Из дневниковых записей Марии Луизы.
«С тех пор, как я и Селя нашли кинжал, прошли годы. Мы выросли. Кинжал до сих пор со мной. Я ношу его с собой везде, словно талисман. Он спрятан в кожаных ножнах в складках моего платья.
Я давно знаю, что дядюшка Джо не вампир. Сейчас он совсем стар, но по-прежнему сторожит деревенское кладбище.
Как только мне исполнилось одиннадцать лет, мама отослала Селю в деревню навсегда. Маркиза Жозефина посчитала, что детство моё уже закончилось, и в куклы теперь играть неприлично. Я проплакала всю ночь, когда поняла – Селя была всего лишь моей живой куклой. А потом её выбросили, словно пришедшую в негодность. Из Парижа мне прислали воспитательницу, мадам Жозани. Странная, весьма противоречивая женщина. С одной стороны, она невероятно набожна. Нередко, по вечерам, когда мадам Жозани читает мне «Жития святых», слезы не сходят с глаз моих, а душа преисполняется такой тоски и печали, что кажется мне, будто бы я претерпеваю все те лишения и испытания, которые претерпели мученики за веру Христову. Но уже на следующий день, щебеча, словно птаха весенняя рассказывает мадам о Париже, нравах его, а более всего о тамошних товарах. И узнаю я тогда, что сапожники в Париже самые лучшие, портные самые искусные, да и сама жизнь более весёлая, чем в нашей унылой провинции. В Париже королева. Здесь – чернь поганая. И вот когда называет мадам Жозани тех, кого я знаю чернью поганой, закрадывается в моё сердце неприязнь к этой столичной даме. Хоть и учит она меня многому интересному. Танцам и музыке. Старенький мамин клавесин не умолкает, бывало, целую неделю. Это я осваиваю музыкальную грамоту. А потом следующую неделю провожу я за мольбертом. Мадам Жозани оказывается и с искусством рисунка знакома. Мне нравится учиться. Хотя мадам Жозани бывает временами просто невыносима! Настолько невыносима, что я начинаю мечтать о полном уединении. Иногда спрашиваю, обращаясь к небу, почему я не родилась обычной цыганкой как Селя? Почему не могу просто жить, просто дышать, просто бегать? Неужели мадам Жозани будет вечно ходить за мной призраком, и учить, учить. Не только чему-то интересному, но прежде всего искусству лжи, в котором она наиболее искусна. Но…. Я из высшего света и обязана стать тем, кем меня желает видеть маркиза Жозефина де Сансильмонт, моя матушка.
Сегодня, через четыре года после того, как Селю навсегда выгнали из моей жизни, я решила завести дневник. Через два дня я навсегда покину Санси. Никогда больше не увижу и Селю, и деревню, и постаревшего дядюшку Джо. Мой маленький привычный мир навсегда останется в прошлом. Сегодня ночью я в последний раз тайно уйду из замка, в последний раз поцелую кудрявую рыжую бестию. Когда я думаю о Селе, то каждый раз улыбаюсь и вспоминаю забавный случай, произошедший в прошлом году.
Я люблю танцевать. Но не так, как учит «зануда» мадам Жозани: размеренные движения, поклоны, реверансы, а по-настоящему. Под звуки скрипки дядюшки Джо, (я, кстати, забыла упомянуть, он прекрасный музыкант) под хлопки крестьян в центре круга. Танцевать так, чтобы ноги потом гудели, и сон вырывал меня из реальности, как только моя голова коснется подушки. Я обожаю деревенские танцы! Однажды ко мне подбежала Селя и прокричала в самой ухо:
– А я с мальчиком целовалась!
Она сказала это с озорством и гордостью, и показалась мне в этот момент такой необыкновенной, притягательной. Она выросла, моя Селя, а вместе с ней выросла, видимо, и я.
– И каково это, целоваться с мальчиком? – спросила я, чувствуя, что моё сердце колет, словно маленькими иголочками. Просыпается ревность.
– А ты попробуй, – задорно посоветовала Селя.
– Я не могу, ты же знаешь, – я обиделась на неё. Ведь она прекрасно знает, что я другая. Из другого сословия. Мне запрещено целоваться с крестьянскими мальчиками. Мне, в принципе, даже нельзя бывать в деревне. И я прихожу на танцы только потому, что матушка моя, увлеченная нарядами и зеркалами замечает свою дочь только в присутствии мадам Жозани или расписанных по часам трапез. В другое время меня для маркизы Жозефины просто не существует.
И тут Селя неожиданно нагнулась ко мне и поцеловала в губы. Крепко, облизывая языком мой язык.
– Вот так они целуются! – сказала она. – Тебе понравилось?
– Нет, – поморщилась я, – Мокро.
– Это, наверное, оттого, что я не мальчик, – покраснела Селя, а затем крепко обняла меня. – И почему ты не можешь жить со мной, в деревне?
– Потому, что я маркиза, и мама говорит, что как только я немного подрасту, поеду ко двору королевы в Версаль.
– Там красиво? – спросила Селя.
– Наверное, – я пожала плечами. – Какая разница. Там не будет тебя и дядюшки Джо.
– Но там будет что-то другое.
– Другое – это не то, что здесь».
***
Зима в 1778 году никак не хотела уходить с Руанской земли. Снег не таял в марте, и даже к середине апреля то там, то здесь маячили белые островки среди тянущейся к небу травы. Дороги разбухли и всякое движение между замком Санси, Руаном и деревней приостановилось.
Не успели дороги подсохнуть, как тут же зарядил дождь. Мелкий, холодный, как осенью и лил, не переставая, неделю, так что у маркизы Жозефины стало заканчиваться всякое терпение.
– Будто дьявол козни строит, – возмущалась она. – Твоя поездка опять откладывается.
Мария Луиза отворачивалась в сторону так, чтобы мама не видела её лица и победоносно улыбалась.
Но время шло, солнце и ветер высушили грязь, превратившую дороги в болота….
– Ты велела собрать свои вещи? – Жозефина строго посмотрела на улыбающуюся дочь, стоящую возле распахнутого окна своей спальни. Куда она смотрит? Что нового можно увидеть там, за окном? Привычный пейзаж. Петляющая среди холмов дорога, вдалеке, почти у самого горизонта – остроконечные, часто тонущие в тумане башни Руана. О чем только думает эта девчонка? Явно не о своём будущем. Она так рассеяна, так легкомысленна, несмотря на все усилия мадам Жозани.
– Да, мама, велела, – Мария Луиза ответила с обречённым вздохом и посмотрела в лицо матери. Как всегда напудренное, кукольное, словно нарисованное художником на холсте. Почему она не может хотя бы день походить без этой краски. И всегда выглядит так, будто собирается на бал, который никогда не состоится. А ведь маркиза Жозефина де Сансильмонт не выезжала в свет уже лет восемь.
– Позволь я взгляну, – Жозефина открыла сундук, стоящий возле большой кровати. Перебрала тонкими сухими пальцами платья. – Это все? Два полонеза, одно карако4, казакин5 и две юбки? И книги? Вольтер? Этот безбожник?! Откуда он у тебя?
– Мадам Жозани привезла из Парижа по моей просьбе. Разве ты не помнишь?
– Но я проверяла список, который ты дала мадам Жозани. Там не было вольных текстов этого Вольтера!
– Это не вольные тексты, – возразила Мария Луиза, чувствуя себя прескверно. Мать распекала её, как маленькую девочку. – Это его ранняя поэзия. Просто лирика.
– Хорошо. Посмотрим, что ты взяла ещё, – старшая маркиза де Сансильмонт достала из сундука книгу и стала внимательно её рассматривать. – Так. Дени Дидро. Это ещё кто такой?
– Современный писатель, мама.
– Не слышала о таком. Роман «Монахиня». Это религиозная вещь?
– Безусловно, – кивнула Мария Луиза, пряча усмешку.
Она не стала говорить, что роман ей привезла вовсе не мадам Жозани, а продал в деревне странный мрачный юноша. Это произошло примерно месяц назад. Мария Луиза, как обычно, пошла навестить Селю. Была ночь и небо полное нереально больших звезд. Этот юноша появился перед маркизой, словно из ниоткуда. Он вышел из-за спины дядюшки Джо, когда тот увлеченно беседовал с каким-то заезжим крестьянином.
– Не желает ли мадмуазель купить книгу? – спросил юноша, и Мария Луиза даже вздрогнула от его пронизывающего, будто зимний ветер взгляда.
