Особенно сильно накалились отношения между стариками, когда над Донбассом сбили «боинг». Вот тогда мне и стало казаться, что дружба стариков, тянущаяся «ещё с прошлой жизни», готова разъехаться в разные стороны, как ноги у человека, впервые ставшего на коньки. Хотя куда денется одна нога от другой? А вот затылком об лёд – это запросто.

Сходились во дворе:

– Тебе промыли мозги, – кричит Командор, теряя свою обычную степенность и яростно потрясая указательным пальцем.

– Кто мне мыл мозги? – с таким же запалом отвечает ему дядя Павел. – Одной и той же информацией пользуемся.

Досадливо махали руками, разбегались по квартирам, но уже через несколько минут, то один, то другой выбегал на балкон, кричал, нисколько не заботясь о том, что спрятавшийся в доме адресат может и не услышать:

– Зачем из украинцев делают фашистов?

– А зачем из жителей Донбасса делают террористов? Якобы они сами обстреливают и разрушают свои города. Утром проснулся, поехал на передовую, развернул пушку, взорвал свой дом с женой и детьми. Нормально, да? И главное верят в эту чушь! Всей страной верят!

– А ты слышишь, что говорят русские? Убийства русскоязычных граждан при помощи систем залпового огня. Нормально, да? У украинцев появилось новое оружие – ракеты, наводящиеся по этническому признаку – наводятся только на русскоязычных, а украиноязычных обходят стороной.

– Ну что ты пристал? На Донбассе большинство русскоязычных. Убивают всех! Тебе от этого легче? А голодомор тоже самонаводящимся был? Поражал только украинцев, обходя русских?

Непонимание порождало злость, злость порождала крик, крик порождал обиду. Казалось, дружба стариков не просто разлетелась вдребезги, но и сами дребезги распылилась на наночастицы.

Когда речь идёт об Украине, старики готовы спорить до хрипоты, но начни в их присутствии хаять Советский Союз, и оба волшебным образом оказываются в одной упряжке. При Союзе всё было лучше: и деревья выше и доллары зеленее. Хотя дядя Павел говорит, что доллар тогда стоил всего пятьдесят семь копеек, но в свободном обращении его не было. Так что неизвестно, был ли он зеленее, но то, что девки давали чаще, – дядя Павел при этих словах делает хитрые глаза, заговорщически оглядывается, – не слышит ли тётя Надя, и, пригладив указательным и большим пальцами усы, нарочито переходит на шёпот: «Это доказано теорией и практикой».

Иногда я пользуюсь этим единодушием стариков, чтобы отвлечь их от «огнеопасных» тем. Сойдутся они из-за Украины, а я тихонько перевожу разговор на совок, ляпну что-нибудь нарочито пренебрежительное, вроде бы и не в тему:

– Да кто сейчас захочет вернуться в ваш Союз? Там ни компьютеров, ни мобильных телефонов не было.

Всё! Украина забыта, старики наезжают на меня с двух сторон.

– Ага! – говорит Командор. – А в Римской империи не было ни автомобилей, ни поездов. Весь мир развивается, а Советский Союз, сохранись он, должен был бы застыть на уровне начала девяностых. Так, по-твоему?

Но в случае с Украиной такие хитрости не срабатывали – здесь, что называется, нашла коса на камень. Я пробовал другие варианты: в шахматишки бы сыграл, да компании нет. А, может, бутылочку водки возьмём? Ввиду сложной международной обстановки ещё один разгрузочный день не помешает.

Надо было видеть глаза стариков в тот момент. Я категорически не беру в рот спиртного, за исключением пива на самом донышке стакана, и то ради того, чтобы не обидеть стариков, поэтому моё предложение шито белыми нитками: «Ну, что ещё сделать, чтобы вы помирились?» Именно неуклюжесть моей попытки тогда чуть охладила стариков, и они ради меня на время спрятали свои обиды.

– Точно, выпьешь?

– Пацан сказал – пацан сделал!

Вместе пошли в магазин за бутылкой. В разгрузочные дни старики всегда чередовали водку: один раз российского производства, другой – украинского, а тут вдруг сцепились прямо у прилавка. Продавщица только увидела их вместе, понимающе улыбнулась:

– Российскую или украинскую?

– Российскую! – Командор сказал, как отрубил.

Продавщица только потянулась за бутылкой, как дядя Павел негромко, но требовательно:

– Украинскую!

– Российскую!

– Украинскую!

Продавщица ошарашено переводила взгляд с одного старика на другого.

– Вы определитесь уже.

– Они определились, – поспешил я на помощь. – Одну российскую и одну украинскую.

Но примирение в тот день не состоялось, – старики так и разошлись по квартирам каждый со своей бутылкой.

В первые два дня после авиакатастрофы было по-настоящему страшно. Крушение огромного самолёта само по себе – жуть, а над зоной боевых действий, – это всё равно, что бензовоз в пылающий дом вкатить. Тогда, казалось – всё! – рванёт так, что весь мир содрогнётся.

Сто лет назад сербский чувак застрелил наследника Австро-Венгерского престола, и из этого выстрела разгорелась Первая мировая война. Понятно, что тот выстрел был лишь поводом, а суть состояла в том, что в тесном переулке Европы столкнулись лбами множество проблем и противоречий, завязавшихся в такой узел, что дипломатам стало не под силу распутать его.

Пришлось рубить при помощи всех тех военных средств, которые в те времена под рукой были.

И где гарантия, что сейчас противоречия не подобрались к красной черте? В конце концов, почти триста пассажиров «боинга» перевешивают одного эрцгерцога, пусть он и наследник императорского престола.

Слава Богу, пар вышел хоть и шумно, но без «битья посуды»: мир покричал, назначил виновных и благополучно забыл о катастрофе. Ссора между стариками тоже тянулась не долго. В одно прекрасное утро, когда тётя Лариса ушла на базар, Командор вышел на балкон, перегнулся через перила, призывно свистнул:

– Паша!

Дядя Павел сердито вышел, почёсывая заросший седыми волосами живот. Командор показал ему бутылку водки, подмигнул, кивая подбородком в сторону подворья деда Тудора, мол, место встречи изменить нельзя. Дядя Павел готов был мириться, но принципы не картошка – в пюре не перетрёшь. Он ещё сильнее нахмурил брови, отрицательно покачал головой и ушёл бы с балкона, если бы Командор не крикнул ему в спину:

– Наша, молдавская!

Дядя Павел в раздумье поджал губы и, распрямляя сдвинутые брови, с заговорщическим видом оглянулся на балконную дверь, из которой сквозняк парусом выдувал тюлевую занавеску, – не видит ли жена? Потом растопырил пятерню, мол, пять минут, и я там.

С тех пор старики в очередной раз поумнели.

– Слушай, а чего это мы ругаемся?

– И то верно. Другие врут, а мы за них расхлёбываем.

На том и сошлись: ну их всех к японе маме. Американцы бессовестно включают чёрный пиар, пачкая грязью всех, кто им неугоден; европейцы идут у них на поводу, безжалостно топча собственные же ценности; россияне выпячивают то, что им выгодно и замалчивают то, что не по вкусу; украинцы вообще переворачивают всё с ног на голову.

При этом все любят правду: за то, что она у каждого своя, за то, что ею можно приструнить соперника, за то, что её в случае чего и под сукно можно спрятать. А истина от правды отличается 3D форматом. Поэтому и стараются от неё избавиться – слишком явно выступает из-под сукна острыми краями.

Глава 3. «Ах, какая женщина!»

Вечером старики пришли ко мне с двухлитровкой «Кишинёвского» светлого и пакетом сушёных анчоусов.

– Покопошимся? – Командор суёт мне в руки холодную запотевшую бутылку пива, по-хозяйски идёт в кухню за стаканами.

Слово «гондурасить» в последнее время начало выходить у нас из употребления. Зачем обижать хорошую страну? Теперь мы копошимся, несмотря на то, что семнадцать тонн пугают нешуточно.

Сунув руку под футболку и, почёсывая живот, дядя Павел проходит сразу в мою комнату.

– Что за бардак у тебя? – Он ставит в вертикальное положение опрокинутую карандашницу, собирает со стола разбросанные карандаши и авторучки.