Так стены в комнате Лидии стали разноцветными: одна стена желтая, как солнце, вторая – голубая, как море, третья – зеленая, как лес, а четвертая – серая, как тучи.

Но где-то над кроватью, под слоем зеленой краски, были ее джунгли. И порой Лидии хотелось снова их увидеть, хоть ей и было уже целых двенадцать лет и тот детский рисунок наверняка показался бы ей ужасно нелепым. Дедушкин фотоаппарат сломался, так что даже фотографии джунглей не осталось. Теперь они жили только в ее воображении.

Дедушка сдержал слово: однажды, разворачивая рождественский подарок, Лидия увидела мольберт, кисточки, холст и настоящие масляные краски. Она чуть не заплакала от радости. Мольберт был из красивого темного дерева и латуни, и его можно было делать выше или ниже.

Но рисовать масляными красками оказалось совсем не просто. Красивые оттенки слились в грязно-бурую массу, которую Лидия попыталась стереть тряпкой, смоченной в терпентине[1], перепачкалась с ног до головы, рассердилась, выбросила испорченный холст в окно и набрала дедушкин номер.

– Я никогда не научусь писать маслом!

– Терпение, только терпение, – ответил дедушка. – Ты слишком торопишься. Масло очень долго сохнет. А если просветить картины Рембрандта рентгеном, то увидишь, сколько там слоев краски.

Да, терпения Лидии не хватало, но она обожала смотреть на картины. Когда ей удавалось уговорить маму и папу отвести ее в музей, то терпения не хватало родителям: перед понравившейся картиной Лидия могла стоять часами, хоть до самого закрытия.

Лидия сидела в своей комнате. Папа должен был прийти домой только через час, а мама возвращалась еще позже. Дома было совсем тихо. Сначала Лидия хотела позвонить Линн и обо всем рассказать, но потом передумала. Что рассказать – что птица украла ее карандаш?

– Ну и что? – ответила бы Линн. – Это, наверное, сорока. Они воруют блестящие предметы. Я читала. В сорочьих гнездах даже серебряные ложки находят.

И если бы Лидия стала объяснять, какая удивительная ей встретилась птица, то Линн только посмеялась бы над ней. А этого Лидии совсем не хотелось.

За окном слышались смех и удары мяча: соседские мальчишки, семилетние близнецы Хуан и Марко, играли во дворе. Топали они как целое стадо слонов. Их семья приехала из Аргентины, и мальчики то и дело пытались заговорить с Лидией по-испански. Она качала головой и разводила руками: не понимаю! – но их это не останавливало.

– ¡Hola! ¿Cómo estás? ¡Podés jugar con nosotros![2] – со смехом кричали они.

Линн шутила, что в Лидию влюбились сразу два аргентинца.

Иногда Лидия видела родителей Хуана и Марко: они проходили мимо ее дома во время воскресной прогулки. Папа был очень загорелым, серьезным и всегда носил очки от солнца. У низенькой и пухлой мамы были красные губы и длинные черные ресницы. Она обычно приветствовала Лидию кивком и улыбкой. Лидия кивала в ответ и жалела, что не знает испанского.

Смеркалось. Солнце, лучи которого золотили желтую стену в комнате Лидии, закатилось за лес. Она сидела в глубокой задумчивости. Четырнадцатое сентября – эту дату она запомнит надолго. В этот день все и началось.

Ночью Лидия проснулась от собственного крика. Ей снилось, что она лезет на необычайно высокое дерево, на верхушке которого качается птичье гнездо. Забравшись в него, Лидия увидела горку золотых монет, но стоило ей взять несколько штук в руку, как они превратились в перья. Тут она обнаружила, что и руки целиком покрылись перьями. Тогда Лидия стала лезть вниз по стволу, но пошел такой сильный дождь, что ее буквально смыло с дерева. В эту секунду она и проснулась. Блокнот! Она забыла свой блокнот на скамейке в парке! Не может быть! Это все из-за птицы. Уж что-что, а свои рисовальные принадлежности Лидия никогда нигде не забывала. Завтра альбом надо забрать, если никто его не взял. Хотя кто мог бы его взять? Ведь скамейка в парке – тайное место, и больше туда никто не ходит.

Когда папа Лидии завтракал, на столе всегда было одно и то же: поджаренный хлеб, сыр с очень резким запахом и газета, которую папа не спеша просматривал, прихлебывая кофе.

У папы были каштановые волосы и прямой нос. Он носил очки, но иногда снимал их, чтобы потереть глаза костяшками пальцев.

Лидия сидела напротив и пила чай. Время от времени папа задавал какой-нибудь вопрос и, якобы выслушав ответ, задумчиво кивал и говорил, что Лидия, скорее всего, совершенно права. Так было всегда: даже если Лидия отвечала какую-то ерунду, папа кивал и соглашался.

– Да, конечно, именно так. Устами младенца глаголет истина.

Но когда Лидия всерьез принималась что-нибудь рассказывать, папа мог перебить ее на полуслове:

– Послушай-ка, что тут написали! Пятьдесят восемь отделений почтовой связи будут закрыты за ненадобностью. А вот на интернет-сообщение выделено двадцать миллиардов крон. Что скажешь?

Уроки тянулись один за другим. Лидия рисовала завитушки в тетради по математике, в тетради по шведскому, на обложке учебника по истории. Где-то далеко, будто на другом конце длинного тоннеля, раздавался голос учителя. За окном светило яркое солнце, и полоска света, проникшая в зазор между шторами, тянулась до самой парты Лидии, словно указывая на нее. Выйдя на перемене во двор, Лидия вдохнула полной грудью, жадно глотая прозрачный осенний воздух. Голуби искали хлебные крошки, высоко в небе кружили чайки. Сизые голуби, белые чайки. Но Лидия думала только о черной птице.

– Лидия, ты что, оглохла? Ты не здесь?

Перед ней стояла рассерженная Линн.

– Ты почему вчера не позвонила?

– Ой, у меня такое приключилось! Вечером позвоню и все расскажу.

Наконец уроки закончились. Лидия едва ли не первой выбежала из школы, но никак не могла найти ключ от велосипедного замка. Когда она, обыскав все карманы, наконец нашла его, все уже разъехались. В парке тоже было малолюдно. Солнце пригревало, но дул прохладный ветер. Поднявшись по склону холма, Лидия вышла на любимую полянку и увидела свой блокнот. Сев на скамейку, согретую солнцем, она нежно погладила обложку. Все было как всегда: шелестела листва, щебетали птицы, жужжали пчелы. Трудно было поверить, что в этом тихом месте вчера случилось нечто необыкновенное.

Но что-то все-таки было не так. Лидия чувствовала это невидимое, едва заметное изменение всем телом, но не могла объяснить. Может быть, оттенок травы стал другим? Нет, и трава, и белые с желтым цветочки, и серый гравий, и зеленая краска на облупившейся скамейке – все было прежним. Может быть, запах? Лидия втянула носом предвечерний воздух и уловила слабый аромат – почти знакомый, но только почти. Он был словно не отсюда и будто напоминал о том, чего уже нет. Лидия жалела, что у нее не собачий нюх: так хотелось пойти по этому следу и разгадать загадку. Запах не был неприятным, но казался чужим, необычным. Лидия снова принюхалась. Аромат источал блокнот, который она держала в руках! Лидия стала осторожно перелистывать страницы. Кто мог оставить такой аромат? Вот досада! Лидия не любила, чтобы ее блокнот листали без разрешения.

Вот дельфин, вот девочка с факелом, вот дракон, а вот лошади с грязно-серыми от ластика ногами. Значит, и на них кто-то тайком смотрел? Какой-то чужак со странным запахом сидел на ее секретной скамейке и листал ее альбом?! Лидия сердито перевернула последнюю страницу и обомлела. Вчера она была пустой, а теперь… теперь там была надпись. В глазах потемнело, сердце застучало быстрей, дыхание перехватило. Лидия не сводила глаз с короткой надписи: всего несколько цифр и букв, но выведены они были таким затейливым, старинным почерком, что сразу и не разберешь. Наконец Лидия прочла:

18 сентября. 15:00.

И всё. Лидия дрожащими руками листала альбом, но больше ничего найти не могла. Господи боже мой, кто же мог это написать? И зачем? Восемнадцатое сентября… сегодня пятнадцатое. Через три дня. И что тогда произойдет? Послание явно адресовано Лидии, это же ее блокнот. Но о чем идет речь? О встрече? С кем и где? На этом месте? Вопросов было много. Лидия осторожно провела кончиками пальцев по странице с надписью. Буквы были выведены тушью и украшены изящными завитками – писала искусная рука. Кажется, примерно такие буквы Лидия видела в одной книге про Средневековье. Она поднесла альбом к лицу: да, пахла именно надпись – точнее, чернила. Именно этот аромат казался таким знакомым и незнакомым одновременно.