полиция пока ничего толком не может сказать, кроме того, что яд находился во фляжке с ликёром «Амаретто». Кое-что осталось на самом дне. Говорят, они и кофе пили. Мне сообщили, что, скорее всего, хотели отравить её попутчика, подсыпали яд, а выпили вместе.

– Фляжка могла принадлежать вашей жене? – осведомился Ардашев.

– Да, это её. Серебряная. Мой подарок. Инспектор мне её таки не отдал. Сказал, что её вернёт суд, только после приговора убийце. А где этот убийца? Когда его отыщут?

– Скажите, а какие алкогольные напитки предпочитала ваша супруга?

Коммерсант пожал плечами, задумался на мгновенье и ответил:

– Сухое вино, шампанское.

– А «Амаретто»?

– Нет, при мне никогда не пила.

Негоциант замолчал на секунду, вздохнул и продолжил:

– Странно всё это и неприятно. Сегодня в газете я прочёл грязные намёки, мол, замужняя дама веселилась в купе с незнакомцем. Откуда им знать, веселилась она или нет? «Пражский телеграф» уже вышел с моей фотографией. Эти репортёры, проныры, сумели меня сфотографировать во время посещения полицейского участка. Я уже ходил к адвокату, и он готов подать на них в суд.

– О да. Они такие.

– Я ведь заранее выкупил всё купе туда и обратно. Возвращаться она должна была одна. Откуда взялся этот Врабец? – вздохнул Плечка.

– А больше вас в полиции ни о чём не спрашивали?

– Как же… Демонстрировали мне какой-то носовой платок тёмного цвета… Да ну их!

– А что с платком?

– Так ведь он мужской был. Причём здесь Божена? Ох, и пахло от него, простите…

– Пахло?

– Да запах непонятный какой-то… аптекарский. Я ещё подумал, что мертвец этот, наверное, провизором был или доктором.

Клим Пантелеевич едва слышно вымолвил:

– Провизором, говорите? Странно.

– Странностей хватает, – Плечка потёр в задумчивости нос и добавил: – Попутчик моей жены, как какой-то нищеброд, таскал в кармане поломанную расчёску, представляете?

– А откуда вам это известно?

– Так инспектор показывал. Судя по одежде и золотому перстню, не бедный был человек. Мог бы и новую купить. Видать, скряга.

– У него был перстень?

– Печатка. С чёрным агатом. Я обратил на него внимание, когда полицейский спрашивал, не знаком ли мне почерк, которым было написано письмо. Я сказал, что впервые вижу.

– Какое письмо?

– У этого господина нашли конверт. А в нём полулист почтовой бумаги. И там несколько строк. Только конверт был без марки и адреса. То, что без марки, ещё можно понять – купить не успел, а вот, что без адреса – неясно. Мы же обычно адрес сразу надписываем, а марку, чтобы не испортить, клеим в последнюю очередь. А тут ни марки, ни адреса.

– Интересные вещи вы рассказываете.

Плечка пожал плечами и проронил грустно:

– Да нет здесь ничего интересного. Горе одно.

– Искренне вам соболезную.

– Спасибо. Простите, но у меня мало времени… Похоронные заботы. Я бы хотел насчёт денег…

– Не беспокойтесь. Одну секунду.

Ардашев поднялся, вышел в другую комнату и вскоре вернулся с конвертом.

– Здесь пятьсот ваших крон. Можете пересчитать.

– В этом нет надобности. И ещё. Я принёс вашему коллеге фотографию Божены. Она мне очень дорога. Не могли бы вы мне её отдать?

– Видите ли, пан Войта в командировке. По возвращении он вернёт вам фото. Можете не сомневаться.

– Благодарю. Да, чуть не забыл. Я сказал полиции, что сначала обратился в ваше агентство. Надеюсь, вам это не навредит?

– Ни в коей мере.

– Что ж, тогда позвольте откланяться.

– Честь имею.

Клим Пантелеевич проводил гостя и воротился в кабинет. Он выбрал из коробочки синий леденец берлинго и положил его под язык.

Послушались шаги, и в дверях показался Войта.

– Ух! И устал же я! – произнёс на выдохе сыщик и упал в кресло.

– С приездом, мой друг! А разве вы были не на курорте?

– Издеваетесь, шеф? Откровенно говоря, набегался как гончая. Там народу – тьма тьмущая. И все гуляют, пьют… и не только микстуры. Опросил персонал отеля, кельнеров[4] пяти ресторанов, двух кафе и даже уличных торговцев. Показывал её фотографическую карточку. Похоже, эта Божена наставляла мужу рога. Оказывается, в отеле она познакомилась с каким-то Иозефом Врабецом. Красавец, говорят, лет около сорока. Везде ходили под ручку, как муж и жена. Можно сказать, я отыскал шерстяную нитку на прядильной фабрике. Видно с ним эта пташка и упорхнула. Только вопрос – куда?

Ардашев дважды нажал на кнопку электрического звонка, соединяющего его с кухней. Два звонка означало – две чашки кофе.

– Вы читаете мои мысли, – улыбнулся Войта.

– А не упоминал ли кто, что при ней была небольшая миниатюрная фляжка?

– Как же! Одна «столовая дева» жаловалась, что в ресторане она пила как раз из фляжки, вместо того, чтобы заказать спиртное. Это, как вы понимаете, не приветствуется. Ей сделали замечание. Она оскорбилась, и они покинули тот ресторан… Было там и ещё одно происшествие. В один из дней в фойе отеля Божену дожидался молодой человек с букетом. Он не знал, что она была со своим кавалером. И когда они вышли, он направился к ней. Этот Врабец парня осадил. Тот возмутился и швырнул цветы на пол. Получился скандал. Пани Плечка отвела юнца в сторону и строго отчитала. Портье сказал, что создалось впечатление, будто юный воздыхатель служит у пани Плечки, либо её родственник, а может, и зависит от неё, потому что он поднял букет, извинился перед Врабецом и отдал цветы Божене, а сам спешно удалился. А Божена, судя по всему, приличная стерва. Она хохотала вслед опозоренному Ромео… Кстати, я заметил, как из наших дверей выходил пан Плечка. Надеюсь, Божена не вернулась? И нам не придётся возвращать ему деньги?