- Ложитесь, я пересижу ночь в кресле, - сказал Некторов, заметив пикантность нового положения.

- Нет, это вы ложитесь. С меня еще не сняты обязанности вашей сиделки, - возразила она. День, не богатый внешне событиями, а на самом деле насыщенный потаенной драмой, так утомил, что она еле держалась на ногах. Однако надо было позаботиться о Некторове, иначе неизвестно, чем завершится этот визит.

- Тогда отбросим условности, - предложил ом. - Честно говоря, чувствую себя отвратительно. Да и вы бледненькая после этого "чаепития со сдвигом", как у Кэррола в "Алисе".

- Хорошо, - не стала церемониться она. - Только простыни ни к чему. Сняла постель, и они прилегли.

- Прямо детектив, - ворочался в темноте Некторов. - Лучше быть каким угодно, но при своем теле.

- А она симпатичная, ваша Тоша. Не то чтобы красивая, но милая. И ей очень идет положение будущей матери. А вы до операции были слишком раскрасавцем, мне такие никогда не нравились.

- То-то глаз не могли отвести от моего портрета, - буркнул он.

- Я так боялась, что все откроется!

- Хватит переживаний, - оборвал он. - Спите. - И удивился, почти тут же услыхав ровное дыхание девушки.

На миг "ее опять показалось плодом чьей-то ретивой фантазии. Чужим, под родной крышей, на одной постели с чужой девчонкой, а рядом, за стеной, мать и жена, и он для них - заезжий гость - что может быть нелепей? В стенах этого дома - его прошлая размеренная, веселая и удачливая жизнь, и хоть бейся головой о стол, не вернуть ее. Кто еще так безвозвратно уходил из дому, одновременно оставаясь в нем?

Легкие Тошины шаги. Значит, и ей не спится. Щелкнул выключатель на кухне, скрипнул стул.

Осторожно, чтобы не разбудить Октябреву, встал. Захотелось проверить себя. Неужели Тоша и впрямь теперь для него чужая? Или только при этой кукле испытывает к ней отчуждение? Что, если раньше ему вполне хватало собственной привлекательности и не очень-то важно было, кто рядом? А теперь все по-иному?

- У вас тоже нет сна? - грустно спросила Тоша, когда он вошел в кухню. На столе перед ней лежала пластмассовая коробочка. - Письма Виталия, призналась она. - А что еще остается, - сказала, как бы оправдываясь в своей слабости. - Буду теперь перечитывать, как сентиментальная дева.

- Вы еще молоды, можете устроить свою жизнь. - Он был растроган, но не более. Казалось невероятным, что эта некрасивая, хотя и приятная женщина, была его подругой, женой. Что же случилось? Куда исчезла его нежность? Выходит, он и впрямь стал другим? Но тогда отчего жива его любовь к матери?

Тоша зябко передернула плечами:

- Только ради него, - кивнула на бугорок живота, - ради малыша стоит жить. А больше уже ничего не будет.

- Что ж, спасибо, - пробормотал он.

- Вы что-то сказали?

- Нет-нет, ничего.

- Что с вами?

- Тоша!

Ему хотелось схватить ее за плечи, шепнуть что-нибудь благодарное и одновременно резкое, неприятное, надерзить - ведь он был в несравненно худшем положении, чем она со своей скорбью. И оттого, что ей сейчас все же лучше, чем ему, он готов был на самое гадкое. Крайней точкой сознания отметил ту бездну, которая разверзлась перед ним, и не смог удержаться, полетел в тартарары. С хладнокровной мстительностью попросил:

- Пожалуйста, бумагу и карандаш.

Она удивленно взглянула на него, однако принесла.

Он сел и написал: "Нектор - Антонии". С удовлетворением отметил, что почерк не изменился. Тоша завороженно следила за его рукой. "Антония, продолжал он. - Случилось то, чего еще никогда не случалось. Пациент Косовского и Петелькова не кто иной, как я. Да, ясное море, перед тобой форма чужого дяди, а содержание жениха-мужа!"

Он уронил карандаш, с нехорошим любопытством заглянул ей в лицо изумленное, недоверчивое, испуганное - и, секунду помедлив, стащил с себя парик, чтобы подтвердить написанное неопровержимым доказательством кольцевым шрамом на голове.

4

Разбитая в детстве банка варенья, списанная задачка по алгебре, печальные глаза женщин, которых оставлял, как только видел, что они слишком привязываются к нему, - таков был примерный перечень грехов Некторова за двадцать восемь лет. Но и собранные вместе, вряд ли могли они перевесить вину перед Тошей. "Это не я, это все Бородулин - оправдывался он перед собой. - Я на такую подлость не способен". Секреция желудка, работа почек, печени - мало ли что могло изменить химическую формулу крови и подчинить себе рассудок. Тут же спорил с собой: эдак можно списать себе любую подлость. И каменел, вспоминая, как Тоша схватила листок с каракулями и, безумно поглядывая то на листок, то на него, запричитала по-бабьи: "Нет-нет-нет, вы шутите! Да? Отчего вы так нехорошо шутите?"

- Ну? Довольны? - гусыней зашипела на него Октябрева, когда он, бросив Тошу на кухне, вернулся в комнату. Ее белое лицо в полутьме, казалось, фосфоресцирует гневом. Она все слышала. Он сел рядом. Октябрева вскочила, как ужаленная.

- Вы сделали это нарочно! Да-да, не отпирайтесь! Я заметила: вы намеренно делаете людям больно. Знал бы Иван Игнатьевич, кто в нем поселился!

Вот как. Кого же он еще обидел? Разве что нянек, когда засорял палату осколками зеркал и они по полчаса выметали их. Еще препирался с Косовским, грубил Петелькову. Но кому он причинил боль? Девчонка явно перебарщивала. Однако слова ее насторожили.

Его побег из клиники поднял всех на ноги По возвращении пришлось выслушать не одну нотацию. Бедный Косовский за ночь так переволновался, что выпил полпузырька валерьянки. Он был единственным, кто не ругал, а успокаивал его:

- Ничего, дружище, когда-нибудь это все равно открылось бы. Так что не очень самоедствуй. Впрочем, разрешаю немножко и пострадать - полезно.

Участие Косовского было приятно, но не утешало. Так изощренно ударить женщину, которая готовится стать матерые твоего ребенка...

На другой день Тоша прибежала к профессору и заявила, что не выйдет из кабинета, пока не убедится в истинности слов вчерашнего гостя.

- Он вам не соврал, - с сочувствием сказал Косовский и разложил перед ней документы по операции Некторова - Бородулина.

Тоша долго не могла прийти в себя. Молча сидела со сжатыми кулачками, и лицо ее то вспыхивало изумлением, то темнело горечью.