– Во время работы на Гренландии вы с Мариан Нюгор были подругами?

– Да, и весьма близкими. Так что для меня явилось настоящим ударом, когда она умерла или, вернее, пропала – хотя все мы прекрасно понимали, что именно это значит. Несмотря ни на что я все же долгое время надеялась, что ее обнаружат живой, хотя в глубине души и догадывалась, что такое вряд ли возможно.

– Значит, у тебя даже не возникало подозрений, что она могла стать жертвой преступления?

– Ни малейших. Сообщение об этом настолько меня шокировало, что я до сих пор еще не могу полностью прийти в себя. Мне становится жутко при одной только мысли об этом, но приказать себе не думать я не могу.

– Да, действительно, все это жутко. Ты прислала сообщение, что обладаешь информацией, которая, по твоему мнению, могла бы нас заинтересовать. Будь добра, расскажи об этом поподробнее.

Алина Хольмсгор нервно забарабанила пальцами по столу. Хоть ногти у нее и были коротко подстрижены, однако звук этот порядком действовал Графине на нервы.

– Когда я писала свое сообщение, мне действительно так казалось. Однако теперь, хорошенько все обдумав, я стала сомневаться, так ли уж это важно.

– Позволь нам судить об этом.

– Ну, хорошо. Итак, ты ведь знаешь, что Мариан была беременна, когда она… пропала?

Графиня только вчера прочла о беременности погибшей в заключении патологоанатома. Данное обстоятельство немало ее удивило, и в связи с ним возникало несколько вопросов. Она сказала:

– Да, нам это известно и кажется довольно странным.

– Что ж тут такого странного?

Графиня прикусила язык. Алине Хольмсгор было вовсе необязательно знать о тампоне, извлеченном медиками из тела ее убитой подруги, однако теперь, по-видимому, избежать рассказа об этом будет сложно. Графиня попыталась было вывернуться:

– Нет, так у нас дело не пойдет. Я буду задавать вопросы, а ты отвечать. Не наоборот. Расскажи-ка мне лучше…

Фраза ее повисла в воздухе. По всей видимости, профессор сама догадалась обо всем. Прекратив барабанить пальцами по столу, она с видимым огорчением сказала:

– Беременность Мариан протекала не вполне нормально. Хоть этого и не должно было быть, однако месячные у нее продолжались. Ее даже возили в Хольстенсборг [23] для тщательного обследования, но никаких патологий не нашли. А что, в момент смерти у нее была менструация?

– Да. А тебе известно, кто был отцом ребенка?

– Нет, понятия не имею. Я подумала, что как раз это может вас заинтересовать. Когда Мариан созналась, что забеременела, все было довольно-таки таинственно и попахивало чуть ли не мистикой, а сама она ни за что не хотела никому ничего раскрывать. Прежде всего, я имею в виду – имя отца.

– Может, тебе стоит начать с самого начала.

– Да, разумеется. Мариан забеременела примерно за десять недель до гибели. От геолога, который прожил на базе четыре дня в ожидании, пока погода наладится, и он сумеет продолжить свой путь в Туле. По ее словам, они влюбились друг в друга с первого взгляда – бах, и все, ну прямо как в дамских романах. Во всяком случае, это относилось к Мариан. Что касалось его, то у меня на этот счет существуют серьезные сомнения. Он утверждал, что его зовут Стин Хансен. Однако это была ложь…

Прозвучавшее имя поразило Графиню как удар молота. Рот у нее сам собой раскрылся, из руки выскользнул бокал. При ударе ножка от него откололась, и остатки вина растеклись по столу. Алина Хольмсгор встревожилась:

– Что случилось? Тебе нехорошо?

Усилием воли Графиня снова взяла себя в руки. Она сделала отчаянную попытку избавиться от звучащего у нее в ушах сухого женского голоса, повторяющего раз за разом: Вцепись в Стина Хансена, Баронесса. Вцепись в Стина Хансена. Даже сказанные по телефону слова эти ей тогда ох как не понравились. Сейчас же было и того хуже.

– Нет-нет, ничего страшного. Продолжай.

– В общем-то, о том, что в действительности звали его совсем не так, я узнала позже. Но и тогда в нем были заметны некоторые странности и, скажем так, несоответствия. Помню, как мы, девушки, обсуждали между собой, что никогда не видели, чтобы геологи так хорошо одевались, – как правило, все они бывали похожи бог знает на что. Кроме того, выглядело в высшей степени странным, что как только погода развиднелась, американцы не пожалели выделить для него свой лучший самолет. Все мы так думали, однако в общем и целом не особенно старались в этом разобраться. Ведь разных историй случалось великое множество, и со временем все они как-то забывались.

Алина налила в опустевший бокал капельку воды и выпила.

– Ну вот, значит, через три-четыре недели после его отъезда Мариан поняла, что беременна. О том, чтобы прервать беременность, речь даже не шла: однажды она уже делала аборт и едва смогла оправиться от психологической травмы. Тогда Мариан решила написать отцу ребенка. Адреса она не знала – только его имя – и потому отправила письмо в ГГИ, где, по собственному его утверждению, он работал.

– ГГИ?

– «Гренландские геологические исследования». Тогда эта структура входила в состав министерства по делам Гренландии и была расположена на улице Эстер Вольгаде вместе с прочими геологическими организациями. В настоящий момент она слилась с одной из них. Да, так письмо ее вернулось обратно – никакого Стина Хансена там не знали. Пару дней Мариан ходила как в воду опущенная, а потом решила направить послание командору базы в Туле. Вообще говоря, у нас такое было не принято, однако, с другой стороны, что еще ей оставалось делать? Она обрисовывала сложившуюся ситуацию и просила, чтобы командор, если существует такая возможность, переправил ее письмо адресату. К письму она приложила фотографию Хансена. Снимок был любительский и не особо четкий, но, как бы там ни было, в конце концов настойчивость ее была вознаграждена: две недели спустя он ей позвонил. Оказалось, что этот проходимец женат и имеет детей в браке. Тем не менее у него, по крайней мере, хватило духу с ней связаться.

– Почему же она так и не сказала, как на самом деле его зовут?

– Не знаю, по какой-то причине не захотела. Помню, тогда это меня покоробило. Мы даже поругались с ней на этой почве, однако она уперлась – и ни в какую! А потом она пропала, и меня еще долго мучила совесть, поскольку я предполагала, что она могла вполне сознательно уйти во льды, понимаешь?

Графиня кивком подтвердила, что ход мыслей собеседницы ей ясен.

– И все же, как уже было сказано, какое-то время я в глубине души надеялась, что она вернется. Все это как-то не укладывалось у меня в голове: ни о какой тяжелой депрессии и речи быть не могло. Да, она несколько замкнулась, но – не более того. За пару дней до исчезновения мы даже разговаривали с ней об одежде для малыша и тому подобных вещах. Вот, в общем-то, и все, о чем я хотела рассказать, и, как видно, это тебе не очень помогло.

– Может – да, может – нет. А этот лже Стин Хансен, как он выглядел?

– Вполне обыкновенно: светловолосый, стриженный коротко, под ёжика, лет тридцати с небольшим. На самом деле я его почти не помню – так, разговаривали пару раз. – Какие-то особые приметы?

– Ничего, что мне бы запомнилось. За исключением стрижки. Я имею в виду, он был единственным датчанином с такой короткой прической. У всех остальных волосы были гораздо длиннее – по крайней мере, уши закрыты. А впрочем… да, точно, теперь припоминаю, имелась одна особенность. Голос у него был чрезвычайно высокий, прямо как у девушки. Кажется, это называется фальцет. Некоторые даже звали его за это «певцом-кастратом»… ну, или дразнили так. У нас ведь все имели прозвища, даже те, кто провел на базе всего ничего…

Слова собеседницы прозвучали в ушах Графини волшебной музыкой. Никогда еще прежде с ней не случалось такого, чтобы в течение одной минуты она дважды чуть не падала со стула от сведений, которые сообщил ей свидетель. На этот раз, однако, ей удалось справиться с эмоциями и убедить себя, что все ее ассоциации беспочвенны и нуждаются в подтверждении, получить которое будет чертовски сложно.