Думать, что в японском метро действует служба доставки суши – ошибка. Суши мы, иностранные студенты, приобрели в станционном мини-маркете. Вообще-то есть в вагоне, конечно, нельзя. Но нам, голодным инородным существам, прощается.
– О-ля-ля, смотрите, они все с «Люи Виттон», – говорит француз Жан, проглатывая кальмара.
Перед нами сидела бабушка лет 80, сжимающая что-то вроде хозяйственной сумки коричневатого цвета. На плече живописной японской дивы в мини-юбке красовалась вещица того же бренда.
– Но они даже не подбирают их под одежду! – критично замечает Стефано. – К таким сумкам и обувь должна подходить…
– Да ты шо! Какая разница! Это же «Луи Виттон»! Тут можно хоть вообще холым! – съязвил украинец Андрий.
– А что такое луивэтон? – тихо спрашивает меня Бермет, студентка из Киргизстана.
Я прекрасно понимаю её. В моём сибирском городе тоже нет такого магазина. Большинство людей мирно живёт себе и не знает, ни кто такой Луи Виттон, ни что он выпускает, ни каких бешеных денег стоит его кожзам с характерными инициалами. Пусть даже очень хорошо простроченный.
А ведь в Японии тоже было время, когда бренды могли позволить себе единицы. Но японцы много работали и успешно его преодолели. В стране, где дорогие марки стали доступны среднему классу, теперь сложнее удивить их отсутствием, нежели наличием. И тем не менее любовь японского народа к брендам «Луи Виттон», «Ролекс» или «Мерседес» не ослабевает до сих пор. Вне зависимости от экономических взлётов и падений, смен президентов, колебаний курса валют – в нашем зыбком и непостоянном мире вечные ценности развитого капитализма остаются неизменны.
– Смотри-ка, и у тебя кошелёк «Луи Виттон», – говорю я японской студентке Норико, которая едет вместе с нами.
– Да, но пока только кошелёк, – вздыхает Норико.
– Ну, твои ли годы! Глядишь, ещё и чемодан будет! – смеюсь я.
Но молодой японке было не до шуток.
– Да, я надеюсь… – сдвинув брови, в раздумье произносит она.
Так из символа престижа Луи Виттон и ему подобные стали мерилом жизненного успеха. Из диковинки они превратились в норматив, который нужно взять, дабы стать полноценным членом японского общества. Съесть рыбу-меч, посадить сакуру, купить что-нибудь из «Луи Виттон». Ну, или «Эрмес». На худой конец, «Феррагамо».
Хочешь ты того или нет, но по прошествии нескольких недель в Японии продукцию марки Виттон ты начинаешь узнавать издалека.
Наверное, это – часть того common knowledge[10], который постигаешь в обществе развитого капитализма.
…Когда наша электричка подъехала к конечной станции, Жан весело говорит:
– О, так смешно! Это может быть только в Жапон! Если в парижской электричке я увижу девюшку с Люи Виттон, я подумаю: «О-ля-ля, где же твой лимюзин, мадам? Ах, наверное, он сломался у входа в метро!»
* * *
Ранним осенним утром нас, иностранных студентов, оторвали от тёплых общажных постелей, погрузили в автобусы и в организованном порядке повезли навстречу неизведанной Японии. Наш путь лежал на север, в буддистский монастырь, где зимой так же, как и в Сибири, валит снег.
Храм Эйхэйдзи с изгибистыми крышами стоял в роще тысячелетних кедров и спокойно наблюдал, как несколько десятков инородных существ снимают свои кеды и босыми ногами ступают на его гладкие деревянные половицы. Здесь пахло хвоей и благовониями. Мы шли по гулким коридорам, иногда втречая послушников в монашеских рясах. Я ожидала увидеть соловецких бородатых иноков, одетых в лохмотья, питающихся водой и дикими ягодами, суровых на лицо и погруженных в медитацию. Вместо этого иноки оказались чисто выбритыми до сверкающей головы, одетыми в ладно сшитые по фигуре костюмы, приветливыми и с виду весьма удовлетворенными своей затворнической жизнью.
В коридоре древнего храма я заметила телефон-автомат – видимо, для экстренной связи с Буддой. Тут и там горели значки пожарных выходов. Может, у японских монахов в кельях стоят ноуты Sony и скоростной Wi-Fi?
А почему бы нет. Это мы упрямо считаем, что некоторые вещи соединять нельзя. А то, мол, теряется атмосфера. Разрушается концепт. Религиозное и мирское у нас как два полюса – не только не соприкасаются, но и почти отрицают друг друга.
А буддизм не запаривается. Он проще и реалистичней. Не отрицает, но принимает. Не порицает и не принуждает, не пытается перекричать другие религии. Просто спокойно и терпеливо излагает тем, кто хочет слушать. Он рассказывает им о понимании, гармонии и знании меры. О поступках и мыслях. О достойной жизни и об уходе без страха и сожаления.
Я стояла и одну за другой читала вывешенные на досках истины дзэна:
«Зерна и овощи – это жизнь.
Мясо и рыба – это жизнь.
Благодаря этим жизням
Живем мы.
Примем же пищу с благодарностью
За эти бесценные для нас жизни».
Здесь не было ничего про надрыв и пафос. Зато было про простые вещи, среди которых мы живем каждый день.
«Аккуратно ставя обувь, мы привносим гармонию в свою душу.
Когда душа гармонична, то и обувь стоит ровно.
Если поставить обувь ровно, когда мы ее сняли,
Ничто не потревожит душу при надевании.
Если кто-то бросил обувь в беспорядке,
Давайте молча поставим ее на место.
Такое действие наверняка
Принесет гармонию душе всего мира».
Перед выходом я внимательно изучила, насколько гармонично стоят мои шлёпки…
«Рожденные умрут.
Встретившиеся расстанутся.
Обретенное будет утеряно.
Построенное разрушится.
Время летит, как стрела.
Ничто не вечно.
Есть ли в этом мире что-то
Неподвластное времени?..»
Мне вдруг так захотелось найти хотя бы что-то. Я всё думала над этим, пока автобус мчал нас по дорогам северной Японии в старинный японский отель, где нас ждал ужин, мягкий футон[11] и онсэн – купальня на горячем источнике…
Ужин был грандиозный. Несколько десятков иностранцев, одетых в полосатые гостиничные кимоно, преклонили колени перед низкими столами с японской едой.
Её было много, и она вся была разная. Были сашими, крабы, обязательный мисо-суп, рис и соленья-варенья вкуса такого же нечётко выраженного, как и смысл японского предложения. Я мысленно поблагодарила все эти вкусные жизни, даже не зная их названия. С какой же жизни мне прикончить – ой, простите, – начать первой?
Пар медленно поднимался прямо в осеннюю ночь. Мы полулежали на тёплых камнях по самую шею в горячей воде и вдыхали холодный воздух. Вокруг – только зелёные ветви японских сосен, а выше, над нами, – только звёзды в огромном, почти чёрном небе. Мы поднимали головы и смотрели в перевёрнутую бездну вселенной. И возможно, вселенная тоже смотрела на нас…
Нежась в источнике, я думала: как хорошо, что после полуночи гендерные ограничения исчезают, как тыква, и можно прийти вот так, всей оравой. И ещё хорошо, что тут в это время нет японцев. А то они бы очень удивились, глядя, как большие иностранные парни в трусах и стройные (и не очень) иностранки в бикини возмущают воды благопристойной японокупальни. А вид того, как горячий американский парень Трэвис снимает свои трусы под водой и машет ими куда-то во вселенную, мог бы и вовсе повергнуть их в глубокий шок. Что в водных заведениях, кстати, очень небезопасно. Но, к примеру, Стефано, будучи итальянцем, воскликнул только, указывая пальцем в определённом направлении:
