Однажды Томас Эсмонд, или капитан Томас, как ему угодно было себя называть, оказался замешанным в ссору в игорном доме, исходом которой явились дуэль и рана, настолько тяжелая, что, по словам хирурга, не было никакой надежды ему остаться в живых. Уверенный в близкой кончине и мучимый угрызениями совести, он послал за священником церкви святой Гудулы, той самой, где мы с вами встретились; и в тот же день, приняв католическое вероисповедание, обвенчался с вашей матерью. Несколько же недель спустя явились на свет ваша милость, лорд виконт Каслвуд, маркиз Эсмонд, - по королевскому патенту, мною самим доставленному вашему отцу, - и были крещены в церкви святой Гудулы тем же кюре, который венчал ваших родителей, и наречены именем Генри Томаса, как сын Э. Томаса, английского офицера, и Гертруды Маас. Как видите, вы наш от самого рождения; оттого-то я и не стал совершать над вами обряд крещения, когда вы приехали в Каслвуд и сделались моим любимым маленьким учеником.
Болезнь вашего отца приняла благоприятный оборот, - быть может, исправив содеянное зло, он тем самым облегчил свой дух, - и, к изумлению врачей, он совершенно оправился. Но вместе со здоровьем вернулись к нему и дурные склонности. Погубленная им девушка вскоре наскучила ему; и, получив некоторую сумму денег от своего дядюшки, старого виконта, находившегося в ту пору в Англии, он сослался на дела, требующие отлучки, пообещал скоро вернуться, и больше ваша бедная мать его не видела.
Он мне рассказывал, сначала на исповеди, а потом и в обычной беседе, в присутствии своей жены, вашей тетушки, - иначе я никогда не открыл бы вам этой тайны, - что, воротясь в Лондон, отправил бедной Гертруде Маас Гертруде Эсмонд - послание, в котором писал, будто, вступая с ней в брак, уже имел жену в Англии; сообщал, что Томас - не настоящее его имя, что он покидает Европу и уезжает на свои плантации в Виргинии, где семейство ваше, точно, владеет землями, полученными в дар от короля Карла Первого; вместе с этими признаниями он послал ей денег - половину последней сотни гиней, которая у него оставалась, - просьбу о прощении и свой прощальный привет.
Бедной Гертруде ни разу не пришло в голову, что содержание этого письма может быть так же лживо, как и все поведение вашего отца. Но когда некий молодой человек одного с нею круга, знавший всю ее историю и пользовавшийся ее расположением до встречи ее с английским дворянином, который стал причиною всех ее несчастий,когда этот молодой человек предложил ей руку, выразив при том готовность усыновить вас и дать вам свое имя, она ответила ему отказом. Это обстоятельство лишь рассердило ее отца, и жизнь в родном доме, куда она к тому времени воротилась, стала еще тяжелее; бедная девушка никогда не смела поднять головы, постоянно терпела жестокие нападки; и немного спустя, приняв небольшую денежную помощь, предложенную несколькими благочестивыми дамами из числа ее знакомых, она удалилась в монастырь; вы же были отданы на воспитание.
Особа, взявшая на себя заботу о вас, была сестрою того самого молодого человека, который предлагал вас усыновить. Вашей матери она доводилась двоюродною сестрой. У нее только что умер ребенок, и вы заняли его место, потому что ваша матушка была слишком слаба и больна, чтобы кормить вас; и кормилица до того привязалась к вам, что с неохотою отпускала даже в монастырь, где монахини, любившие и жалевшие несчастную мать, наперебой ласкали и баловали младенца. Матушка ваша с каждым днем все сильней чувствовала в себе религиозное призвание и к концу второго года своей жизни в монастыре постриглась в монахини.
Ваша кормилица принадлежала к семье выходцев из Франции, ткачей по ремеслу. Незадолго до того, как ваша матушка дала священный обет, все семейство переселилось в Аррас, городок во французской Фландрии, захватив с собою и вас, которому в ту пору едва исполнилось три года. Городок до поры последних крутых мер, принятых французским королем, кишел протестантами, и, в бытность свою там, отец вашей кормилицы, старик Пастуро, тот самый, с которым вы потом жили в Илинге, воспринял реформатское учение, совратив с пути истинного и всю свою семью. Будучи изгнаны эдиктом его христианнейшего величества, они перебрались в Лондон и установили свои станки в предместье Спитлфилдс. У старика были кое-какие деньги, и он взялся за прежнее ремесло, но дела шли плохо. Он был вдов, хозяйство его вела дочь, также овдовевшая к тому времени, а сам он вместе с сыном трудился у своего станка. Меж тем ваш отец, незадолго до смерти короля Карла, открыто признал свое обращение в лоно истинной церкви, помирился с лордом виконтом Каслвудом и, как вы знаете, женился на его дочери.
Случилось так, что младший Пастуро, идучи однажды с куском парчи к торговцу, которому он поставлял товар, встретил у двери кабачка на Лэдгет-Хилл своего старинного соперника. Пастуро тотчас же признал вашего отца и, схватив его за ворот, стал всячески поносить, как негодяя, который соблазнил девушку, а затем бросил ее с ребенком на руках. Мистер Томас Эсмонд, также узнавший Пастуро, стал просить, чтобы молодой ткач умерил свое негодование и не собирал толпы вокруг, и предложил войти в таверну, обещая дать любые объяснения. Войдя, Пастуро услыхал, как хозяин приказал слуге проводить капитана Томаса в свободную комнату; отец ваш предпочитал называться запросто, по именит, в тавернах, завсегдатаем которых он был и которые, правду говоря, не принадлежали к числу наиболее почтенных заведений такого рода.
Надо вам сказать, что капитан Томас, или лорд Каслвуд, как он именовался впоследствии, за словом в карман никогда не лез и умел заворожить любую женщину и любого кредитора пространными россказнями, подносимыми с видом такого простосердечия, что даже самый непреклонный заимодавец попадался на удочку. И чем больше он говорил, тем его рассказ становился правдоподобнее. Он нанизывал небылицу за небылицей с быстротой и связностью поистине удивительными. Нужно было, вы меня простите, очень хорошо знать вашего отца, чтобы безошибочно отличать, когда его милость вр... говорит неправду.
Он мне рассказывал, - вздыхая и сокрушаясь, когда бывал болен (страх смерти всегда вызывал у него стремление каяться), и весело хохоча, когда бывал здоров, ибо его милость был тонким ценителем забавного, - о том, как за каких-нибудь полчаса, прежде чем была допита первая бутылка, ему удалось совершенно обойти бедного Пастуро. Он признал, что соблазнил девушку; этого он попросту не мог отрицать; но, пользуясь своей способностью источать слезы в любую минуту, он проливал их столь обильно, что сердце его доверчивого слушателя растаяло. Он скорбел о вашей матери горестнее, нежели сам Пастуро, который, по свидетельству милорда, плакал навзрыд, бедняга; он честью клялся, что дважды посылал деньги в Брюссель, и даже называл имя купца, у которого эти деньги и поныне лежат для бедной Гертруды. Он даже не знал, жива она или умерла, родился ребенок или нет, но без труда выпытал все это у простодушного Пастуро. Услыхав о том, что она ушла в монастырь, он сказал, что и сам надеется кончить свои дни в божьем доме, если ему суждено пережить свою жену, которую он ненавидит и на которой женился лишь по принуждению жестокосердого отца; услыхав же, что сын Гертруды жив и в настоящее время находится в Лондоне, "я так и встрепенулся, - рассказывал он мне, - и так как в ту самую пору жена моя собралась родить, то я подумал: черт подери, если этот старый шут, мой тесть, вздумает сквалыжничать, вот отличный способ припугнуть его".
