– Понимаешь, есть такой персонаж сказочный, Колобок, – очень дипломатично, издалека начал он. – Так вот, твои сотрудницы, ты только не злись и прими это как шутку…

– С чего ты взял, что я буду злиться? – начал злиться Сергей.

– Ладно, ладно. Так вот, твои девочки решили, что если когда-нибудь будет сниматься художественный фильм об этом Колобке, то лучшую кандидатуру на главную роль просто не найти. Понял?

– Пока не очень, – потерев лоб, будто лампу Алладина, медленно пробормотал Полежаев. – Хотя постой! Так это они меня Колобком прозвали, что ли?

– Не совсем. Колобок – это достаточно примитивно. Ходит в народе поэмка о «новом русском». Сюжет этой матерной поэмки пересекается с сюжетом сказки о Колобке. Это и есть Колобок, только он живет в наши дни, ездит на «Мерсе», в малиновом пиджаке, в общем «новый русский», и зовут его Коля Боков…

– Всё! Теперь я все понял. Можешь не продолжать.

Сергей очень долго смеялся. И так ему своё прозвище понравилась что, однажды напившись на каком-то банкете, где присутствовали довольно солидные люди он, распустив «пальцы веером», заявил: – Знайте все! Отныне меня зовут Коля Боков! Прошу любить и жаловать! И если кто назовет меня по-другому, тот будет мною немедленно расстрелян из ржавой «трехлинейки». – Еле выговорив до конца свою пьяную мысль, он уронил лицо в клубничный десерт.

После этого случая, никто иначе его и не называл. Не потому, что боялись, а просто он действительно был Коля Боков. Именно вокруг Полежаева и носились сейчас мысли Яна.

– Есть у меня один знакомый, – как бы самому себе, очень тихо и словно взвешивая каждое слово, изрек Нужный. – Он хозяин одной турфирмы. Он нам и паспорта сделает, и визы, и билеты хочешь на самолет, а хочешь на паровоз или автобус. Только, господин Дашков, давай обойдемся без тетки и Кракова.

– Почему без Кракова? – Непонимающим взглядом, один уставился на другого. – Ты не хочешь ехать в Краков, тогда скажи куда? Мне здесь уже тошно. Я скоро с ума сойду от этого города, смога, от этого вот футбола и от такой жизни.

– Тогда поехали под Рязань, в деревню. Там воздух свежий, свиньи, навоз. Отдохнешь, развеешься, – Ян лукаво смотрел на друга, будто желая его разозлить.

– Ты уже, как я погляжу, совсем с катушек съехал. Я в Европу хочу, а ты мне Ряза-а-ань. На кой хрен мне твоя Ряза-а-ань?

– А что, картошечку посадим, редисочку, – не унимался подначивать Ян. – Опять-таки огурчики зимой солененькие…

– Всё, хватит! Надоело! – Сашка, наконец, не выдержал явных издевательств, – не можешь сделать, так не гунди понапрасну.

– Вот и договорились, – Нужный потер руки, покряхтев при этом так, что Александру сразу почему-то захотелось есть. – Завтра, значится, мы едем в «КБ-ТУР» и обо всем договариваемся. Будет тебе Европа, не беспокойся.

Нужный пошел на кухню, достал из холодильника бутылку пива, ловким движением серебряной печатки вскрыл её и, сделав большой глоток пива, продолжил свою мысль, обращенную к нехотя входящему в кухню приятелю:

– Знаешь, Санек, сейчас я позвоню Володьке Кудинову, он режиссер на «Мосфильме», и мы попробуем разрешить вопрос в какую страну нам лучше отправиться.

Ян лихо набрал номер и вдруг заголосил, как если бы это была бабка- плакальщица на похоронах, орущая: «На кого ты нас оставляешь…»:

– Володенька, родной, – вопил он в трубку что есть мочи, – помоги своему товарищу не опухнуть с голоду! Куда можно уехать из этой страны, чтобы попасть в

цивилизацию? Только не говори о Канарах, денег нет.

Вдруг Ян перестал орать. Взгляд его стал внимательным и осмысленным. Постепенно лицо светлело, и изо рта неожиданно полетели шутки. Сначала появлялись довольно пристойные, но затем полезли такие, что у Сашки и без того висячие щеки просто повисли на огромных плечах. Дашков, за всё время дружбы с Яном, даже предположить не мог, что его друг способен, так изыскано, по-хамски, шутить. Мат в данном случае не выплёвывался, как обычно у магазина или рюмочной, он наполнял кухню музыкой звуков. И чем дольше эта какофония звучала, тем больше Сашке хотелось кока-колы или ещё чего-то шипучего, только не пива, только бы в нос и голову получить порцию углекислого газа и забыть обо всем на свете.

Время пришло, и Ян всё-таки положил трубку. Александр облегченно вздохнул, а Ян, посмотрев на него озорными глазами, весело и по-детски наивно выпалил:

– Санек, порядок, время пришло. Едем в Бельгию! И не просто в Бельгию, а в Брюссель.

– Ты можешь толком все объяснить? Я ни черта не понимаю. Почему в Брюссель, почему не в Париж или Вену?

– Я тебе все объясню, но для начала запомни – идеи рождаются на небесах. Идея нам подается свыше и если идея «белая», то все сходится, как в пасьянсе, а если «черная», то всегда что-то начинает мешать. Там не сходится, здесь забыли, тот заболел, этот не приехал… не сходятся концы, не сращиваются, а у нас все сошлось, значит, Господь нас не оставит, значит, он нас ведет, поэтому запомни, на всю оставшуюся жизнь! Идеи рождаются на небесах.

Я рассказал Дашкову о Полежаеве, о турфирме, о том, как мы с ним познакомились. Рассказал о Карине, о нашем романе, закончившимся также внезапно, как и начавшимся. Посетовал, что давно не видел ее и что нет-нет, а иногда находит на меня тоска-печаль и вспоминается веселое время, когда мы с ней были вместе.

Сейчас уже вечер, я сижу один у себя дома и думаю, думаю, думаю.

Раньше, в молодости, я всегда хотел быть первым. Нет, я не шел «по трупам», не распихивал локтями идущих рядом, не ставил подножек тем, кто находился впереди, просто очень хотелось быть первым.

Почему человек так устроен? Почему он постоянно рвется в небо? Почему он не хочет и главное не желает подумать о душе и благочестии?

Однажды кто-то рассказал мне сказку не сказку, притчу не притчу, анекдот не анекдот, но история эта осталась в моей памяти навсегда и переменила всю мою дальнейшую жизнь.

Дятел сидит на огромном ветвистом дубе (кобель сказал бы, что дуб просто неописуемый), и долбит по нему со всей дури, выковыривая из-под коры себе еду. Вдруг, откуда ни возьмись, появилась огромная туча и закрыла собой полнеба. Дятел стучит. Сверкнула молния, грянул гром, ливень стал стеной, а дятел не унимается. И вот молния попадает в дуб, да так, что дуб, словно спичка, расщепляется на две половины. Дятел, отброшенный в сторону, поднимается с земли, отряхивается, возносит свой клюв к небесам и говорит, царственным взором созерцая свой необычный рот: «Я и понятия не имел, что моя клювалка обладает такой неимоверной силищей!».

Так и мы порой рвем жилы, что-то пытаемся изменить, кого-то хотим перевоспитать, а если быть точным, подогнать под свое мировоззрение, взываем к примирению конфликтующие стороны, и когда нам все это удается, наше сердце наполняется гордостью и в мыслях наших ненавязчиво кувыркается, шелестит, нежно ласкает наши мозги легкий майский ветерок: «Какой же я все-таки сильный, умный, настойчивый, принципиальный, правильный!». И порой, «благодаря» своему уму и своей правильности, мы ссоримся с друзьями, расходимся с женами, остаемся в полном одиночестве, не понимая и не принимая того, что кто-то, в нас усмиряет гордыню, что этот кто-то, дает нам понять – все наши труды напрасны, если нет помощи свыше.

«И воззвал Господь Бог к Адаму, и сказал ему: где ты?». Разве Бог не видит Адама? Разве Господь не знает, что укрылся он с Евой за деревьями Рая? Все видит Всевышний, все знает. Тогда почему он так сказал? И надобно заметить, не спросил, а именно сказал. Многие, не знающие Бога, недоумевают очень сильно по этому поводу, не видя разницы между словами «сказал» и «спросил». А разница огромна. «С кем ты? – вопрошает Господь, – со змеем или со мной?». И Адам выходит к нему, тем самым, возможно, спасая свою и Евину жизнь от мгновенной смерти, и кто знает, как бы сложилась судьба человечества, не соверши Адам столь мужественный поступок.