Меж тем офицеры, не посвященные в тайну горя, глодавшего их юного друга, и привычные к тому, что из их товарищей то и дело кто-нибудь платит дань шпаге, разумеется, не слишком безутешно оплакивали участь своего покойного собрата по оружию. Один рассказывал о давних любовных приключениях, военных подвигах и всяческих проказах бедного Фрэнка Эсмонда; другой вспоминал, как там-то он надул констебля или отколотил трактирного забияку; а между тем неутешная вдова милорда сидела у могилы мужа, чтя память его, как истинного святого и безупречного героя, - так передавали посетители, имевшие сведения о леди Каслвуд; а у Макартии и Уэстбери перебывал в гостях почти весь город.

Дуэль, роковой ее исход, суд над двумя пэрами и тремя менее знатными соучастниками вызвали много шуму в городе. В газетах и листках новостей только о том и говорилось. Три джентльмена в Ньюгетской тюрьме привлекали не меньше любопытных, нежели епископы в Тауэре или какой-нибудь разбойник накануне казни. Как уже упоминалось, нам разрешено было жить в доме смотрителя, где мы оставались и после приговора в ожидании королевской милости. Истинная причина роковой ссоры осталась скрыта для посторонних благодаря тому, что милорд и два других лица, знавших ее, сумели строго соблюсти тайну, и все были уверены, что у лордов вышел спор из-за карт. Находясь в тюрьме, узники могли за деньги получать почти все, что желали, кроме разве свежего воздуха. Были также приняты меры, чтобы им не пришлось общаться с простыми арестантами, чей грубый смех и непристойные песни доносились из другой половины тюрьмы, где они содержались вперемежку с неисправными должниками.

Глава II

Мое заключение приходит к концу, но мои невзгоды продолжаются

Среди друзей, навещавших заключенных офицеров в тюрьме, оказался один старый знакомый Гарри Эсмонда - тот самый гвардеец, который был так добр к нему, когда отряд капитана Уэстбери стоял в Каслвуде, семь с лишним лет назад. Теперь Ученый Дик был уже не капралом Диком, а капитаном Стилем стрелкового полка Люкаса, а также секретарем лорда Катса, того славного офицера короля Вильгельма, который по праву считался самым храбрым и самым любимым начальником в английской армии. Однажды вечером оба неунывающих узника распивали вино в обществе друзей (нужно сказать, что наш погреб, а заодно и погреб ньюгетского начальства беспрестанно пополнялся бургундским и шампанским, которые целыми корзинами присылали друзья заключенных полковников); а Гарри, которому не хотелось ни пить сними, ни беседовать, ибо для первого он был слишком слаб здоровьем, а для второго слишком печален духом, сидел у себя за чтением одной из своих немногих книг, - как вдруг в его маленькую комнатенку вошел честный капитан, Уэстбери, красный от вина и веселый, - он всегда был весел, что трезвый, что во хмелю, - и, громко смеясь, вскричал:

- Эй ты, юный Нагоняй-Тоску! Тут к тебе гость пришел; он с тобой и помолится и вина попьет или, наоборот, попьет вина и помолится. Дик, христианский герой мой, вот тебе маленький книжник из Каслвуда.

Дик подошел и расцеловал Эсмонда в обе щеки, вместе с дружеской нежностью дав молодому человеку почувствовать сильный аромат жженки.

- Как! Это тот малыш, что изъяснялся по-латыни и таскал нам шары? Да какой же он стал большой! Честное слово, я бы тебя всюду узнал. Так, значит, мы сделались буяном и рубакой и даже хотели помериться шпагами с Мохэном? Честное слово, вчера за обедом у гвардейцев, где собралась славная компания, Мохэн сам рассказывал, что молодой человек хотел драться с ним и что, пожалуй, он был бы нешуточным противником.

- Жаль, что я не мог доказать этого на деле, мистер Стиль, - сказал Эсмонд, думая о своем покойном благодетеле, и слезы выступили у него на глазах.

За исключением единственного жестокого письма, о котором говорилось выше, мистер Эсмонд не получал никаких известий от своей госпожи; видимо, она была тверда в своем решении навсегда порвать с ним. Однако он все же знал о ней многое со слов мистера Стиля, который усердно поставлял ему новости, слышанные при дворе, где наш славный капитан удостоился попасть в число приближенных принца Георга. В дни, свободные от дежурств, капитан Дик частенько навещал своих друзей в неволе; природная доброта и дружеское сочувствие к несчастью ближнего побуждали его являться в тюрьму, а приятное общество и хорошее вино - засиживаться там.

- А ведь верно, - сказал Уэстбери, - тогда у Локита первым-то полез в ссору маленький книжник, теперь я вспоминаю. Этого Мохэна я сам всегда терпеть не мог. Изза чего все-таки у них все это вышло с беднягой Фрэнком? Готов поклясться, что тут замешана женщина.

- Они поссорились из-за карт, даю вам слово, из-за карт, - отвечал Гарри. - Мой бедный господин проиграл большую сумму милорду Мохэну, когда тот гостил в Каслвуде. Было сказано много лишнего, и хотя добрей и сговорчивее лорда Каслвуда не бывало в мире человека, он вышел из себя, и дело кончилось вызовом, из-за которого все мы попали сюда, - уверял мистер Эсмонд, твердо решивший ни за что не сознаваться, что поводом к дуэли послужили не одни лишь карты.

- Не люблю дурно отзываться о дворянине, - сказал Уэстбери. - Но будь лорд Мохэн простого звания, я бы сказал, что по нем давно веревка плачет. Он играл в кости и путался с женщинами в годы, когда других мальчишек еще секут; в школе мог утереть нос любому прожженному повесе еще до того, как вырос в свою полную мерку; и раньше научился владеть рапирой и шпагой черту на радость! - чем познакомился с бритвой. Это он задержал разговорами бедного Билля Маунтфорда в тот вечер, когда скотина Дик Хилл проткнул его шпагой. Он плохо кончит, этот молодой лорд, попомните мое слово; впрочем, даже самый плохой конец будет еще слишком хорош для него, - заключил честный мистер Уэстбери, чье пророчество сбылось двенадцать лет спустя, в тот роковой день, когда Мохэн пал, увлекая за собой одного из храбрейших и благороднейших джентльменов Англии.

Итак, через мистера Стиля, передававшего как людские толки, так и собственные наблюдения, Эсмонд узнавал о жизни своей несчастной госпожи. Сердце Стиля было из легко воспламеняющегося состава, и он в самых восторженных выражениях отзывался и о вдове ("этой прекраснейшей из женщин") и о ее дочери, которая в глазах капитана была еще большим совершенством. Хотя бледноликая вдова, которую капитан Ричард в пылу поэтического восторга сравнивал с плачущей Ниобеей, с Сигизмундой, с Бельвидерой в слезах, являла собой самое прелестное и трогательное зрелище, когда-либо пленявшее его взоры или сердце, все же зрелое совершенство ее красоты тускнело перед теми провозвестниками несравненной прелести, которые бравый капитан усматривал в ее дочери. То была поистине matre pulcra filla pulcrior {Дочь, красою мать превзошедшая (лат.).}, В часы дежурства в передней принца Стиль сочинял сонеты в честь матери и дочери. Он мог целыми часами рассказывать о них Гарри Эсмонду; и надо сказать, что едва ли можно было найти тему для беседы, способную более заинтересовать злополучного молодого человека, сердце которого по-прежнему принадлежало этим дамам и который готов был проникнуться благодарностью ко всякому, кто их любил, или хвалил, или желал им добра.