Ее убили.
Я опять проверяю свой телефон. Верховный маг не отреагировал на мою угрозу. Может быть, я напугала шутников? Может быть, они наигрались и исчезнут, оставив метку странного вопроса в моем уме?
Я открываю в телефоне «поиск» и набираю: «Верховный маг». Но получаю лишь упоминания о герое какой-то древней поэмы и куче персонажей Интернета. Я тогда пытаюсь напечатать «Аннун», проверяя написание по сообщению Верховного мага. На этот раз результат интереснее: «Ах-нун» – это название подземного мира в валлийском фольклоре. Мира, где живут умершие. К моей шее сзади словно прикоснулись пальцы призрака. Но я по-прежнему ничего не понимаю.
Я снова читаю сообщения Верховного мага. Мы с ней вместе были рыцарями в Аннуне. Ладно. Я набираю: «Рыцари Аннуна». Интернет выдает мне горстку результатов, и в начале – привязка к какому-то видео. Оно озаглавлено так: «Правда о твоих ночных кошмарах». Я нажимаю «воспроизвести», не обращая внимания на раздраженные взгляды людей вокруг меня, когда включается звук.
Молодая женщина – темные волосы, темная кожа, острый взгляд – смотрит прямо на меня.
– Ты думаешь, когда ты спишь, тебе ничто не грозит? – спрашивает она. – Ладно, подумай еще раз. Рыцари – не просто…
Видео необъяснимым образом прерывается на середине фразы – в кадре ничего нет, только тикает впустую счетчик времени.
Я обновляю страницу и даже пытаюсь выключить и снова включить телефон, но ничто не помогает открыть остаток видеоролика. Вконец озадаченная, я иду в метро и сажусь в поезд в сторону Стратфорда.
– Перестань таращиться на нее! Ты ведешь себя грубо! – шепчет своему приятелю какая-то женщина в другом конце вагона.
Я ловлю взгляд ее друга. Он ухмыляется. Незнакомец напротив тоже пристально смотрит на меня. Я знаю таких. Он хочет устроить соревнование взглядов. В последнее время это постоянно случается. Я закрываю глаза, чтобы не видеть его.
Поезд мягко раскачивается. Меня преследует мамино лицо – темные волосы падают на прищуренные глаза. Кажется, что она шепчет: «Меня убили, Ферн. Ты разве ничего не хочешь предпринять по этому поводу?»
Неистовая колыбельная подземных туннелей убаюкивает меня, и перед моим мысленным взором возникает улыбка матери. Я погружаюсь в некий ночной кошмар: я в лесу. Там Дженни с одутловатым лицом, а еще Олли. Я почти отчетливо вижу его лицо, когда он виновато ускользает. А потом Дженни встает передо мной. Ты ведьма, Ферн Кинг, а мы все знаем, как обычно поступают с ведьмами…
Чиркает спичка. Осенние листья сухо хрустят под ногами, они готовы вспыхнуть. Я кричу, я умоляю, я унижаюсь, но мои путы слишком крепки, а Дженни слишком жаждет ощутить мой страх. Только теперь это не Дженни – это моя мать, мой отец, мой брат, они по очереди пытаются поджечь меня.
Но впрочем, острая, сокровенная боль огня не достигает меня. Не в этот раз. В этот раз пара одетых в металл рук уносит меня в сторону от искр. Я мельком замечаю лицо, веснушчатое под шрамами, обрамленное рыжими волосами, – перед тем как она отталкивает меня. Я падаю как будто с утеса – и резко прихожу в себя. Я все еще в вагоне поезда. Люди все так же таращатся на меня. Но теперь у меня появился еще один вопрос.
Я шарю в сумке, нахожу блокнот для рисования и быстро открываю его. Мой ангел-хранитель.
Мои пальцы касаются встрепанных волос, изображенных на всех страницах. Скользят по рисункам покрытого шрамами, лишенного возраста лица и лат, которые выглядят так, словно некогда принадлежали кому-то намного более крупному. Она преследует меня в снах так долго, как только я могу вспомнить. В моих кошмарах – а мне постоянно снятся кошмары – эта женщина-воин всегда появляется, чтобы спасти меня.
Рыцарь. Вот что сказал Верховный маг, а женщина в Интернете упомянула сон и рыцарей перед тем, как видео оборвалось. Могло ли все это быть связано с этой таинственной защитницей в латах?
– Но ты ведь просто сон, разве не так? – шепчу я.
Ее непроницаемое лицо возникает передо мной, и я осознаю, что единственно возможный ответ таков: «Конечно, она – просто сон» – но я совершенно не уверена в этом.
3
Дома в это время дня должно быть пусто. У папы очередная долгая ночная смена, он работает консьержем в роскошном многоквартирном доме в нескольких милях от нас. Я включаю нижний обогреватель и готовлю себе чай. Единственная чашка, которая не стоит в раковине в ожидании мытья, – та, которую я разрисовала для Олли, когда нам было по восемь лет. Неровные буквы бегут по окружности: «Самый лучший бу…» Я перепутала буквы, а потом просто бросила это дело, но теперь это оказалось к лучшему, потому что мы можем делать вид, что я в детстве просто очень любила бульоны.
Но мне недолго позволено пребывать в одиночестве. Я только ставлю чайник для второй чашки чая, когда входная дверь открывается и вваливается Клемми и тут же вешает свое чудовищное фиолетовое пальто на свободный колышек вешалки. Клемми уже пять лет как папина подруга, но при взгляде на нее что-то сразу подсказывает – даже такой социально невнимательной особе, как я, – что она удержалась так долго потому, что папа видит в ней скорее надежного друга, чем потенциальную спутницу жизни.
– Ферн? Что случилось? – говорит Клемми, наконец замечая меня.
– Я…
Я сбиваюсь. Я не была готова к этому. Я должна что-то ей сказать, или она сообщит папе, что я пропустила уроки.
– А ты зачем явилась? – Я неловко занимаю позицию обороны.
– Твой отец упомянул, что не успел оставить что-нибудь в холодильнике для тебя и Олли, – отвечает Клемми. – Вот я и подумала, что быстренько сооружу лазанью.
Мой желудок тут же урчит – я ведь почти не притронулась к ланчу.
– Что, опять Дженни? – спрашивает Клемми.
Я трясу головой, злясь из-за того, что у меня перехватывает горло от подступающих слез. Когда Клемми обнимает меня, я снова не могу справиться с нахлынувшими чувствами, как в столовой колледжа, и с запинкой выкладываю ей все о сообщениях Верховного мага.
– Они… они говорят, что мою маму убили.
За этим следует долгое молчание. Призрак мамы всегда был дополнительной причиной неловкости для Клемми.
– Но это невозможно, милая, – говорит наконец Клемми.
– Но ты ведь тогда не знала папу, да? – Я поднимаю на нее глаза. – Я хочу сказать, он когда-нибудь говорил тебе…
– Это не мое дело – рассуждать о… Давай-ка сядем.
И она подталкивает меня к дивану и сует мне в руки стакан сквоша[2], а я замечаю, что она избегает моего взгляда.
– Папа тебе что-то говорил? Что-то такое, чего не сказал мне?
После паузы она берет со спинки дивана одеяло и накидывает его на меня. Редко, очень редко, но мне хочется, чтобы я могла как-то наладить связь с Олли. Он всегда точно знает, что сказать, чтобы получить от людей желаемое.
– Пожалуйста, Клемми, – говорю я. – Я ничего не скажу папе. Но я заслуживаю того, чтобы знать, что именно случилось с моей мамой.
– Ну, это, наверное, ничего не значит, – отвечает наконец Клемми, садясь рядом со мной. – Просто однажды твой отец сказал мне, что на ее теле было множество… отметин. Они исчезли через пару часов после того, как он понял, что она… но они явно… явно очень встревожили его.
– Что за отметины?
– Я не уверена, милая. Он просто сказал, что ее как будто всю порезали, но ведь такого быть не могло, если ты меня понимаешь. Он сказал: «Как будто операция пошла неправильно». Ну, если я правильно запомнила.
Я думаю о шрамах на лице моего ангела-хранителя. Папе никогда не нравилось, что я ее рисую. Он старался не смотреть на мои рисунки. Теперь я понимаю почему. И незачем даже гадать, отчего он просто не сказал мне, что они его расстраивают. У нас такое не принято.
Мое сердце колотится так, что, кажется, дрожат стены.