Поц налопался и задрых на хозяйской постели. Хрен с ним и клочьями шерсти по всему покрывалу. Хотя зря щетку не купил. Ничего, Ерен вернется, затарится в «ЗооПозитиве» и пусть вычесывает. С каких-то фигов появилась твердая уверенность — два зеленоглазых засранца поладят. Как же быстро засосало в этот мир… Щедро полив «Фейри» губку, Леви поймал себя на мысли, что не думает ни о титанах, ни о лицемерных королях, ни о мертвых, ни о живых. «Старая» память не стерлась, не растаяла, будто снег под лучами весны, облаченной в сияние солнца. Память о ебучей дыре, где есть только два варианта прожить жизнь. Первый — прозябать внутри стен, убивая таких же бедолаг за кусок тухлого мяса или пригоршню мелких монет. Второй — перешагнув через гибель Изабель и Чёрча, прорубить дорогу лезвиями УПМ сквозь переплетения лжи, тайн, интриг, отыскать причину и уничтожить последствия — титанов. Оба варианта не предусматривали Кушель, встречающую взрослого сына со счастливой улыбкой; рассвет, робко розовеющий за окном, когда рядом посапывает Ерен, и сквозь каштановые пряди беззащитно торчат острые позвонки. И уж точно в мире титанов не завалялось карьеры рок-звезды для Изабель Магнолии. Леви взглянул на часы. Размышлизмы за мытьем кастрюли — дело хорошее, но пора отправляться за Сыном лейтенанта Шмидта и Арлертом. Какой бы эксперимент ни породил дурной гений майора Очкастой, если он поможет объяснить, что к чему и почему — это заебок!
У въезда на территорию больнички, прямо за чугунным забором торчали под сенью лип две знакомые фигуры. Одна — высокая, широкоплечая и по-армейски прямая. Другая низенькая, тщедушная и по-гиковски скособоченная. Эрвин с Армином поджидали транспорт. На ум пришла шутейка о полутора землекопах. Только тут у нас полтора блондина. Шлагбаум дрогнул, скрипнул, затрясся и рывками пошел вверх: авто прокурора узнавали в Елды-Марлийске хромой, кривой и даже вечно бухие ЧОПовцы.
— Ну здравствуй, Эрочка. Как больная головушка поживает? — Ну не мог Леви, не мог не подколоть командора. Взгляд скользнул по белой футболке, отглаженным джинсам и… — Моднявая у тебя обувка. Где надыбал?
— Ханджи… Зоя Арменовна принесла откуда-то. — Тапочки из коричневого плюша словно ожили и попытались потеряться в траве, но их хозяин светло улыбнулся. — Может, от ее БУ остались? Меня увезли ночью на скорой прямиком из офиса в халате и босиком — ночевать там собирался, только-только в душ сходил. Утром мать принесла джинсы с футболкой, а кроссовки не захватила. Память уже не та… Леви. — Напускная веселость сползла с лица. — Она жива, и отец тоже. Понимаешь?..
— А сам-то как думаешь? Я вчера вместе с Кушель Аккерман отпраздновал восемьдесят седьмой день варенья дедули Аккермана.
Смит-Шмидт отвернулся, шмыгнул носом, опустил глаза, явно сдерживая всхлип. А затем взглянул растерянно, даже беззащитно:
— Я… не хочу обратно. А ты?
Ответить Леви не смог. Слова свалили дружными рядами неведомо куда и в ближайшее время возвращаться не собирались. Да и что сказать? Что за сутки врос в пыльные улицы, пропитанные солнцем, где живут мать, старый друг Шмидт, где с Михой Захарченко запросто жахнуть водки после трудового дня, где есть надежда на… Ну погоди у меня, Йегер! Сам не вернешься — протолкну в Госдуме закон об ответственности за разбитое сердце с отбыванием наказания в койке потерпевшего. Шутки шутками, но здесь у них есть, черт возьми, шанс.
— Моня, держи, а то упадет!
Ой-вей, по асфальтированной дорожке громыхала подвыпившими колесиками больничная каталка, энергично влекомая той, которая здесь звалась Зойкой Ханджинян. Рядом суетилась еще одна знакомая личность. Выгоревшие русые волосы разобраны на прямой пробор, глаза напряженно следят за летящей вперед Очкастой, руки скользят по черному мешку для трупов, пытаясь удержать его на каталке. Моблит Бернер. Только не совсем. На бейджике, криво прицепленном к карману помятого синего халата, значилось «Бернер Моисей Соломонович. Зам. главврача по хозяйственной части».
— Ёптыть!
Задроченное многочисленными телами болящих транспортное средство накренилось набок, правое переднее колесо отлетело и приземлилось на тапочек Шмидта, надеясь обрести покой в мягкости плюша. Очкастая отскочила в сторону. Мешок свалился на асфальт, страдальчески позвякивая содержимым. Значит, там-таки не свежий покойник. Уже неплохо.
— Итить, сумку не взяла. — Очкастая посмотрела на мешок. — Леви, закинь это в багажник. Не бойся — там разобранные стойки для капельниц. Моня, принеси из лабы мою сумку-холодильник. Она у двери стоит.
— Зоя, пожалуйста, что происходит? — Бернер старательно удерживал каталку от окончательного падения.
— Ничего противозаконного! Видишь — с нами прокуратура. — Победно сверкнув очками на несчастного хозяйственника. — Завтра верну на место. За сумкой сбегаешь?
Уложив потерпевшую каталку поближе к бордюру, местная версия исполнительного директора Исследовательского отряда покорно потащилась к одноэтажному бараку. Над казенной железной дверью красовалась синяя вывеска с надписью «Лаборатория».
— Уфф! У меня получилось! Леви, Эрвин, погрузите уже все. Армин, просыпайся и садись на заднее.
— Фрау… Ханджи, — подал голос Арлерт. — Мне немного страшно.
— Ты не пойдешь с нами. Туда… Будешь следить за общим состоянием. Если начнутся судороги, изо рта потечет пена, отключишь капельницы и сделаешь каждому укол из шприцев, помеченных красным скотчем… Не, до этого не дойдет. Обещаю. А ты, — поворачиваясь к Шмидту, — пригляди, чтоб он в обморок не хлопнулся.
— Тихо. — Леви скосил глаза направо: из «барака» вышел Бернер. На плече висела квадратная кошмарно-розовая сумка.
— Вот. Забирай.
— Спасибочки! — Вырвав из протянутой руки блестящий ремешок, Зоя чмокнула в щеку растерянного Моню. — Поцелуй от меня Софочку и скажи моей Аньке, чтоб свои чипсеги пачками не жрала — знаю я ее. И вот еще что, девчонки у нас ушлые не по годам — ты завтра проследи, а то опять до школы не дойдут, как две недели назад, океюшки?
— Прослежу. — Завхоз Бернер неловко потрепал ее по плечу и посмотрел на Леви: — Поздравляю с победой в суде. — Затем с сомнением взглянул на мешок для трупов и, махнув рукой, пошел к серой бетонной коробке главного корпуса.
— Пихайте уже добро в багажник и поехали!
На заднем сидении напряженно молчали полтора блондина. На переднем устроилась Зойка в обнимку с розовым кошмаром. И первой заговорила, конечно же, она:
— Здесь, — похлопав по блестящей крышке, — вытяжка из грибов. Псиломелан. Грибы мамаша Кирштейн выращивает в подвале на даче. Ну ты же знаешь?
— Знаю. Однако у нее хватает мозгов не попадаться.
— Я еще кое-что добавила…
— Очкастая! — Руки сжали руль. Дело понеслось семимильными шагами в сторону серьезной статьи.
— Смотри на дорогу. По документам все чисто. А мне надо нас отправить в путешествие и не угробить.
— То есть собираешься пустить по вене грибной бульончик, приправленный опиатами? барбитурой? чем?
— Так я тебе и сказала. Предъявите ордер, гражданин-начальник. — И вдруг заозиралась вокруг. — А куда это мы едем? Адрес же вроде в ватсап сбросила… Надо через Чертов мост на сторону Елды.
Бодрое утро, Карла с предъявой, рок-звезда Магнолия, кровавое ветобслуживание Поца Злоебучего и шторм по имени Ерен не прошли даром. После погрузки Леви тупо дал по газам, и сейчас они катили по улице. Абсолютно не в ту сторону. Разворачиваться пришлось через двойную сплошную.
Давным-давно обыватели всех видов и мастей переправляли себя и грузы из Елдыйской в Марлийскую часть города и обратно на утлых лодчонках. Потом недолго существовала паромная переправа. А при царе Николае Втором был построен деревянный мост. Который эпично рухнул в Гражданскую, не выдержав отсутствия техобслуживания и пулеметные тачанки Красной Армии. Пулеметы благополучно утонули. Кони выплыли. Солдаты революции отделались легким испугом и поправляли здоровье арбузным самогоном еще целую неделю. Женское население младше шестидесяти ховалось по чердакам и подвалам, мужское материлось сквозь зубы, а бабки, объявив забастовку, отказались гнать продукт по причине отсутствие сырья. К тому времени окрестные бахчи были вычищены под ноль. Слава богу, в тогда еще не переименованном Царицыне вспомнили о пропаже целого отряда и прислали телеграмму с пиздюлями на уцелевший почтамт. Красноармейцы ускакали, мужики выдохнули, девки и бабы повылезали на свежий воздух, а мост отныне стал называться Чертовым. Новый, уже бетонный, с башнями-пилонами построили в конце правления Иосифа Виссарионовича и поименовали соответственно. Только не прижилось. Мэр Закклеев всегда был близок к избирателям, потому узаконил «историческое» название.
