Она машинально потянулась за ним, взгляд ее упал на мою руку, синюшно-бледную, которая не могла принадлежать живому человеку, и сестра отшатнулась. Я ободряюще сказала:

– Все в порядке, Олеся. Я умерла, но по ночам я вполне могу приходить к вам. Буду жить с тобой в одной комнате, и не надо больше вам по мне слезы лить. Видишь, как все здорово получилось?

Шагнув, я приблизилась к ней и чмокнула в щечку. Сестренка булькнула напоследок и свалилась в обморок.

«От радости», – умиленно подумала я, закрыла за собой дверь и прошла на кухню. Щелкнула кнопкой чайника, достала лимон из холодильника, насыпала в кружку пять ложек сахара. Странно – конфеты я есть не могу, а горячий чай меня бодрит и согревает.

– Кто там? – послышался усталый голос из дальней комнаты.

– Мам, это я, идем чай пить, – позвала я.

Разлила в три кружки заварку, налила кипяток и с наслаждением приложилась к своей чашечке.

Мать заворочалась в своей комнате, что-то бормоча. Я слышала, как она накидывает халат, слышала, как сунула босые ноги в тапочки и пошла в кухню.

– Доченька, ну что тебе не спится ночами, – ворчала она, идя по коридору. Я пила чай и улыбалась – сейчас она зайдет в кухню, а тут вместо Олеськи – навеки потерянная Алёна. Слегка испугается, конечно, но материнская любовь все равно перевесит.

Она вошла, щурясь от яркого света, кутаясь в темно-зеленый халат от «Victoria's Secret», который я ей подарила незадолго до смерти. Мне понравилось, что она носит мой подарок. Не забывает, значит.

– Здравствуй, мамочка, – улыбнулась я. – Ты только меня не бойся, но это я, Алёна.

Она молча судорожно щипала себя за руку.

– Господи, мне это снится, – наконец убежденно пробормотала она. – Что, доченька, значит, ты за мной пришла? Я следующая уберусь?

– Тьфу-тьфу, да живи до ста лет, – пожелала я.

– Но покойники ведь снятся к смерти.

– Да ничего тебе не снится, – покачала я головой. – Мама, это я, твоя дочь Алёна. Так получилось, что я смогла встать и прийти домой. Ты ведь сегодня плакала на моей могиле, и вот я тут.

Мама дрожащей рукой пошарила в вырезе халата, нащупала простой крестик на суровой нитке и выставила его перед собой. Он засиял нестерпимым светом, хлестнул меня лучами, и я отшатнулась, прикрывая глаза.

– Мама, ты чего делаешь? – отчаянно закричала я. – Убери, скорей это убери!

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, – выдохнула она, в ужасе глядя то на крестик, то на меня и пятясь из кухни. – Олеська!

На ее вопль никто не отозвался.

Мать кинулась в коридор, что вел к входной двери, еще пару шагов вперед – и будет комната сестры.

– Мамочка, ну неужели ты мне не рада? – неверяще спросила я.

– Олеська! – не своим голосом вопила мама. – Олеська, доченька!

Я подняла бровь.

– Значит, я больше тебе не доченька?

Мама посмотрела на меня темными от смертельного ужаса глазами и закричала:

– Сгинь, бесовское отродье!

– Я твоя дочь! Неужели ты не рада встрече со мной? Теперь ведь тебе не надо оплакивать меня, я могу приходить сюда по ночам, мы будем пить чай, вышивать крестиком и играть в покер!

– Я тебе покажу вышивание, бесовка, – дрожащим голосом сказала мать, все так же отступая к комнате сестры. – Алёна, моя дочь, похоронена, а кто ты – мне неведомо.

И тут она споткнулась об Олеську, упала, и закричала не своим голосом:

– Убила! Убила уже Олесеньку, кровиночку мою!

Кровиночка, очнувшаяся от материнского пинка, со стоном поднялась, увидела меня и потерянно прошептала:

– Ну что за хрень мне снится?

– Иконы неси! – закричала мама.

– Да перестаньте вы цирк устраивать! – в сердцах бросила я. – Пришла к вам, потому что больше некуда, и думала, что вы обрадуетесь моему воскрешению, а тут такие истерики. Мне уйти?

– Да! – закивала головой мать.

– Ты меня правда выгоняешь? – неверяще спросила я. – Мамочка, это ведь я, Алёна, дочь твоя!

– В могиле моя дочь! – зло сказала она. – Сама ее похоронила!

Олеся вышла из своей комнаты и решительно выставила прямо мне в лицо оставшуюся от бабушки икону. Темная, почерневшая, она засияла ярче крестика, причиняя мне дикую боль.

Завизжав, я отшатнулась.

– Отведай освященной иконы! – Олеська, почуяв силу разрисованной дощечки, наступала на меня.

– Да уйду я, уйду, если вы такие злые, – плача от боли, шипела я. – Уйду! Только проход к двери освободи!

Сестра словно и не услышала, загоняя меня обратно в кухню.

– Иди отсюда, тварь, – шипела она.

– Куда? – взвыла я. – Пропусти к двери!

Никогда не думала, что у меня сестра такая дура. Если бы она освободила мне проход, я бы ушла, плюнув ей в рожу напоследок. А так она меня загнала в угол. В прямом смысле. Я забилась около холодильника и смотрела, как Олеська с безумными глазами надвигается прямо на меня. Кожа плавилась от сияния иконы, и бежать было некуда.

– Убери икону, я уйду! – уже не мольба, не плач, а яростный рык вырвался из моих уст. – Уйди, или я за себя не отвечаю!

Она скривилась, размахнулась и я поняла: сейчас икона прилетит мне прямо в лицо. Я не знала, что со мной станет при этом, но выяснять не хотелось. Схватив со стола чайник, я метнула его в сволочную сестру, а сама подскочила к окну, быстро рванула на себя шпингалеты и выпрыгнула из родной квартиры. С подоконника – на козырек перед дверью в подъезд, оттуда – на землю. Вслед мне неслись дружные проклятья моей семьи.

Отряхнувшись, я поковыляла к себе на кладбище, злая до невозможности.

Сходила, называется, в гости!

…Остаток ночи я провела в хозяйственных хлопотах. Тихонько ругаясь от обиды на родных, я усердно рыла пещеру сбоку от могилы, надо же благоустраивать жилье. Ближе к утру у меня получилась довольно просторная гостиная, с могилой ее соединила узким лазом. Украсила стены венками, в одной нише устроила бар, в другой – буфет, благо народ в России хлебосольный, завсегда на могилке и снедь, и выпивку оставят. Подумав, сперла с одной из могил вкопанный столик с двумя стульчиками, они отлично вписались в интерьер. Оглядевшись, я признала: получилось очень миленько. Не стыдно и гостей привести. Я мечтала, что долгими зимними ночами тут будет собираться приличное общество, мы будем травить байки и скрашивать друг другу одиночество.

Так я думала, когда создавала эту гостиную. На деле же все оказалось сложнее. В перерывах между земляными работами я выбиралась на поверхность, кралась между могилами и звала соседей. Я впечатывала свое мертвое тело в продолговатые холмики, деликатно стучала по памятникам, но молчание было мне ответом.

Засыпала я под утро в весьма нервном состоянии. Ну что за смерть – сплошные стрессы!

…На моем лице расцвел огонь.

Жаркие бутоны лизнули кожу, опалили ресницы, я в панике подняла руки, чтобы закрыться ими – но и они превратились в факелы. Истошно закричав, я открыла глаза и увидела настоящий день.

Светило солнце, беспечно цвели одуванчики. А около гроба стоял Ники, бойфренд Олеськи, с лопатой наперевес.

– Не подходи! – завопил он, когда я взглянула на него безумными от боли глазами.

– Иди ты к черту! – зло рявкнула я, плюнула желчью в Олеську, которая стояла чуть поодаль, и ящерицей юркнула в могилу.

– Выходи! – храбро вякнул Ники мне вслед.

– Щаз! – многообещающе буркнула я. – Что за люди, помереть спокойно не дадут.

– Так ты помри, и проблем не будет, – предложил парень.

– Иди отсюда подобру-поздорову! – зашипела я.

– А что ты мне сделаешь? – хмыкнул он. – Вон как ты в могилку-то рванула, не выносишь, видать, света белого!

– В суд подам! Вандализм, покушение на частную жизнь, причинение физического вреда плюс разрушение моего жилья. Будешь до старости на Колыме лес валить!

– Ну выходи, – согласился он, – выходи, Алёна. Я тебя даже до полиции на машине подброшу.

– У меня сончас, все вопросы ко мне после заката, – железным тоном молвила я.