– Не сказала бы, – она плечами пожимает в ответ. Не может не подметить, как хитро Соня вопрос формулирует, даже не сомневаясь в том, что ее парень обидеться может на такое, и что он и обидится. Вопрос только в том, насколько. – Главное чтобы не решил меня проводить и остаться потом. Мне ж надо будет на поляну собираться, что мне с ним делать-то?
– Ты пока не говори ничего, а то будто подготавливаешься к этому морально, глядишь и накаркаешь, – Настя смеется негромко, но явно не сдерживая смеха. – Саш, ну зачем он тебе нужен? Мы же обе видим, что ты только и думаешь, как проблем избежать.
– Он меня вроде как любит, – Саша вздыхает. Щурятся хитро и цепко уже обе ведьмочки, и неуютно под их взглядом.
– А ты его?
Соня перебивает, бьет не в бровь, а в глаз, заставляя закрыть уже открытый для продолжения рот. Что ей ответить? Что она вообще может ответить на это? Ничего, на самом деле, и от этого почти гадко становится. Но отвечать что-то надо – и когда в дверях Ваня вырастает из ниоткуда, с хитрой улыбкой ее к себе манит, заставляя брови приподнять от изумления, Саша даже не задумывается, прежде чем из своего кресла выползти, оправить теплый вязаный свитер, и с коротким «я ненадолго» к нему поспешить. Зачем? Ей бы самой знать, чего он вдруг от нее хочет.
Впрочем, вопросы отпадают сами собой, стоит ей следом за ним в его комнату шагнуть. Стол полон рисунков, лоскуты ткани валяются рядом, казалось бы, вперемешку – но стоит приглядеться, и можно разглядеть принцип, по которому он их именно так разложил. Ему, думает Саша, наверное нужна помощь. Он наверняка хочет услышать ее мнение о том, что придумал.
Реальность, конечно же, оказывается совершенно иной.
– Уже февраль, – замечает Ваня как бы невзначай, поворачиваясь к ней. – Не так много времени до июня.
– Полностью согласна, – она кивает. Да и с чего бы ей быть несогласной? Она себе этими экзаменами уже вынесла мозг. Сама, без чьей-либо помощи. – У тебя в июне тоже что-то очень важное?
– Выпускной моей сестренки, – ухмыляется он, и серьезная маска с лица его слетает, оставляя его тем, кем он и является – хулиганом полнейшим. – На котором ей, между прочим, надо всем доказать, что ее не просто так считают красавицей.
– Кто считает? – она недоуменно хмурится, руки на груди скрещивает, мол, смеешься что ли?
– Все, у кого есть глаза, уже это увидели и поняли давно, – фыркает он в ответ. – И вообще, ты будешь со мной спорить, или позволишь мне попробовать сшить для тебя платье на выпускной?
Она визжит совершенно невоспитанно, кидаясь ему на шею. Он смеется, обнимает ее в ответ, и не отпускает, не убедившись предварительно, что она на полу стоит твердо. Мелочь, а приятно.
– Ладно, красавица, – он ее в висок куда-то чмокает, – давай, выбирай, какое платье хочешь. Я месяца два придумывал, что тебе пошло бы лучше всего и как это сшить, так что хоть одно тебе обязано понравиться.
– Бедный и несчастный какой, страдал, ночи не спал, все для меня наряды придумывал, – подкалывает она его незлобиво, отступая от него к столу. Там листов двадцать, не меньше, и остается только подивиться тому, как все продумано и прорисовано. Щеки заливает румянец – неужели он правда для нее так старался? Саша головой встряхивает, заставляет себя отмести слишком лестные мысли. Они до добра не доведут, это как пить дать.
Один за другим, она перекладывает листы, складывает аккуратной стопочкой – это он в их тандеме хаотичный творец, она скорее педантичная и упорядоченная – пока не натыкается на рисунок, который из рук выпускать не хочется. Платье там самое простое и обычное, но элегантное до жути. Спина почти оголена, пересеченная лишь парой перекрещенных лямок, явно широкая юбка без какой-либо поддержки просто спадает вниз складками – Саша прикрывает глаза и будто видит его перед собой. И ей это нравится.
– Вот это хочу, – она листок Ване протягивает, вздрагивает когда кончики их пальцев чуть соприкасаются, но смотрит упорно на него, на его лицо. На реакцию. Он улыбается довольно, будто она какое-то его ожидание оправдала. – Ты мне его правда сошьешь?
– Красное, – отвечает он, будто бы и не на ее вопрос, но ей понятно сразу. Правда сошьет. И у нее будет самое лучшее платье на этом выпускном. Лучше чем у любой выпускницы и в школе, и в области, и в стране. Потому что, думает она, ни у кого другого не будет платья, что сшил бы Ваня. Он пусть и начинающий, пусть и недоучка, но она в его талант верит, как и в то, что он будет стараться ради нее. Не вздрогнуть снова сложно, когда он, подхватив несколько лоскутов со стола, цепляет ее за руку и прикладывает ткань к коже. – Тебе какой оттенок нравится?
– Доверяюсь твоему вкусу, – отшучивается она. Как можно так реагировать на него спустя несколько лет жизни в одном доме, она правда не понимает. Может быть, поймет когда-нибудь. Когда это пройдет – если пройдет. И почему-то ее не удивляет, когда Ваня откладывает ткань обратно, оставляя только самую яркую. Алую.
– Вот в этом точно самой красивой будешь, – он смеется. – Мне теперь надо будет с тебя мерки снять, ладно?
И вот тут дыхание ее точно перехватывает. Об этом она даже подумать не могла – и не смела. Какие, к лесным и речным демонам, мерки? В руки себя взять нужно быстро, и все же это невероятно сложно. Саша считает мысленно до пяти, вдыхая, и до восьми, выдыхая – до и после выдоха на четыре счета задерживает дыхание. Стянуть свитер, снять джинсы, вдох-задержать-выдох-задержать… Она обещает себе, что вознаградит себя чем-нибудь вкусненьким, если сумеет остаться спокойной все это время. Обещает ровно до того момента, когда прохладный пластик портновского сантиметра касается кожи над ключицей, а совсем рядом – теплые пальцы.
– Дыши, Сань, – Ваня смеется у нее за спиной, и она бы сказала, что у него тоже пальцы подрагивают, но не доверяет собственным глазам, потому что у самой дрожат коленки. – Я понимаю, не так тепло, как одетой. Сейчас закончу, оденешься и будешь греться. Я тебе даже чаю сделаю.
– Буду очень признательна, – бурчит она в ответ, усилием воли давя дрожь в кончиках пальцев. Вдох. Задержать. Нет, вкусненького вознаграждения она явно не заслужила. Выдох кажется безумно долгим. – Долго еще?
– Да не, – его голос легкий, в нем почти звучит легкомысленность, и ей бы хотелось ощущать то же самое. Сложно, правда, когда пластиковая лента скользит по груди. – Больше половины уже есть. Надеюсь, ты не изменишься сильно до выпускного.
– Постараюсь не меняться, – обещает она со смешком. Не то чтобы ей было особо до смеха – не дрожать бы. – Ты когда-нибудь пробовал вот так вот стоять столбом? Мне хочется что-нибудь пнуть.
– Так и запишем, долгое время без движения пробуждает в подопытной номер один агрессивные наклонности, – он смеется у нее за спиной, и его дыхание обжигает ей кожу между лопатками, когда он немного наклоняется, сантиметром обвивая ее бедра. – Держись, скоро спрячешься от холода.
Мурашки у нее не от холода вовсе, но об этом ему лучше не знать. Саша вздрагивает от неожиданности, когда дверь в его комнату раскрывается, и прикрывает грудь ладонями, поворачиваясь – пока Ваня был сзади, еще можно было позволить себе этого не делать, но соски проступают сквозь тонкую ткань, не то от прохлады, не то от повисшего в воздухе напряжения, и их лучше не демонстрировать. Даже тете Лене, что в дверях стоит, улыбается так, что от одной ее улыбки теплее становится.
– Девочки сказали, что вы вдвоем ушли, – заявляет она, взглядом их окидывает. – Я чай заварила, и шарлотка почти готова. Пошла вас искать, а вас и нет. Не дело. Вань, ну ты чего Сашеньку мучаешь, холодно же так стоять!
– Да я уже почти закончил, – бурчит он в ответ, наклоняется, от ее талии вниз ленту сантиметра пустив. – Саш, ты какой длины хочешь платье?
– Длинное, – она смеется, с ноги на ногу переступая. – Теть Лен, мы сейчас придем, точно-точно.
– Ты-то, может, и придешь, – теть Лена руки скрещивает на груди непреклонно, – а этот лоботряс забудет, он же весь в отца. Нет уж, тут постою, подожду вас. От меня не убудет.
