Сердце с ужасом врезается в грудную клетку, колотится об нее, будто до безумия взбудораженная птица.

Густая алая жидкость скорым ручейком вытекает из лобового отверстия распростертого на полу человека. Еву пугают не столько рана и вид крови, сколько неподвижные пустые глаза мужчины.

– Ева? Что ты здесь делаешь? – слышит гневный голос отца.

Павел Алексеевич хватает ее за плечи и пытается развернуть к себе. Но девочка, словно упрямый бесенок, уклоняется и вертится, не желая отрывать взгляд от потухших человеческих глаз.

– Что случилось с этим человеком, папочка? – взволнованным шепотом спрашивает Ева.

– Ничего, – выплевывает Исаев и встряхивает дочь, будто тряпичную куклу, насильственно разворачивая ее к себе.

Всматривается в искаженное ужасом детское личико недовольным взглядом.

– Этот человек мертв? Ему больно?

Тонкий голосок Евы со звоном отлетает от высоких стен помещения и извлекает наружу то, что Исаев всеми правдами и неправдами пытается скрыть. Сражаясь с подспудным желанием накричать на дочь и силой заставить ее молчать, он вынужденно ищет слова утешения, способные успокоить детский пытливый мозг.

– Нет, Ева. Он не мертв, – отмеряет каждую интонацию в своем голосе. Пытается звучать благожелательно и миролюбиво, чтобы расположить ребенка к себе. – Папа ему поможет.

Последняя фраза понукает застывших у порога людей в черных костюмах двигаться. Тихо переговариваясь, они проходят мимо Евы и Павла Алексеевича. Склоняются над неподвижным телом.

– Это ты наказал его? Что он сделал? – Ева оглядывается через плечо, невзирая на то, что тело опутывает жгучая боль от силы сдерживающих ее отцовских рук.

Исаев запальчиво вздыхает.

– Он хотел обокрасть папу, – выдает часть правды.

Ева, поворачивая голову, обращает свой взгляд к отцу, и Павел Алексеевич едва удерживает самообладание. Так обличительно и укоризненно она на него смотрит. Пронзает насквозь.

– Думаешь, он больше не станет так делать?

Исаев на мгновение прикрывает глаза и медленно выдыхает. Его пятилетняя дочь проявляет снисхождение, благосклонно создавая вид, что верит отцовским словам. Павел Алексеевич чувствует себя мерзким подонком и глупцом, но ничего не может с этим поделать.

– Нет, Ева. Он никогда больше так не сделает.

…Резко распахивая глаза, девушка судорожно вздыхает и стремительно садится на постели. Несколько раз, по счету, планомерно вдыхает-выдыхает и устало растирает лицо. Откидывая одеяло, встает с постели. На ходу, по устоявшейся привычке, щелкает пультом дистанционного управления. Быстрая зажигательная песня растворяет удушающую тишину комнаты, но Ева накручивает громкость повыше, стремясь поскорее скинуть с плеч оковы дурного сна.

Поднимает руки вверх, мимолетно досадуя на неприятную тяжесть гипса, и тянется на носочках. С минуту методично вращает плечами и головой. Десяток раз приседает. Наклоняясь, растягивает мышцы ног и ягодиц. Совершает эту элементарную зарядку не с целью поддержания формы. За годы занятий каратэ ее тело привыкло к большим нагрузкам. С помощью же подобных упражнений Ева просыпается.

Ровно к девяти тридцати девушка спускается к ненавистному ею воскресному завтраку. Трудней всего выдерживать именно воскресенье, потому что, как правило, оба ее родителя никуда не спешат, и засиживаются за столом дольше положенного.

– Всем доброе утро! – улыбаясь, здоровается чересчур бодро.

Чувствует на себе пристальные взгляды родителей, но не устанавливает зрительный контакт ни с одним из них. После этого неотвязного, повторяющегося годами кошмарного сна тяжелее всего смотреть в глаза отцу.

Стремясь сохранить равновесие, игнорируя повисшую за столом тишину, изучает бушующее за окнами море.

– Почему на твоей футболке написана какая-то похабщина? – голос Павла Алексеевича ржавым скальпелем вскрывает черепную коробку Евы. Расщепляясь на эховые волны, множится в ушах, будто крики буревестников.

– Какая разница, что на ней написано? – смеет противиться отцовскому недовольству. – Это же моя футболка. Не твоя.

Ей не нужно поворачивать голову, чтобы знать – отец приходит в ярость от подобной дерзости.

– Большая разница, – громко чеканит он. – И если мне не нравится, ты ее носить не будешь. Тратишь мои деньги на всякое барахло, еще и огрызаешься?

– Павел, – мягко останавливает мужа Ольга Владимировна.

– Что Павел? – обращает свою злость на жену, так как Ева игнорирует его. Молча размазывает масло по двигающемуся на тарелке за ножом тосту, беспокоясь лишь о том, сможет ли проглотить хоть что-нибудь. – Вырастили на свою голову! Восемнадцать лет, а разговаривать с родителями так и не научилась!

Громкий лающий кашель дедушки Алексея прерывает сердитую брань отца.

– Прикрывай рот, папа, – раздраженно бросает Павел Алексеевич.

Старик, заходясь надрывным кашлем, сгибается над столом. Что-то звякает о пустую тарелку, и Ева машинально поднимает глаза, чтобы увидеть выпавшую на нее вставную челюсть.

– Господи, Боже мой!!! В этом доме хоть когда-нибудь можно нормально поесть??? – взрывается криком Павел Алексеевич.

– Лидия Михайловна!

Ева чувствует внутри себя настолько сильное угнетение, что не может даже рассмеяться. Слабо улыбаясь, провожает дедушку Алексея взмахом руки и с омерзением смотрит на принесенную ей овсяную кашу. Взяв в руку ложку, пытается заставить себя есть. Но желудок протестующе сжимается, посылая все ее попытки к чертям собачьим. Тост с маслом таким же нетронутым грузом лежит на блюдце.

– Отличное начало дня!

Сжимая ложку сильнее, девушка зачерпывает ненавистную еду.

– Как ты сидишь, Ева? – назидательным тоном прерывает ее мать. – Выпрями спину.

Ева шумно вздыхает и отводит плечи назад, фиксируя позвоночник идеальной дугой. Адресуя матери недовольный взгляд, снова смотрит на содержимое ложки.

– Это всего лишь каша, Ева. Открой рот и съешь ее.

– У меня нет аппетита, – сипит девушка с отчаянием.

– Есть, нет… – монотонно произносит Ольга Владимировна. – Просто проглоти ее. Это в состоянии сделать любой мало-мальски уравновешенный человек.

Ева с силой сцепляет зубы, проглатывая рвущееся из груди негодование.

– Ты возмутительно не организованна. Не дисциплинированна. Неисчерпаемо упряма, – сухо продолжает мать. – Диву даюсь! В твои годы я профессионально занималась музыкой, строила планы на будущее, училась и работала.

Девушка со свистом втягивает воздух и швыряет ложку с кашей обратно в тарелку.

– Поздравляю, мама!

– Что за тон, моя дорогая? – хладнокровно отражает вспышку дочери Ольга Владимировна. – Попроще, пожалуйста. Я не из вредности тебе это говорю. Хочешь нормальное будущее – прислушайся, – отпивая апельсиновый сок, ждет от Евы какой-то реакции. Но та, упрямо сжимая губы, молчит. – Как учебный процесс? Ты все академические задолженности закрыла?

– Да, мама, – медленно вздыхает. – Все нормально.

– Хорошо, – одобряет мать.

– И что хорошего? – вмешивается молча жующий до этого отец. – Как была непутевой, такой и осталась. Я сомневаюсь, что она, – указывает в сторону Евы пальцем, – без нашей помощи закончит академию. В конце этого курса технологическая практика. Ты представляешь ее на грузовом судне? – жестоко глумится он. – Я – нет. Это просто смехотворно.

– Согласна, подобное представляется нереальным, – выдержанно улыбается Ольга Владимировна.

Ева смеряет обоих сердитым взглядом и, создавая раздражающую их паузу, неторопливо наливает в стакан вишневый сок. Делает несколько глотков, перед тем как заговорить.

– Почему бы тебе хоть раз не поверить в меня, папа? – с горячностью выпаливает она. – Не такая я недотепа, как ты думаешь! Справлюсь.

Павел Алексеевич откидывается на спинку стула и насмешливо смотрит на дочь.

– А я ничего не придумываю, Ева. Я лишь констатирую то, что вижу.

– Ну, ладно-ладно, Паша, – похлопывая мужа по руке, заступается за дочь Ольга Владимировна. – Дай ей шанс.