Темиртас обнялся с ним и, широко улыбаясь, спросил:
– Халын калай[10]?
– Жаксы[11], – ответил новоиспечённый отец, поделившись с другом своей радостью – новостью о рождении первенца.
Темиртас, как опытный семьянин, у которого уже было три мальчишки, называл Касымхана «жас жигит»[12]. Естественно, Темиртас, услышав такую хорошую весть, ответил:
– Жэне аузына май[13]! – что означает у казахов высокую степень благодарности за сказанное, и спросил о том, какое имя дал «жас жигит» своему сыну. После того, как хромой Касымхан сообщил ему о своём намерении, Темиртас плюхнулся в кресло, его единственный глаз округлился, и уважаемый работник ЗАГСа на некоторое время замер. Но когда Касымхан вытащил чекушку «Московской» водки, одноглазый оживился. В одно мгновение на зелёное сукно была положена газета, на которой появился куырдак, казы (конская колбаса), шужык (колбаса из упитанной конины с чесноком).
Но, прежде чем положить это пищевое богатство, газета была по привычке изучена Темиртасом.
* * *
Это было связано со случаем, который произошёл с коллегой Темиртаса по конторе – Владимиром Сергеевичем – в 1947 году. Он как-то на столе разложил газету с фотографией Сталина и на ней стал резать хлеб. И надо же было такому случиться – разрезал ножом газетную фотографию Сталина. При этом присутствовали работники ЗАГСа. Через два дня за Владимиром Сергеевичем приехали, и больше его никто не видел. По слухам, он получил пять лет за антисоветскую деятельность и отбывал этот срок в Карлаге (карагандинские лагеря).
Темиртас проявлял бдительность и был осторожен даже после смерти «великого учителя» и с наступлением «оттепели». Касымхан знал об этом случае с Владимиром Сергеевичем и понимал проявление бдительности со стороны своего фронтового друга.
В конце тридцатых годов они подростками из своего родного аула привлекались к сельхозработам и были знакомы с агрономом-женщиной сорока лет по имени Степанида. Но все местные казахи звали её уважительно и просто Стёпой.
Перед началом очередной посевной Стёпа с работниками МТС (машинно-тракторной станции) вышла в поле и по приметам, известным только ей одной, сообщила:
– Да-а-а, нонче урожай будет плохой.
Естественно, через неделю-другую за бедным агрономом приехали на легковой автомашине чёрного цвета и Степаниду арестовали. Был суд, и за антисоветскую агитацию дали Стёпе три года лагерей. Она оказалась в АЛЖИРЕ (сокр. от Акмолинский лагерь жён изменников родины). После освобождения вернулась в родное село поникшей старухой, которую сразу никто и не узнал.
* * *
Много лет спустя после этих событий я изучал два уголовных дела по реабилитации. Одно состояло из десяти листов, второе – из четырнадцати.
Суть первого дела: в далеком 1935 году оперуполномоченного нашего маленького уездного казахстанского степного городка Акмолинской губернии Беляева Антона вызвали к руководству губернского НКВД. Высокие чины стали распекать оперуполномоченного за плохую работу. У него, согласно анализу, снизилась выявляемость японских лазутчиков.
Если хорошо задуматься, то можно сделать вывод – а на какой ляд японским лазутчикам нужны голые степи Казахстана. После долгого разговора Беляеву было заявлено, что если он не сделает соответствующих выводов, выводы будут делать руководители губернского НКВД. А какие выводы могли быть сделаны?! Это обвинение в халатности (в лучшем случае) и далее отбывание наказания в лагере (опять же, в лучшем случае), ну, а в худшем случае могли и довести по ст. 59.14 Уголовного кодекса до расстрела за контрреволюционный саботаж.
Антон почесал затылок и в задумчивости поехал в свой городок исполнять указания начальства. Через несколько дней он задержал старого еврея Ёську Мондалевича, который работал землемером, часто выезжал в районы, где делал межевание и другую сопутствующую этой профессии работу. По предположению Беляева, Ёська мог собирать разведывательную информацию для дальнейшей передачи проклятым империалистам, желающим гибели нашей страны. Что удивительно, в этот же вечер бедолага Ёська признался, что он работает на японскую и британскую разведки. Это дело было окончено, и Ёську через несколько дней расстреляли на окраине нашего городка на Галочьей сопке. Там приводили в исполнение все высшие меры так называемой социальной защиты. Через год случилась смена руководства НКВД СССР. К власти пришёл Ежов, сменивший на посту «врага народа» Ягоду. В подразделениях этого ведомства стали проводить «чистку» и проверку всяких сомнительных дел.
Так проверили и дело Мондалевича Ёськи. Что-то вызвало у проверяющих сомнение в этом «расстрельном» деле.
Задержали Беляева Антона, и тот, долго не думая, признался, что он применял в отношении бедного Ёськи методы пытки «путём перегибания через табуретку и заламывания рук за ножки табуретки». Заключительный итог этой зловещей истории – Беляева расстреляли.
Первое дело – десять листов, второе – четырнадцать. Два дела, две трагические судьбы и жизни. Судя и по другим аналогичным делам, в те времена это было в порядке вещей.
* * *
Но вернёмся к столу с зелёным сукном, накрытому газетой с мясными деликатесами. Хотя происходящее далее за столом ответственного работника ЗАГСа можно не описывать. Единственное, что я скажу, – одноглазый Темиртас поставил свой «денгелек» (круглая печать) на составленное им свидетельство о рождении первенца своего друга хромого Касымхана. А затем, так же широко улыбаясь и щуря свой единственный и без того узкий глаз, хитро заметил:
– Жас жигит, а ты знаешь, как раньше подбирали имена новорождённым мальчикам?
Касымхан стал отвечать на его вопрос, немного поразмыслив:
– Ты же знаешь, что имена мальчикам обычно давали в честь предков и уважаемых людей. А я вот дал имя в честь уважаемого советского учреждения.
– Ничего ты, жас жигит, не знаешь, – парировал Темиртас. Тут же он, продолжая хитро улыбаться, обнял за плечи друга, заявив:
– Если рождался мальчик, то его брали за ноги и били о столб, и если он стойко выдерживал удар, то его называли Темур (что означает на казахском языке «железный»), если же он загибался за столб, то называли Канат, а вот если он обделался от удара, то называли Серик.
Далее Темиртас, как специалист по записям актов гражданского состояния, продолжил:
– Я вот недавно регистрировал рождение ребенка у Карабаевых – они его назвали Даздрапермом, это означает: «Да здравствует Первое мая». А вот в соседнем ауле девочку назвали Кукуцаполь – это «Кукуруза – царица полей». Но ничего, и у твоего балы[14] будет хорошее и достойное имя.
* * *
Спустя несколько дней одноглазый Темиртас был приглашён своим фронтовым другом Касымханом в гости на «бесик той» – празднование детской люльки. Дастархан накрыли богато – чего только не было на нём: различные салаты, сушёные фрукты, мясные блюда и коронное угощение – бесбармак (казахское национальное блюдо из конины). Естественно, всё это запивалось большим количеством водки. Изрядно захмелев, два друга обнялись и стали, как могли и помнили, петь песни «Катюша» и «На поле танки грохотали». Тут хромой Касымхан – новоиспечённый отец – обратился с своему другу:
– Темиртас, ты же знаешь, что по нашему древнему обычаю «Аузына тукерту»[15] в рот младенцу должен плюнуть уважаемый, грамотный, сильный и талантливый человек, чтобы всё это своё достоинство передать ребенку. Я хочу, чтобы «Аузына тукерту» сделал ты.