– Извините, пожалуйста, – голосом, испуганным и запинающимся, высоко затараторил Дима, – господин полицейский, там два преступника детей бьют!

В следующий момент, не дожидаясь приглашения, он без промедлений запрыгнул в машину и показал им путь.

– Вот! Вот те двое! – заверещал он, когда они подъехали к парку. – Закрыть бы их на пару суток. Бандиты! А вдруг они еще чего совершили, за это ведь и наградить могут! – продолжал Дима, сжимая камень в кармане.

Ни секунды не раздумывая, оба полицейских вышли из машины и, вытащив стеки, кинулись в сторону уже вовсю идущей драки. Гопники в это время беспощадно избивали лежащих на асфальте светлых. Карманы светлых давно были пусты, и теперь они недоумевали, если вообще успевали подумать о чем-то, за что их так отчаянно бьют эти неизвестно откуда взявшиеся уроды. Но то, что произошло дальше, поразило их еще больше. Так же стремительно, как вначале появилась эта гопота, теперь на парковой дорожке оказались двое полицейских, которые, оттолкнув троих преступников с криком: «Отойдите, дети!», сами принялись что есть сил охаживать их стеками и тяжелыми ментовскими ботинками. Испугавшиеся было от такого неожиданного появления полиции, гопники слегка отступили назад, но, заметив, что стражи правопорядка к ним не проявляют никакого интереса, быстро ушли по направлению центрального базара. Обработав таким образом двоих светлых, менты скрутили их, заковали в наручники и без лишних церемоний запихали в «бобик», который, свистнув колесами, тут же и уехал.

Дима с удовольствием потер руки и быстро пошел в сторону вокзала. Он мог убеждать людей, однако если мысли убеждаемого слишком серьезно расходились с мыслями ему навязываемыми, человек угрожал стать агрессивным и напасть на того, кто промывает ему мозги телепатией.Но на этот раз всё совпало – лучше не придумаешь.

В то же самое время, когда Дима разговаривал с гопниками, к перрону подходил поезд из Даугавпилса. Юра посмотрел на часы, втянул последний раз горький дым и выкинул «бычок» в свой железный дворницкий совок. Обычно с перрона было два выхода, и у каждого были массивные двери, которые вели к лестнице и подземному переходу, расположенному под железнодорожными путями. Один из выходов Юра десять минут назад перекрыл цепью и внушительным замком, а также снабдил распечатанным на листе А4 словом «REMONTS». Получалось, что теперь, чтобы уйти с перрона, любому потребовалось бы пройти через последний оставшийся выход, что и требовалось Юре. Он взял метлу и начал крутиться около черно-белой станционной урны, расположенной аккурат возле выхода. Люди, торопясь, проходили мимо, втискиваясь в узкий вход, но Арона пока не было видно, и когда Юра уже начал подумывать, не вышел ли он на какой-нибудь станции до центральной, как одним из последних из поезда показался паренек с небольшой спортивной сумкой в одной руке и гитарой в другой. Юра хмыкнул.

– Ну это будет как два пальца об асфальт! – процедил он сквозь зубы и, напевая себе под нос «Отшумели летние дожди», переместился чуть ближе к двери.

Арон, выпрыгнувший из поезда одним из последних, подошел было уже почти к самому выходу, когда озадачился вопросом, как же протиснуться в это узкое дверное отверстие станционного перехода. С гитарой и сумкой нужно было пойти так, чтобы ничего не ставить на грязный асфальт перрона, тем более что прямо у двери находилось небольшая грязная лужа. Тут дворник, подметавший рядом, неловко повернулся и чуть не заехал ему палкой от метлы прямо в глаз. Она остановилась в паре сантиметров от лица Арона, и он разглядел нарисованную на конце метлы голую бабу. Это было так неожиданно, что всё его внимание на секунду сосредоточилось на этой грубо нарисованной девушке с, однако, неплохо прорисованными пикантными деталями её женского тела.

– Давай помогу, малой! – вдруг сказал дворник, похлопав его по спине. – Хрязь тут везде, замараешься!

Пестров с трудом отвел взгляд от пошлой картинки и взглянул на мужика. Было в этом дворнике что-то молодцеватое, даже веселое. Видимо, был дядька с руками и работящий, но попал в начале девяностых под сокращение, да так и не приспособился к новой жизни.

Арон передал гитару дворнику и прошел вперед. Затем забрал гитару и сказал:

– Спасибо, дядя!

– Ну, бывай! – сказал «дядя» и отвернулся, продолжая подметать.

«Жаль таких, – подумал Рон. – А сколько их еще, не нашедших себя после развала». Однако еще минуту он не мог выкинуть из головы неприличную картинку на метле дворника. Отчего-то вдруг вспомнилась Эльза. Арон тряхнул головой, чтобы прогнать это видение, и энергично зашагал к улице, расположенной недалеко от вокзала, в центре Риги. Там, на Меркеля, он это помнил, между обменом валют и каким-то визовым агентством, была скупка вещей. Однажды он проходил мимо и вдруг заметил эту вывеску. Помнится, тогда он еще подумал, что никогда не будет пользоваться услугами таких вот заведений. Продавать придется за бесценок – от этого на душе сделалось горько.

Выходя из вокзала, он чуть не столкнулся с темноволосым мужчиной с небесно-голубыми глазами. Арон на секунду задержал на нем взгляд, а мужчина, не заметив его, прошел дальше и скрылся в толпе. «Голубые глаза – хороший знак!» – подумал Пестров. Ему очень хотелось найти хоть какую-то поддержку у этого мира. Впереди была только враждебная неизвестность. Некуда идти, денег почти нет, но даже это не самое страшное. Скорее всего, эти опасные ребята уже следят за ним и только того и ждут, пока он зайдет в какую-нибудь подворотню. На что они способны? Кто они такие? О! Они способны на что угодно, в этом не было сомнений. Арон уже видел и испытал на себе их «фокусы», а вот кто они такие… темный культ, секта? Да какая разница! Уж точно не те, с кем стоит оказываться рядом, если хочешь жить. Но что они хотят? Логично, что появились они, как только у Арона открылись его способности. Значит, это как-то связано. Может, у них там монополия какая-то на эти проклятые способности, и новые люди им не нужны? Конкуренция. Рынок. Если бы он только мог, то с радостью отказался бы от этого новообретенного дара, но ведь они и спрашивать не будут. Перегрызут горло и кровь выпьют для верности сначала. Или что там они еще делают?

Рон, конечно, ожидал, что ему дадут за гитару мало, но чтобы настолько мало. Выходя из ломбарда, он чуть не плакал от обиды. Было не жалко гитару. Было жалко себя. То, что к нему относились тут как к дойной корове, которую доят и даже не собираются кормить. Как выдоят всё, так хоть подыхай.

 Он пошел по центру и первые кварталы прошел «на автомате», всё еще пребывая в грустных мыслях. Когда же он опомнился, то понял, что стоит на перекрестке небольшой улицы, и прочитал «Avotuiela». Деньги теперь нужно экономить жестко, потому что кто знает, сколько придется выживать вот так: они есть только на еду. Интернет-кафе для ночевки отпадает, значит, надо искать подъезд. «Ну Авоту так Авоту, – сказал себе Рон. – В конце концов, какая разница». Обойдя и подергав ручки у примерно двадцати подъездов, он не достиг никакого результата. Его почти уже охватило отчаяние, и начавшийся дождь дополнил печальную картину его нынешнего существования. Этот дождь размочил не только его одежду, но и его уверенность в себе. Арон раскис. «Я тут сдохну», – выскочила мысль. Он с силой выдохнул из себя весь воздух и, вдохнув, наполнил легкие до отказа. Если бы не дождь, то можно было бы заметить, что глаза его стали мокрыми. Арон бессильно опустился на мокрые ступеньки у двери очередного подъезда и с безразличием уставился на круги от дождя в луже.

– Ну и быстро же ты сдался, – вдруг сказал он самому себе веселым голосом. Или не сказал, а подумал? – Раскис тут как девка. Тьфу!

Это настолько застало его врасплох, что он чуть не подскочил на месте. Вроде бы он сам сейчас подумал эти слова, но было в этом что-то настолько странное, даже неправильное, что Арону вдруг показалось, что он сходит с ума. Конечно, он и раньше, как и все люди на свете, иногда разговаривал сам с собой, однако это всегда было ожидаемо, всегда говорил он сам. Сам спрашивал, сам отвечал, а тут ощущение было такое, будто это вырвалось из него само, и за секунду до этого не он придумал эту фразу, а осознал её только лишь когда услышал. Вообще-то, всегда бывает наоборот. Мы сначала осознаем фразу и потом произносим её.