– Ну же, Афанасьева, давай, – не унимался Семёнов.

– Ссссспасибо, – просипела я.

– Вот видишь, совсем не сложно. Пожалуйста. А поцелуй будет?

Семёнов сделал попытку придвинуться ко мне. Я начала лихорадочно дёргать ручку, готовясь выпрыгнуть из машины на полном ходу.

– Видимо, нет, – хмыкнул айтишник и оставил попытки сократить расстояние между нами.

Семёнов, как настоящий рыцарь, сопроводил меня до квартиры. Я захлопнула перед его носом дверь и вздохнула с облегчением.

Оставшись одна в пустой квартире, вернулась к своему любимому занятию – псевдопсихоанализу. Тщательному разбору подверглось всё, что происходило со мной за последнее время. Стремительный роман с Принцем и его отвратительный, тошнотворный финал с последующим игнорированием моей персоны. Мальчик добился поставленной цели и охладел, не желая погружаться в выяснение отношений. А зачем? Вполне предсказуемо. Что я, собственно, для него значу? Ничего. Поведение Семёнова, его бесконечные попытки вывести меня из себя, моё глупое увлечение им, когда я бросала в его сторону робкие взгляды и тихо млела от каждой улыбки. А потом поняла: ещё как минимум десятка два девчонок в его присутствии точно так же трепещут ресницами и с надеждой ожидают приглашения в кафе или кино. А он всё видит, всё понимает, и, безусловно, ловит кайф от всеобщего восхищения, раздавая авансы направо и налево. Разве он не урод после этого? Сколько бессонных ночей потрачено на него. А главное, для чего? К чему всё это привело? К простому приятельству. К пустым разговорам ни о чём. К выслушиванию пошлейших рассказов о его победах. Я, женщина, – друг. Унизительно. Мучительно. Бесперспективно.

Здравая мысль о том, что уж айтишник-то в моих бедах не виноват, более того, возился сегодня со мной, была отметена с ходу. Герр Фрейд, поселившийся в голове, оспорил это утверждение и привел контраргументы. Семёнов действовал так исключительно к своей выгоде. После его куртуазного поступка местные дамы ещё сильнее проникнутся к нему симпатией. Хотя куда уж сильнее. Плевать ему на меня. Как, впрочем, и всем остальным. Даже Принц не соизволил выяснить причину моего охлаждения. Да и к чему? В нашей конторе полно красивых девушек, которые безо всяких психологических заморочек бросятся в приветливо распахнутые объятья. Семёнова ли, Павла ли. Им, наверное, всё равно. Как и парням, собственно. И никому не нужна твоя прекрасная душа, Афанасьева. «Это мир заменяемых; что может быть смешнее твоего протеста. Поучись относиться к себе как низшему из существ»[1].

В итоге додумалась до того, что такое ничтожество, как я, не имеет права на дальнейшее существование. От суицида останавливала единственная здравая мысль: хозяйка квартиры, которую я арендовала, не заслужила подобного счастья.

Но мысль о самоубийстве, тем не менее, казалась невероятно притягательной. Я с упоением смаковала ее. Жаль, не успела обзавестись каким-нибудь милым домашним питомцем, который мог бы обглодать мои бренные останки. Я представила себе лицо Семёнова, обнаружившего эту макабрическую картину. Но что айтишнику делать в моей квартире? Скорее уж, хозяйка, не дождавшись ежемесячного платежа, примчится на разборки. Но хотелось, чтобы первой меня всё-таки обнаружил Семёнов. Как наяву представляла, что он приходит в ужас от факта моей преждевременной кончины во цвете лет и впадает в отчаяние. А затем отправляется в монастырь – до конца жизни замаливать свои грехи передо мной. Надо только грамотно предсмертную записку сочинить, чтобы не возникало сомнений, кто довел меня до черты. Потом я представила лицо мамы, получившей известие о скоропостижной смерти дочери, и как-то сразу погрустнела. Нет, самоубийство стоит отложить.

Подобная белиберда крутилась в голове, как попавшая в чарт убогая мелодия, весь оставшийся день и бессонную ночь. Утро пятницы я встретила психически больным человеком. У меня наблюдался практически полный набор симптомов: бредовые идеи, спутанность сознания. Не хватало только тихих вкрадчивых голосов, чтобы диагноз можно было считать подтвержденным.

Под вечер в квартире раздался звонок, от которого я подпрыгнула на месте и закричала. Настолько неожиданным и громоподобным показался звук. Памятуя о предыдущих визитах Павла, посмотрела в глазок. Пускать в дом этого человека я не собиралась.

Но посетителем оказался не Павел. На лестничной площадке мялся Семёнов.

– Решил проверить, как ты тут, – сообщил айтишник, когда я открыла дверь.

Не дожидаясь приглашения, шагнул в прихожую. Я прислонилась к косяку и, скрестив руки, наблюдала, как айтишник разувается.

– Ох, ни фига себе! – выдал Семёнов, присмотревшись к моему лицу. – Что с тобой творится, Афанасьева? Может, врача вызвать?

Я помотала головой и прикусила задрожавшую губу.

Семёнов бесцеремонно прошествовал на кухню, открыл холодильник.

– Афанасьева, как ты жива-то ещё? Ты чем вообще питаешься?

Не дождавшись ответа, вытащил на свет литровую бутыль текилы, которая вот уже третий год странствовала со мной по Москве. Из одной квартиры в другую. Не люблю крепкий алкоголь. Текила была куплена в стародавние времена в дьюти-фри турецкого аэропорта и должна была стать украшением моего стола по случаю дня рождения. Но на неё до сих пор так никто и не позарился.

– Давай, Афанасьева, садись, – айтишник взял меня под локоток и препроводил к креслу. – Сейчас лечиться будешь.

Семёнов порылся в кухонных шкафах и достал один из винных бокалов. Спасибо, что не полуторалитровый. Есть у меня такие. Используются для дорогих вин, чтобы можно было позволить себе насладиться букетом. Айтишник щедро плеснул в бокал текилы и поставил его передо мной. Я помотала головой и отодвинула целебную микстуру из агавы.

– Чё так?

– Не люблю текилу, – прохрипела я севшим от двухдневных рыданий голосом.

– Понятно… Так. Я в магазин. А ты сиди тут и никуда не уходи.

А куда мне идти? Кому я нужна? Предательские слёзы заструились по щекам.

– Не реви, Афанасьева! Я мигом. Не успеешь соскучиться.

И Семёнов выскочил за дверь. Вернулся он довольно быстро, что неудивительно. На первом этаже дома располагались все необходимые магазины.

Айтишник принялся хозяйничать на моей кухне. Засунул в микроволновку пиццу, расставил тарелки, разложил вилки с ножами. Когда пицца уже дымилась в тарелках, на столе появилась бутылка моего любимого вина. Он что, телепат?

– Как ты узнал?

– Ничего сложного. У тебя тут алкогольный супермаркет в доме. Показал консультантам твою фотку в телефоне, они и рассказали, что ты обычно покупаешь. На всякий случай взял две.

Господи! Это ж надо так уметь! Всего одной фразой выставить меня алкоголиком-неудачником.

Утро. Голова трещит. Во рту песчаные барханы. Так. Что было вчера? Вечером заявился Семёнов. Кормил меня, поил. А когда он ушел? Не помню. Остаток дня обрывался, как кинохроника убитого репортёра. Ладно, неважно. Главное, чтобы на работе не трепался о том, в каком виде меня застал.

– Здорово, Афанасьева, – раздалось слева от меня.

О нет! Только не это! Господи, сделай так, чтобы голос Семенова мне померещился! Пожалуйста!

Не померещился.

Айтишник, на котором из одежды были лишь облегающие боксеры, перелез через мою тушку, поднялся, бросил хитрый взгляд.

– Как голова? Не болит?

– Болит, – на автомате ответила я, переживая, пожалуй, самый сильный шок в своей жизни.

Потом подорвалась, чтобы встать, но плюхнулась обратно. Нет, пока лучше не шевелиться.

С сомнением посмотрела на Семёнова. В голове закрутился незатейливый мотивчик: «Дала, не дала, не могу понять»[2].

– Семёнов, только не договори, что у нас… Что мы с тобой…

– Расслабься, Афанасьева, не скажу. Не было ничего.

Я облегчённо выдохнула.

– Ты не в моем вкусе, – добил меня парень и отправился на кухню.