Внезапный порыв ветра всколыхнул огненные блики ночного факела, встрепенув прерывистые тени кустарников и деревцев королевского академического сада. Но суждено ли было ему, ветру нежданному, вот так, же, закрутить, раскрутить в бешеном вихре мысли, идущие от шумного прибоя сердечного звона и вынести утлую ли лодчонку трезвого анализа, пышный ли корабль неудержных мечтаний, порождаемых таким буйством воображения на твёрдый берег благого рассудка? Нет, опоздал ветер, да и не нужен был он здесь, в этом и так завихрённом океане душевных страстей. Но было ли море спокойствия?

Да, задумалась она о знании изящного кранцозского языка, так и исходящего от молодого хана. Да, задумалась она о владении статным юношей великолепным языком, притом на высоком диалекте, достойной лишь избранной аристократии и учёным мужам королевства. Да, задумалась она, хотя думала и раньше, о необыкновенной внешности молодого хана, разяще отличающегося от самих нанголов, чьи раскосые глаза и грубая воинская внешность, и были природным признаком.

Забыла она, находясь в тисках неожиданного плена чувственного хаоса, настигшего внезапно её в череде последних явлений бытия, некоторые уроки, что как-то старался тайком от всех преподнести ей в дар старый философ Гидро. Вспомнит она, непременно вспомнит, но будет это позднее, и явится это совсем с другой стороны. Вот тебе и лабиринты жизни.

В данный миг, в тишине ночного академического сада, увлекаемая порывом ветра, истина прошла стороной, не обдав её и свежей росой просветления.

Но была и другая истина, о которой она не подозревала никогда. Всему свой черёд…

9

Как было бы на этом белом свете, если бы правили бал доброта, благородство, сострадание, милосердие, нежность, уважение, любовь и другие, другие драгоценные свойства души? Неужели? Характеризующие одни лишь положительные черты, свойственные существам разумным. Как было бы на этом белом свете, если бы разум изначально, из самого состояния зачатия взял бы и воспринял вот это хорошее, отбросив, как чужеродное организму, вот это плохое. Ну, разве могло бы появиться просто так вот такое качество как благородство. Нет, не было бы его изначально. Ну, откуда взяться ему, если нет его противников под масками подлости, коварства, низменности душ. Ну, да ладно. Но вот представим себе общество этого нового вида природы, в единственном числе, оседлавшем столь драгоценного коня интеллекта приправленного одним благородством.

Золотой век. Идиллия. Эдем для всех. Звонкая трель, да тихое щебетанье о возвышенном посреди буйных трав и ярких цветов в лоне рая.

Но полно ли мирское счастье всей этой возвышенности чувств? Зорко следят за ними, познавшими интеллект, те, кто не вскочил в седло высокого разума. Они – охотники от природы, а те, облачённые в одежды одних лишь гуманных помыслов – добыча.

Но распорядилась судьба мироздания иначе, наделив вот этот вид самым выраженным эго, на благодатной почве которого так и расцвели уродливые цветы зависти, подлости, коварства, ненависти и остальных не менее дружных собратьев по антигуманному классу. И закипела в беспокойных душах вечная борьба антагонистов, выводя этот вид на новый виток развития, толкая вперёд эту тяжёлую повозку прогресса. И вовсе не добыча он, а самый неистово яростный и изощрённый охотник, которого и не ведали небеса никогда до его рождения.

Высокого, статного, благородного по происхождению своему, герцога Ронтанского, может быть, и не обошли стороной вот эти гуманистические начала, но были задавлены они тяжёлым сапогом вот этого пресловутого эго со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но вот одного порока, к которому он всегда относился презренно, кажется, и не было никогда в поганой душе его. Кажется. Но мало ли что может казаться, если мы, и не знаем всех закоулков собственной души. Вот так и с герцогом Ронтанским.

Откуда у него могло быть? Но было, затаившееся в чёрной норе сумрачной души. Как будто выжидало…, но вот настал момент, и она явилась под призывный звон фанфар, таким волнением беснующейся души, всколыхнув беспокойное эго, не элегантно, но эффектно, в самом изысканном наряде из липкой слизи, из чего только и вытекало из ряда вон вонючее, подлое. Её величество, хотя, не величество, а по сути самая, что ни на есть низменность, низость под именем зависть.

Да разве мог он когда-нибудь испытывать такое?! Он – достойный из достойнейших, что ни на есть, истинный отпрыск высоких кровей, белой кости, одной из вершин могущественной аристократии, чей род считается ничуть не ниже королевской. Кто может поспорить с ним по чистоте происхождения, по значимости в этой сложной иерархической лестнице, да по богатству, наконец, по обширности земель в величественной Кранции? И вот на тебе. Толстая слизкая жаба вскочила на широченную грудь, стеснила, задавила непомерным грузом. Ох, ты и выродок!

Да как может он завидовать этому выскочке, взявшемуся неизвестно откуда, чья кровь ничем не отличается от кровей этих уличных бродяг. Да как смеет он, этот внук придворного служителя просвещённости, вознамериться встать выше его. Уж он-то знает истинную историю, которую упрятали нахально от официальной истории Кранции. К тому же дикарь, он и есть грязный дикарь.

Эх, жалкий, жалкий разум. Разве мог он отбить бешеные атаки беснующейся души, чьи стрелы подлых эмоций так и поражали раз за разом сердце и голову, не оставляя никакого шанса на спасение какому-либо началу высокому, чем так и кичится благочестивая аристократия.

Эх, бедный, бедный герцог в духовном плане, но не в материалшьном плане, получивший большое образование от лучших учителей, в число которых входили и лучшие философы Кранции. Да разве только Гидро не участвовал в этом. Но истинно происки дьявола затмили разум.

Этот юноша, к которому так весело и непринуждённо на королевском балу относилась сама принцесса Алиния, однако, был прямым потомком великого завоевателя, под ноги которого пали ниц огромные империи. И это также знать суждено, считаться с этим.

Но было ли дело до этого герцогу Ронтанскому, утопавшему в горькой тине безумия? Победным рёвом, ведомая лихими ветрами, ворвалась в узкие просторы души всепоглощающая зависть и, преобразившись в огромную, жирную жабу, да и стеснила, сдавила грудь, что не глотнуть никогда воздуха высоких благородных начал.

И замыслил тёмное дело герцог Ронтанский. Чёрный ворон скверно коварного замысла закружил над сводами королевского дворца.

10

Переговоры так и не начинались. Хан терпеливо ждал. Аудиенция у короля откладывалась на неопределённое время. Но вот, наконец-то, изъявили позвать его во дворец, где ему во всеуслышание объявили о приглашении на рыцарский турнир в качестве почётного гостя. Ему только и турнира не хватало. Но в отличие от королевского бала на турнир приглашали кроме него и всех нанголов, его «чёрную гвардию», прибывшую вместе с ним.

Народу было много, народ столпился в ожидании зрелищ. Чернь, как и бывало всегда, примостилась на широкой и длинной поляне, вдоль всей полосы, где соразмерялась сила доблестных рыцарей.

Это был единственный праздник – «праздник цветения», куда могла допускаться пресловутая чернь. Ибо рыцарский турнир – это рыцарский турнир, зрелище для глаз аристократии.

По ту сторону полосы возвышалась трибуна, сплошь заполненная достопочтенными персонами, в чьих родословных не сомневался никто. Высокородная кровь, белая кость, отделённая полосой рыцарских схваток. Эта достопочтенная публика сидела, как всегда, так чопорно, придав себе наиважнейший вид, признав в себе высокую цену, что даётся с рождения, определённую в этой замысловатой лестнице иерархического порядка, что издавна укоренился в этом белом свете.

В центре же всего этого величественно расположилось само королевское ложе, по обе стороны которого относились места для, весьма, приближённых к королю персон, к которым относились и места для иноземных гостей высокого ранга. Сюда-то и пригласили Аурика и Джэнде, командира его чёрной гвардии. Воины же разместились наблюдать за зрелищем далеко на нижних трибунах, но всё же рядом с отпрысками баронских, дворянских и прочих высокородных кровей.