Вот это «или же» не давало ему покоя, и долго он не мог заснуть, ибо не мог изгнать из памяти своей те искорки беснующего огня, что так исторгались из глаз её. И не хотел он признать, что изумительны были глаза эти, от которых так и вселилось в сердце его одно лишь беспокойство, сродни волнению, которого он никогда не знал. Лишь под утро он заснул таки крепким сном.

На следующий день он прогуливался по королевскому двору, когда подошёл к нему неказистого вида старик. Одет он был в мантию, на голове же какой-то странный убор, с прямыми гранями, напоминавшим скорее колпак. Он был там, в тронном зале, немного убогим посреди этой пышной аристократии, потому и бросался в глаза вот эта скромность одежды. Но Аурик запомнил его не этому убору, а вот по этим глазам, измождённым страданиями, которых, по всей вероятности, пришлось ему немало пережить. Он скользнул мимоходом по этим глазам и прошёл дальше, но запомнил, и чем-то запало это в душу, оставиви там малое, но всё, же, место. А ведь приглядись в какой-нибудь другой обстановке, то увидел бы что-то от родного…

– У вас есть обращение ко мне? – спрашивал хан Аурик старика на чисто кранцозском языке, языке народа матери, спрашивал старика, что стоял в некоторой нерешительности.

Но, кажется, старик ничуть не удивился его знанию языка кранцозов. И почему-то от него хан Аурик не стал скрывать эту тайну, что явилось знанием языка величественной Кранции.

– У меня есть просьба, которая покажется странным для Вас, – говорил старик как бы издалека, не обозначая ясно, цель разговора, которая так и толкала его, судя по глазам его.

– Излагайте, – только и мог промолвить он.

– Я не знаю как… – и насупился старик в странном головном уборе, напоминавшем колпак.

Не хотелось ему потратить время на вот такое простаивание посреди королевского двора затем, чтобы выслушивать какие-то измышления старика, которые он никак не мог изложить в своём молчании, в нерешительности.

– Простите, но я иду своей дорогой, – и хан Аурик развернулся было спиной к нему, дабы собираясь уйти, покинуть его.

Старик продолжал стоять в молчании. Будто измождённое лицо осенило раздумье, лишь ведомое ему. Но какое дело до его измышлений, когда думы его о предстоящих переговорах, но не только. Он сделал несколько шагов в сторону, когда услышал за спиной слабый голос всё того же старика:

– Как Даннэт?

Это заставило его остановиться резко, встать, будто идолом каменным. Так звали его мать, которую он любил, как помнил себя, и страдал, потеряв её в пути под куполом вечного синего неба. И обернулся он медленно, принимая догадку, нахлынувшую внезапно.

– Она отправилась в вечное небо. Я думаю – она оберегает всех нас оттуда, – отвечал он тихо, всё, вглядываясь в черты лица этого, казалось бы, странного старика.

– Как же так, она не пережила своего отца. За что такое горе мне? – и слёзы проступили, отозвавшись болью на измождённом лице старика.

– Она была счастлива с моим отцом. Мой отец всегда советовался с моей матерью, потому и правили вместе, правили мудро, – говорил он не как в оправдание, а истину, что была тогда, но останется в памяти всегда.

Родная кровь на чужбине, вдали от родной земли давала знать вот таким всколыхнувшим сердце воспоминанием о самом дорогом человеке, связывавшим их обоих, что и у него самого подкатил горький комок к горлу, заставив забиться быстрее сердце, увлажниться его глазам. Невольно ли, но привстал он на колено и в низком поклоне тихо промолвил на чисто кранцозском языке:

– Здравствуйте, мой дед по материнской линии.

– Здравствуй, мой дорогой внук.

Жил старик более чем скромно, но всё, же, почувствовал он у него уют, намного больший, чем роскошные покои для иноземных послов. Все мелкие заботы и даже думы он отмёл начисто. В данный миг для него ничего не было важнее этой встречи. Была ли беседа, но разговор только и шёл об одном человеке, самом значимом и родном человеке для них обоих. Он же знал теперь всю историю, связывавшую его родную землю с величественным королевством Кранции. «Мать всегда говорила, что отец её из аристократии Кранции», – говорил он, понимая теперь как никогда, что эта ложь её была во спасение своей родной земли. И гордость за мать, что была всегда у него, поднялась ещё выше.

Он говорил, что искал глазами его, родного деда своего посреди знати, посреди этих приспешников двора. Да, весь облик молодого хана также говорил о том, что он рад неуемной радостью своей и счастлив от того, что дед его по материнской линии не какой-нибудь (по его разумению) вшивый аристократ, а человек учёной степени. Таких как он, когда-то его великий предок, завоевавший полмира, ценил намного выше, ставил на более и более высокую ступень. И это была истина.

– Переговоры будут трудными, – сразу же проставил точки его дед, узнав о цели визита внука. – Кранция на грани войны с Астанией.

И всё же он был горд за внука, который (не то, что его дед по отцовской линии, готовый бесшабашно биться со всеми подряд) искал мира для родной земли, дабы уберечь каждую жизнь своих подданнных. Даже старые правители не удосуживаются до такого признания истины, до таких высот разума.

Хан Аурик расспрашивал у старика о Кранции, о самом короле, о приближённых двора. Конечно, неведомы были ему какие-либо сведения, относящиеся к делам государственной важности, составляющие их тайну, да и не нужно было это ему. Важен был воздух, которым дышит знать, важны общие помыслы аристократии этого королевства и не более, чтобы представить себе ясную картину и не более того.

– Как дочери короля? – спросил, будто мимоходом он, хотя как признался невольно себе, что это-то интересовало его не меньше, если не больше, чем всё остальное.

– Они мои ученицы. Младшенькая, может быть, и не очень усердна в делах учения, но вот старшая… – и призадумался в некотором роде старик.

– А что старшая? – спросил он в ожидании, в котором довлел, ещё как довлел признак любопытства.

– Она даст много очков наперёд даже некоторым маститым учёным, как считают они себя. Вот где разыгрался вовсю её истинный гений. Но вот жаль, не будёт она учёной. Да и когда были женщины учёными. Хотя, ей бы и не помешало войти в нашу среду. Но, нет. У неё свой путь, и давно определённый. Надеюсь, она, будучи в будущем королевой, будет так же справедлива, как сейчас умна, невероятно умна в постижении мудрости наук, – говорил дед голосом, в котором смешивались и гордость за ученицу, и надежда на её более высокие нравственные устои в будущем.

– Она может быть справедливой?

– В ней есть все задатки не только для учения, но и для благопристойного воспитания.

– А-а, видно, мне показалось…

– Что показалось?

– Да нет ничего.

И усмехнулся незаметно для себя молодой хан, вспомнив незримую борьбу, что навязал он сам, а не она. А ведь партия осталась за ней, но почему-то не властвует досада в его душе. Что-то другое. Но всё, же, он не прочь от реванша. У него в данный момент есть козырь от того, что он как бы провёл разведку в её стане и располагает, в отличие от неё, всё же сведениями, касательно её.

Вечером того же дня, вместо предполагаемых переговоров, пригласили хана, и только хана на королевский бал. Он мог взять с собой лишь воина-переводчика.

7

Оттягивались почему-то переговоры. Но всё же у него было три дня в запасе и потому он принял это странное приглашение на этот неведомый королевский бал. Неведомый ли? Дед по материнской линии всё же просветил его насчёт такого мероприятия. И он пойдёт туда, как бы вооружившись знаниями.

Яркий ослепительный свет передавали сполна само великолепие и красочность этого огромного зала, с потолка которого так и свисали люстры с позолотой и многими, многими горящими свечами, что и придавали весь этот блеск в его полном объёме и кричащей роскоши. И кого только не было здесь: герцоги и герцогини, графы и графини, бароны и бароннесы, прислужники двора различных мастей, преисполненных гордостью не только исполнением таких почётных обязанностей, но и дворянским званием, что, по разумению их, ценилось намного выше, чем другие человеческие качества, может быть, и учённость в их числе.