Его слова заглушил треск клавиш.

— Вот это даст нам выход на финансовую информацию более занрытого доступа. Здесь я смогу узнать, когда и как была оплачена подписка, использован чек или кредитная карточка.

Мягко засветился экран монитора.

— И эти финансовые данные заносят в память компьютера или изменяют только работники бухгалтерии, использующие при этом известный им пароль.

Выпрямившись, он внимательно разглядывал текст на экране. Сделав еще несколько ударов по клавиатуре, Спенс повернулся к Матти.

— Мисс Сторин! Данные компьютера свидетельствуют о том, что мистер Коллинридж никогда — ни в этом, ни в каком-либо другом месяце — не оплачивал здесь подписку на партийную литературу. Его имя находится только в файле данных для рассылки, но его нет в файле об оплате подписки.

— А не могли бы вы узнать, когда эта фамилия впервые появилась в файле для рассылки?

Еще несколько ударов по клавишам.

— Господи Иисусе! Ровно две недели назад.

— Таким образом, кто-то из работающих в этом здании, за исключением сотрудников бухгалтерии и тех, кто хорошо разбирается в компьютерах, две недели назад занес данные на Чарльза Коллинриджа в файл для рассылки партийной литературы.

— Мисс Сторин, это ужасно! — Лицо Спенса побледнело.

— Кевин, а не могли бы вы сказать, кто именно мог бы внести в файл данные на Коллинриджа или с какого терминала это сделано?

— К сожалению, нет. Это могло быть сделано с любого терминала в этом здании. Компьютер доверяет нам… -Он так сокрушенно покачал головой, словно только что с треском провалился на самом важном в жизни экзамене.

— Не переживайте, Кевин. Во всяком случае, мы уже взяли след. Но я прошу вас не говорить об этом ни слова. Никому. Кем бы он ни оказался, я хочу поймать его, а если он это почувствует, то постарается замести следы. Хотелось бы рассчитывать на вашу помощь и в дальнейшем. Вы можете пообещать, что сохраните молчание, пока я не выясню что-то более существенное и эта необходимость отпадет?

— Боже! Да мне все равно никто не поверит! — пробормотал он.

Газеты на этой неделе раздражал любой пустяк. По традиции, во время выборов лидера партии не поощрялись ни открытое саморекламирование кандидатов, ни их прямые личные выпады против соперников. Предполагалось, тем не менее, что в ходе развития консенсуса, а не борьбы сам собой, без каких-либо усилий с его стороны, «выявляется достойный лидер». В результате на целые десять дней пресса была обречена довольствоваться несколькими закодированными заявлениями, не способными ни вдохновить публику, ни породить пламенные газетные заголовки. И дело было не в том, что из кипящего котла предвыборных страстей вышел весь пар, а в том, что его там и не было.

В общем, прессе оставалось только винить в этом самих кандидатов. "Избирательная кампания проходит пока разочаровывающе скучно, — писала газета «0бсервер». — Все ждут, когда наконец найдется такой кандидат, который бы вновь вдохнул жизнь в партию и в правительство. «Никому не интересная, раздражающая кампания», — жаловалась «Санди миррор». Чтобы не отставать от других газет, «Сан» в характерном для нее стиле сравнила избирательную кампанию с «ленивой перебранкой супругов перед сном.»

Урхарт не зря просил премьер-министра затянуть сроки проведения избирательной кампании, чтобы обеспечить, мол, спокойное и конструктивное обсуждение проблем. Как он втайне и надеялся, единственным ощутимым результатом стало превращение ее в скучнейшее событие года.

Это совсем не радовало Матти. Она все больше убеждалась, что что-то затевается, но не могла найти времени для собственного расследования. В те дни, когда не происходит ничего особенного, журналистам приходится работать с еще большим напряжением, чтобы выискать хоть что-нибудь стоящее. Они провели немало бессонных ночей в тщетных поисках новых ракурсов освещения все тех же событий и фактов — надо же было заполнить отведенные им дюймы газетных полос.

— Ты должна признать, Матти, что имеющихся у тебя улик совершенно недостаточно для предъявления обвинения, — сказал ей Джонни. — Захватывающие дух косвенные открытия в связи с компьютерами? Да, они у тебя есть, но что ты можешь сказать относительно акций? Или о банковском счете, или о подставном адресе в Паддингтоне?

Она высвободилась из его объятий, в которых нежилась почти всю первую половину воскресного дня. На улице серое небо с рваными тучами бросало в окна пригоршни тяжелых дождевых капель. Их не нужно было уговаривать провести это время в постели.

— Несомненно, эти акции были закуплены тем же самым человеком, который и открыл счет в банке и заимел подставной адрес в Паддингтоне, -размышляла Матти. — Думаю, это единственно возможное резонное заключение. Но чем дальше мы идем по следу, тем труднее. В банке нам сообщили, что счет был закрыт через две недели после того, как был там открыт. И только. Они не позволили нам взглянуть на подписи, относящиеся к этому банковскому счету. Еще меньше удалось узнать у продавца табачной лавки. Я думаю, когда поднялся весь этот шум и она стала вдруг объектом повышенного внимания, пришлось прикрыть какой-то более прибыльный бизнес, которым он занимался через заднюю дверь.

— А что, собственно, ты собираешься доказать? — Джонни выстраивал свои сомнения. — Документы вряд ли скажут больше того, что уже известно. Тебе не так важно узнать, был ли это Чарльз Коллинридж, как то, мог ли это быть не он, а некто другой. И если окажется, что да, мог, то с учетом уже имеющихся фактов о фальсификации компьютерных данных у тебя будет достаточно материалов для обстоятельной статьи.

Высвободившись из его объятий, она посмотрела ему в глаза.

— Ты все еще не веришь, что это подтасовка, да?

— Но ведь ты еще не доказала, что было совершено преступление, и не имеешь никакого представления, кто бы мог это сделать, — возразил он, но тут же, уловив в ее глазах раздражение, смягчился. — Матти, будем реалистами. Если ты открыто выступишь со своей теорией заговора, то приготовься к тому, что тебя ждет скептически настроенная аудитория, которая потребует большего, нежели твои несколько «может быть». Если окажется, что ты ошиблась, можешь попрощаться со своей карьерой. Если же ты права, то заимеешь там, наверху, достаточно могущественных врагов. Если они ошельмовали премьер-министра, то представляешь, что сделают с тобой?

Он ласново провел рукой по ее волосам.

— Дело не во мне и не в том, верю ли я твоей гипотезе. Просто я беспокоюсь за тебя и не хочу, чтобы ты впуталась во что-то такое, с чем мы не справимся вдвоем и что может причинить тебе сильную боль. Откровенно говоря, я боюсь, ты и так заходишь слишком далеко с этой историей. Стоит ли она того?

Он сразу же понял, что сказал что-то не то, почувствовав, как тело ее напряглось, одеревенело, скрылось в холодной ракушке, разделившей их постель надвое.

— Какого черта, Джонни? Меня еще больше испугало бы, если бы все это оказалось правдой, но никто при этом не пошевелил бы и пальцем, — резко бросила она. — И потом, черт возьми, не ты ли сам подтолкнул меня заняться этим?

— Но это было еще до… в общем, до того, как ты оказалась в моей постели и стала частью моей жизни. Для меня это разговор не об очередной статье, Матти, а об очень личном. Я в самом деле очень беспокоюсь за тебя.

— Вот в чем дело! Наплюй, значит, на эту чертову историю и переключи свои желания на секс? Спасибо большое, а впрочем, не за что! Да, Джонни, я просила тебя со мной переспать, но не просила тебя распоряжаться мною.

Она перевернулась на другой бок, чтобы он не видел ее лица. Что она могла ему сказать? Что ее охватила паника, когда, по существу, он предложил выбирать между ее карьерой и его любовью? Господи, неужели этому суждено случиться снова?

— Послушай, Джонни… — Она с огромным трудом подбирала нужные слова. — Я люблю тебя, очень люблю, и ты это знаешь. Но работа для меня важнее. А эта история для меня важнее всего. Я не допущу, чтобы что-то другое не давало мне заниматься ею. — Она замолкла, собираясь с духом, а потом с болью в голосе сказала: — Наверное, мы с тобой ошиблись.