За завтраком Галя рассказывала о «речных» впечатлениях, они каждый раз, в зависимости от погоды и Галиного настроения, были различны, затем в номере Лена рассматривала Галины рисунки, сделанные цветными карандашами с натуры, и поражалась. Действительно, все они изображали одно и то же место – «фольклорную» речку и все были не похожи друг на друга. Лене приходило в голову сравнение с былиной – студенткой она увлекалась фольклором и прочитала огромное количество русских былин, записанных от разных сказителей. Сюжет в них вроде бы совпадал, но чем более яркой индивидуальностью обладал сказитель, тем более оригинальной выходила у него былина. Наверное, у Гали была яркая индивидуальность, пейзаж цвел и нигде не повторялся. Было странно, что ни этой Галиной талантливости, ни ее ума, ни фанатической работоспособности, никто, как казалось Лене, не замечал и не ценил. Дожив до сорока лет, она оставалась одна, имела очень мало близких людей, жила только своим художеством.
После завтрака они с Галей совершали недальнюю прогулку в соседний санаторий. Дорога шла по узкой лесной тропе среди мрачноватых сосен, и Лене порой даже страшно становилось от ощущения замкнутости пространства; но, к ее облегчению, тропа скоро кончалась, и начинались обычные прогулочные аллеи, по которым дефилировали пожилые обитатели санатория. Назад возвращались почти бегом, так как Гале не терпелось скорее приступить к акварелям, а Лену поджидал дурацкий перевод. Впрочем, после первых же страниц работы Лена вошла в его псевдонаучную стилистику, поняла, что особых открытий для нее не предвидится, хотя книга предназначалась для таких, как она, родителей подростков, и переводила почти автоматически. Как ни пыталась она вписать в научно-популярные построения своего Мишуню, выходило только щемление сердца и ощущение, что, возможно, это и так, но только не с ее ребенком. У него все, все по-другому. Наваливалась тоска, она наклонялась над переводом, глотая слезы. Галя, сидевшая у окна, спиной к Лене, тут же оборачивалась и кричала грозно: «Сейчас же перестань! Ты радоваться должна, а не плакать. Уже через месяц их увидишь». Лене становилось еще горше. Она боялась Америки и не хотела туда ехать. Сердце говорило, что дороги назад может и не быть. Здесь на родине, кроме старых и больных родителей, она оставляла что-то такое, чего не даст никакая Америка, никакая заграница; это что-то всегда оставалось в остатке, когда она начинала подводить баланс под свой отъезд, и логически никак не формулировалось. Чувство дома? Родных стен? Оставленных друзей? Брошенных могил? И это тоже, но и что-то еще, чего даже ей, с ее филологическим образованием, трудно было обозначить словом.
Обедали около трех, когда в столовой уже никого не было; повариха Светлана, уходя домой, оставляла для них немудреную закуску и две тарелки второго. В жаркую погоду после обеда они оставались в номере, разговаривали, исповедовались друг другу, строили планы. Лене было совестно, такой богачкой она ощущала себя в сравнении с Галей. У той не было практически ничего – ни денег, ни семьи, ни любимого человека. К тому же с некоторых пор она стала прибаливать, началось с легкой простуды, которая в результате давала о себе знать весь прошлый год. Но – удивительно – Галя не унывала, вечно ждала какого-то чуда, была постоянно влюблена, и даже не всегда в человека, а – то в собаку, то в дерево, то в какой-то пейзаж, как сейчас в эту свою речку. До отъезда в пансионат ей внезапно «засветило», как она выразилась. Позвонила женщина – искусствовед, увидевшая несколько Галиных акварелей в чьем-то доме, – Галя много чего раздаривала знакомым. Искусствовед была с именем, Галя о ней слышала, что та помогает «не пробивным и не кассовым» художникам организовывать выставки. В разговоре с Галей она тоже намекнула на возможность выставки, попросила привезти побольше работ для ознакомления. Галя набила картинками свою походную видавшую виды сумку, привезла в квартиру у метро Измайловская. Теперь она нетерпеливо ждала ответа от искусствоведши, Лене приходилось ее останавливать, когда, не в силах вынести неопределенность ситуации, она была готова бежать звонить в квартиру возле Измайловского метро. Тут уже Лена ее приструнивала: «Куда? Ты сдурела? Сами придут и сами попросят». Лена цитировала Булгакова, хотя многажды убеждалась в горьком несоответствии высказывания и действительности, но ей почему-то казалось, что с Галей должно быть именно так, как сказано Воландом.
Вечером, когда спадала африканская жара, накатившая на Москву и окрестности, они выходили прогуляться. Шли вдоль железнодорожного полотна, заходили в продуктовую лавку возле станции, Галя покупала себе два жареных пирожка с повидлом и бутылку минеральной, Лена пирожное и пакетик сока – это был их ужин. Порой за разговором, под шум мчащихся мимо поездов, незаметно добредали до соседней Тарасовки. Как-то возле станционной лавки их окликнул немолодой, но молодцеватого вида мужичок, в светлой просторной рубашке и синих джинсах. – Куда спешите, красавицы? Я вас уже давно заприметил. Дачницы? Из белокаменной? Он обращался к ним обеим, но смотрел только на Лену, причем смотрел как-то странно, будто что-то хотел про нее узнать. Остановились поговорить. Мужичок жил здесь в поселке на собственной даче, звался Борисом Петровичем, жаловался на скуку и одиночество и усиленно звал в гости. Галя сказала, что обязательно как-нибудь выберутся, Лена молчала. Борис Петрович повернулся к ней: «А вы, красавица, что ж молчите? У меня дача необыкновенная, есть на что посмотреть. Так придете?» Пришлось и Лене кивнуть, а то бы он не отвязался, как сказала она Гале по пути в уже надоевшую Тарасовку.
Зарядили дожди, и лето из африканского переродилось в латиноамериканское – в сезон дождей. В промежутках между очередным дождливым приступом подруги гуляли по поселку и однажды снова наткнулись на Бориса Петровича, возвращавшегося со станции. Лене показалось, что он чуть навеселе, но направленный на нее взгляд уже не пугал, а веселил, она как бы со стороны наблюдала за его неуклюжими попытками заманить их на свою дачу.
– У меня, красавицы, столько всего вкусного – в Москве накупил на всякий случай. Вот вы бы, например, чего хотели к чаю? – обратился он к Лене.
– Шоколадных вафель, – сказала Лена мечтательно, шоколадные вафли были любимым лакомством ее детства.
– Вот в точку попали, я и шоколадных вафелек захватил, и конфеток, и винца грузинского, – тут он впервые посмотрел на Галю, видимо, заподозрив в ней пристрастие к алкоголю.
В этот раз дело дошло до того, что они по мокрой от дождя траве прошагали вместе с ним до конца поселковой улицы и из-за забора – как музейный экспонат – разглядели и впрямь довольно симпатичный деревянный теремок. Зайти внутрь подруги отказались, отговариваясь обедом в пансионате, обещали наведаться в другой раз.
Повариха Светлана еще не ушла, и в этот раз обед был горячий; Светлана подогрела на плитке жареную картошку с рыбой; на сладкое по знакомству подруги получили по сахарной плюшке, предназначенной для полдника. Чай пили вместе, Светлана подсела к их столику со стаканом и плюшкой. Она жила здесь в поселке и всех знала. На Галин вопрос о Борисе Петровиче ответила, что у того нынешней зимой умерла жена и он, как приехал в мае, все пил не переставая. Сейчас маленько оклемался. «Неужели совсем одинокий?» – спросила Галя, будто не ожидала, что и, кроме нее, есть на свете одинокие. «Сын взрослый, невестка, внуку лет десять, ихняя дача в соседнем поселке», – ответила Светлана с готовностью. «Да чтой-то редко к отцу наезжают, своих делов по горлышко – невестка, слышно, больная, – Светлана понизила голос, – гутарят, рак у нее». Она вздохнула, собрала крошки в ладонь и высыпала их в рот. Лена с Галей сидели не шевелясь, потом, поблагодарив повариху, поднялись к себе в номер.
Ночью у Гали был жар, ее лихорадило. Возможно, сказалась их утренняя прогулка по холодному мокрому поселку. Лекарств они с собой не взяли, у Гали нашелся только вьетнамский бальзам, с которым она не разлучалась. Утром Лена побежала в поселковую аптеку, но там не было ни термометра, ни аспирина-упса, в действие которого она почему-то верила. В станционной лавке купила лимон и мед, испытанные противопростудные средства, и Галя немного повеселела, выпив горячего душистого чаю. Она заснула, а Лене, несмотря на холодную и ветреную погоду, захотелось поскорее вырваться из душного номера. Она накинула куртку и вышла.
