В то время как лорды, с большой торжественностью на разубранных барках доставленные из Тауэра в Вестминстер в сопровождении стражи и алебардщиков, предстали, согласно своей привилегии, перед судом себе равных, прочие, нетитулованные участники роковой ссоры, прошли, как и подобает, через суд в Ньюгете; и, будучи все признаны виновными, также обратились в духовный суд. В таких случаях, как известно, преступник приговаривается к тюремному заключению сроком на один год (или менее того, согласно королевской воле), а кроме того, на руке у него выжигается или иным способом отпечатывается клеймо, впрочем, последняя часть наказания может быть и вовсе отменена по монаршему соизволению. Итак, в двадцать два года Гарри Эсмонд оказался преступником и арестованным; что до обоих полковников, его сотоварищей, они приняли это весьма легко. Дуэли были в некотором роде их ремеслом; честь солдата воспрещала им отвечать отказом на подобного рода приглашения.

Иначе обстояло дело с мистером Эсмондом. Удар шпаги, пресекший жизнь его доброго покровителя, круто повернул и его судьбу. Покуда он находился в тюрьме, старый доктор Тэшер заболел и умер, и леди Каслвуд предложила Томасу Тэшеру освободившееся место приходского викария, то самое место, о котором велось у них с Гарри Эсмондом столько задушевных бесед: про то, как они никогда не расстанутся; как он будет воспитывать ее сына; какой высокий и радостный удел быть сельским священником, подобно праведному Джорджу Герберту или благочестивому доктору Кену; как (если уж он непременно захочет, хотя она, со своей стороны, склонялась к мнению королевы Бесс, что епископам не следует жениться, - а что во вред епископу, то и простому священнику не на пользу), как она найдет Гарри Эсмонду хорошую жену и тому подобное, - сотни чудесных планов, которые они строили вечерами у камелька под смех детей, резвившихся в зале. Теперь все это рухнуло. Томас Тэшер написал Эсмонду в тюрьму, извещая, что милостью своей покровительницы он удостоился места приходского викария, которое много лет занимал его досточтимый отец; что после недавних роковых событий (о которых Том упоминал с примерным негодованием) леди Каслвуд отказывается видеть на кафедре достопочтенного Тэшера или за столом своего сына человека, виновного в гибели его отца, не просит передать своему родственнику, что молится о его раскаянии и мирском благополучии; что в любом своем начинании он может рассчитывать на ее помощь и поддержку, но что в этом мире она твердо решила больше с ним не видеться. В заключение Тэшер, со своей стороны, добавлял, что Гарри как друг юности никогда не будет забыт в его молитвах, и советовал ему употребить тюремный досуг на прочтение некоторых богословских сочинений, по мнению его преподобия, весьма спасительных для грешников в столь прискорбных обстоятельствах.

Такова была награда за жизнь, отданную на служение этой семье, таков конец долгих лет нежной дружбы и беззаветной верности! Гарри готов был умереть за своего покровителя, а на него смотрели чуть ли не как на его убийцу; он принес своей госпоже огромную жертву, о которой она и не подозревала, а она оттолкнула его от себя; ему были ее дети обязаны всем, что имели, а она предлагала ему подачку, точно отслужившему лакею! Скорбь об утраченном покровителе, невзгоды тюремного заключения и тревога о будущем все показалось ничтожным перед выпавшим на его долю неслыханным оскорблением, и эта новая боль заставила Эсмонда забыть все прежние раны.

Тут же, из тюрьмы, он написал мистеру Тэшеру ответ; поздравил его преподобие с получением Каслвудского прихода; не без иронии выразил надежду, что он пойдет по стопам своего почтенного родителя, чей сан призван был унаследовать; далее же благодарил леди Каслвуд за предложенную милостыню, уповая, впрочем, что ему не придется к оной прибегнуть, и просил ее помнить, что, если бы когда-нибудь она захотела изменить принятое решение, он готов доказать ей свою верность, которая оставалась непоколебимой и в которой дому Каслвудов не следовало сомневаться. "И если мы более не встретимся в этом мире или навсегда останемся чужими, - заключил мистер Эсмонд свое письмо, во исполнение жестокого и несправедливого приговора, который я считаю недостойным оспаривать, то в свое время она узнает, кто был ей истинным другом и имела ли она причину усомниться в любви и преданности своего родственника и верного слуги".

После отправки этого письма смятение, царившее в душе бедного молодого человека, несколько улеглось. Удар был нанесен, и он сумел устоять. Его жестокосердая богиня взмахнула крыльями и улетела, оставив его одного, без друзей, но virtute sua {Со своей доблестью (лат.).}. Сознание правоты и боль обиды, честь и горе служили ему опорою. Подобно тому как спящий солдат вскакивает и бежит к оружию, заслышав нежданный сигнал тревоги, так истинно мужественное сердце готово воспрянуть в минуту крайности, бесстрашно встретить надвигающуюся опасность и в победе ли, в поражении ли сохранить твердость до конца. Ах! Никто из нас не ведает своей силы или слабости, покуда случай не поможет им проявиться в полной мере. И если у каждого человека есть мысли и поступки, воспоминание о которых заставляет его съежиться от стыда, много найдется и такого, что он с гордостью вспомнит и признает: прощенные обиды, преодоленные кой-когда соблазны или трудности, побежденные долготерпением.

Итак, не скорбь об умершем, как бы велика она ни была, но мысли о живых - вот что более всего угнетало Гарри Эсмонда в продолжение тюремного заключения, последовавшего за судом; нетрудно, однако, понять, что своих истинных чувств он не мог открыть никому из товарищей по несчастью, и те полагали, что причиной его угнетенного духа служит раскаяние и скорбь об утраченном покровителе, из какового заблуждения молодой человек не почел нужным их выводить. Собеседник он был скучный и несловоохотливый, поэтому оба офицера, не чувствуя к нему, должно быть, особого влечения, большей частью предоставляли его самому себе, а сами утешались костями, картами и бутылкою, на свой лад коротая дни неволи. Эсмонду казалось, будто он много лет провел в этой тюрьме, и вышел он из нее возмужавшим и изменившимся. В иную пору нашей жизни за несколько недель мы сердцем успеваем прожить годы, и когда оглянешься на прожитое, тут как бы зияет разрыв между старой жизнью и новой. Трудно измерить глубину страдания, покуда не миновал кризис сердечного недуга и не пришло время оглянуться назад. Во время болезни лишь терпишь, не размышляя. День проходит в приступах боли, ночь кое-как тянется до утра, и лишь много времени спустя мы видим, как велика была опасность, так охотник, гоняющийся за дичью, или беглец, спасающий свою жизнь, глядит на лежащую позади пропасть, недоумевая, как мог он перескочить ее и остаться в живых. О, мрачные месяцы ярости и горя, обиды и мучительного долготерпения! Тот стар уже, кто ныне вспоминает вас. Давным-давно он простил и благословил нежную руку, ранившую его; но след еще виден и рана только затянулась - ни время, ни слезы, ни ласки, ни раскаяние, ничто не сотрет рубца. Однако мы слишком своевольны, чтобы безропотно переносить горе. Reficimus rates quassas; {Мы чиним корабль, бурей расшатанный (лат.).} мы снова и снова бросаем вызов океану и пускаемся в рискованные приключения. Юные годы Эсмонда представлялись ему теперь годами искуса, а недавние испытания - обрядом посвящения перед выходом в жизнь, подобно тому как в нашей стране молодые индейцы подвергаются пытке, которую они должны молча снести, чтобы стать в ряды воинов своего племени.