Я слушала молча. Он продолжал что-то говорить. Для меня остановилось время. Мой мир рухнул…

Дима, стоя на коленях, обнимал, как маленькую девочку, гладил по голове, целовал, уговаривал успокоиться… Успокоиться я не могла. Эту ночь впервые спали в разных комнатах.

Утром мы нашли вариант возможного примирения: Дима звонит в Минск и просит ее прислать фото (я хотела видеть свою соперницу!); после получения фотографии пишет ей письмо как любит меня и дочь, что на самом деле он и предположить не мог такого восприятия ни к чему не обязывающих разговоров …

Дима был согласен на все, только бы мы помирились. Он позвонил, фотографию она прислала. Люда не произвела на меня никакого впечатления – соперницей я ее не посчитала. Письмо Димой было написано и отправлено. Мы постарались поскорее забыть об этом. Нам казалось, что у нас это получилось.

1957-й… Город Д., окруженный лесом, стоял на реке. Любимым увлечением мужчин была охота, женщины собирали грибы и ягоды. В реке – полно рыбы, которую можно было ловить руками, чем и занималась детвора, пока родители отдыхали на берегу. Небольшой провинциальный городок: всего 2 маршрута автобусов, 4 двухэтажных дома, две школы, один детский сад, больница, кинотеатр, библиотека, а главная, конечно, бумажная фабрика- градообразующее предприятие.

Дом, в котором папа получил квартиру, был двухэтажным, но без удобств: вода во дворе, в общей колонке; туалет с отдельными 6-ю кабинами, сбитыми из деревянных досок, в которых мальчишки-подростки проделали дырки для подглядывания, позади двора, возле огородных грядок; перед домом – небольшие сараи, где хранили велосипеды, лодочные моторы, заготовленные на зиму дрова, потому что отопление в доме печное, старую мебель…Кто-то держал кур, а кто-то даже корову.

Нам с Колькой было по четыре года, и мы перешли из ясельной группы в детский сад. Жили в одном подъезде в соседних квартирах на втором этаже.

Ходили в одну группу детского сада от бумажной фабрики, находящегося километрах в трех от нашего дома. Воспитательница-Лидия Ивановна – молодая, красивая, добрая женщина. Мы ее очень любили.

В нашем детском саду было много разных игрушек, а на площадке во дворе стоял на рейде большой корабль- с парусами на мачте, палубой, камбузом, каютой, капитанским мостиком, штурвалом…Нам он казался настоящим. Друг папы, дядя Витя, прослуживший всю войну на флоте, построил этот корабль сам. Своих детей у него не было, а он любил возиться с детворой.

Мы с Колькой всегда играли вместе, рассказывали друг другу всякие истории, сказки, делились фантазиями. Нам было интересно вдвоем. Колька – сорви- голова, и ему нередко доставалось от отца, который самым правильным методом воспитания считал ремень. Меня никогда не били, увещевали словесно. Возмущенная случавшимися ремешковыми расправами над Колькой, я даже пыталась переубедить дядю Сашу (так звали его отца) в том, что детей бить нельзя. Из уважения к моему папе, работающего заведующим отделением городской больницы, прошедшим всю войну от Москвы до Берлина военным хирургом, тот терпеливо меня выслушивал, но при очередном Колькином проступке снова использовал свой надежный метод.

Наша любимая воспитательница ушла в декрет (нам объяснили, что покупать себе ребенка), и появилась новая –Рита Карповна. Ей было, наверное, всего лет 45-46, она не была некрасивой, но ее постоянно недовольное лицо, неприятный голос, крикливость вызывали у нас неприязнь. Мы никогда не видели ее веселой. Улыбалась она только тогда, когда наказывала кого-то из детей. Видимо, работа с нами воспринималась ею как тяжелая обуза. Нам она казалась настоящей Бабой Ягой…

Я в том раннем возрасте не переносила молоко, особенно ненавидела пенку. Причем, это не был мой каприз: мне действительно становилось плохо, меня тошнило и от молочной каши или супа-лапши. Разумеется, мои родители предупредили Риту Карповну, что молочным меня кормить нельзя.

Буквально через несколько дней работы новой воспитательницы, она забыла о предупреждении или для нее это просто не имело значения. На ужин давали молочный суп-лапшу. На мои протесты Рита Карповна внимания не обратила, заявив, что все должны кушать то, что положено. Колька, чтобы спасти меня, предложил объяснить ей, что я не могу есть этот суп, потому что он в него плюнул. Я сначала отказывалась от этой затеи, но потом согласилась. Баба Яга переставила наши тарелки: мою – Кольке, а его – мне, и- довольно улыбнулась. Ей нравилось быть хитрее четырехлетних детей! Колька от отчаяния плюнул в свою тарелку и тоже отказался есть. Рита Карповна заорала как сирена, поставила его в угол лицом к стене (она всегда так делала) и пригрозила, что пожалуется его отцу. Я, в знак солидарности, встала в угол вместе с Колькой, а ее начала пугать, что все расскажу папе и ее саму накажут за то, что она не выполняет рекомендации врача. Мы простояли в углу все время, оставшееся до прихода родителей. К счастью для Кольки, за ним в тот день никто не пришел, и мой папа забрал нас обоих. Выслушав о том, что произошло, отец оставил нас одеваться самостоятельно и пошел побеседовать с воспитательницей.

Его не было довольно долго: мы устали дожидаться. Папа вышел серьезный, обнял меня, потрепал Кольку за вихры, и мы отправились домой.

Рита Карповна не простила маленького мальчишку, предполагаю, не столько за его «проступок», сколько за неприятный для нее разговор с моим отцом. В дальнейшем, она, по малейшему поводу и без, придиралась к Кольке, и ему постоянно влетало дома… Таких людей, как Рита Карповна, нельзя допускать к детям вообще, а особенно к малышам, какими мы тогда были!

Колька – жизнерадостный человек, никогда не унывающий, позитивный, мечтатель…Ему хотелось стать моряком и обогнуть на корабле Землю…Моряки ведь не плачут, не унывают, не жалуются!

В городе открылся новый детский сад, и Рита Карповна перешла туда на работу. Через какое-то время к нам вернулась наша любимая Лидия Ивановна… Мы были этому бесконечно рады!

Особых развлечений в нашем маленьком провинциальном городке не было, как ни у кого не было ни телевизора, ни телефона, а об интернете тогда никто и не знал…Самые яркие впечатления дарило кино…Мы пропадали во дворе, играя в прятки, салки, устраивая соревнования между домами, подъездами…Часто, в хорошую погоду по субботам, папа и дядя Витя собирали всех мальчишек нашего двора (я была единственной девчонкой в их компании), и мы на двух моторных лодках уплывали на небольшой остров в центре реки. Сооружали шалаши, жгли костры, пекли картошку, ловили рыбу майками и тазиками, готовили уху, смотрели на звездное небо, слушали рассказы папы и дяди Вити о войне …

А когда мне было лет пять с половиной, Колька буквально спас мне жизнь…

Я очень расстраивалась от того, что считала, будто мама меня не любит. Нет, она меня никогда не била. Дома было всегда чисто, уютно, вкусная еда. У меня много игрушек, личное пространство, я должна быть одета по погоде, сыта и не болеть, но…Мама никогда ни за что меня не хвалила, как бы я ни старалась. Не называла уменьшительно-ласкательными словами, не проявляла участия в моих детских делах, не жалела, когда я разбивала коленку… Папа называл меня дочурой, а она даже просто дочкой не звала. Я была для нее Ирой, только Ирой, – и никак иначе…

В папиной любви я не сомневалась.

В те годы почему-то было принято спрашивать маленьких детей:» Кого ты больше любишь, папу или маму?» Когда такой вопрос задавали мне, я отвечала честно и однозначно, что больше люблю папу. Маме, наверное, было неприятно, может быть, она обижалась, но со мной об этом никогда не заговаривала. Меня учили всегда говорить правду: мои ответы на подобные вопросы оставались неизменными, поэтому однажды папа затеял со мной серьезный разговор. Он говорил, что я уже большая, мне 5,5лет, скоро исполнится шесть, что должна понимать какая мама хорошая, как много она делает для нас: убирает, готовит, стирает, гладит…. Убеждал, что мы должны ей быть за это благодарны и любить. Сказал, что он нас с ней любит одинаково. После этой воспитательной беседы я стала отвечать так:» Я люблю папу и маму, но маму больше люблю, когда она приходит с работы.» Иногда на этом вопросы заканчивались, но бывало, что наиболее настойчивые продолжали выведывать, мол, почему же маму больше после работы? Тогда звучал прямой ответ:» Потому что после работы она спит!»