Мужчина просунул в окно руку, взмахом показывая направление. Люди зашевелились, поползли к нему. Красное море расступилось.

Рагуил оцепенело побрел со всеми, держась в стороне, чтобы ненароком никого не задеть. Мужчина протянул ему руку, помогая выбраться из вагона. Рагуил вздрогнул.

– Я сам, – сказал он, отводя взгляд.

Зрительный контакт тоже давался ему с трудом.

Он ухватился за борт, собираясь прыгнуть на рельсы. Семь раз постучал большим пальцем по оконной раме, занес одну ногу. И вдруг замер.

По насыпи шагали несколько человек в ярко-оранжевых жилетах и белых касках. Рагуил пересчитал их. Шестеро. Не семеро. Может, не стоит торопиться?

Дыхание участилось. Сердце затрепетало. Он закусил изжеванную нижнюю губу. Однако тут же опомнился и с облегчением выдохнул. Воздух с дрожью вырвался из легких. Шелестом – как гремучая змея по траве.

Все хорошо. Мужчина с фонариком тоже ведь спасатель. С ним их будет семеро. Значит, спускаться можно.

Снаружи воняло дымом, но не так сильно, как в вагоне, полном смога. Рагуил хотел вздохнуть, но черная тварь схватила его за горло.

– Ты потерял ее, – зашипели голоса. – Потерял! Ты теперь один. И никто тебя не с-с-спас-сет…

Рагуила затрясло. Горло стиснуло еще сильнее.

– Эй, парень, ты как?

Рядом появился мужчина и положил руку ему на плечо.

От непрошеного касания к горлу подкатила желчь.

– Да тебя трясет! – воскликнул мужчина и наклонился так близко, что его дыхание обожгло щеку. – Ну-ка посмотри на меня. Ты цел?

Легкие у Рагуила, казалось, вот-вот лопнут. Сердце ходило ходуном. Хотя он давным-давно потерял обоняние, в ноздри шибанула вонь сигарет и одеколона.

Голоса вопили все громче, норовя перекричать друг друга. В диком эхе свиста и ругательств они обвиняли его, подстрекали. Словно сто человек заговорили разом. Голоса, которые он слышал каждый день. Голоса, из-за которых хотелось биться головой о стену и драть на себе волосы.

– Вот тупица! Идиот! Ха! Ха! Ха! Давай, давай, с-сделай это. Не с-смей! Ха-ха! Нет, ты только пос-с-смотри на с-себя! Никчемный! Тупица! Дебил!

Рагуил зажал уши руками и стал напевать, но заглушить их все равно не удавалось.

Люди выползали из стен, распахивая рты все шире и шире, пока от лиц не остались лишь раззявленные зубастые пасти с длинными языками. Земля заколыхалась от червей.

Рагуила трясло так сильно, что нечем было дышать. Голова раскалывалась, тело ломало, будто его затягивало в мясорубку. Он стоял не возле изувеченных остатков поезда. Он снова оказался там, в прежней западне. Напуганный. Слабый. Беспомощный.

Давление в груди нарастало. Он не чувствовал больше своего тела. Не понимал, что вокруг.

Рагуил бросился бежать, спотыкаясь о рельсы и камни, словно нарочно кидавшиеся под ноги.

Запнулся, упал на землю. Оглянулся через плечо. Сердце колотило в ушах, легкие горели, а голоса по-прежнему вопили на все лады:

– Тупица! Да, да, ты такой! Ну прос-сто идиот!

Дьявол позади набирал силу. Он рассыпался на сотню одинаковых злобных тварей.

Пассажиры, выбиравшиеся из поезда, спасатели, полицейские в желтых жилетах – все они теперь имели один лик. Лик Дьявола. Лицо из далекого прошлого.

Словно по команде, демоны обернулись к Рагуилу и раззявили рты, вываливая языки. По подбородкам потекли слюни.

– Смотри на меня! – хором, в один голос, велели они. – Смотри!

Рагуил сложил руки, кончики пальцев прижимая ко лбу.

– Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое… – зашептал он, повторяя молитву снова и снова, не смея поднять глаз, пока не произнесет ее семь раз.

Голоса понемногу утихли. Остался лишь один, самый звучный и глубокий:

– Не сдавайся дьяволу! Изгоняй грешников с лица земли. Настало время облачиться в доспехи. Я – Сам Господь!

– Вот, бери.

Джек протянул мне чашку кофе. Черного и очень крепкого.

Чашка – белая с облупившейся надписью на боку: «Мы делаем больно плохим парням». Давний подарок Дункана.

– Уж прости, девиз полка специальной разведки я не нашел, – объявил он тогда. – Пришлось выбирать самое похожее из того, что было.

– Ты почти угадал, – со смешком ответила я.

О работе спецразведки редко сообщали в новостях. Поэтому люди не очень хорошо представляли, чем именно мы занимаемся. И, наверное, это к лучшему.

Я, скривив губы, глотнула густой, убойно сладкий напиток. «Чтобы встряхнуться», – пояснил Джек.

Поджав ноги на диване, я откинулась на спинку и прижала горячую кружку ко лбу. Мигрень никак не унималась, хотя немного отступила от теплого компресса.

Фоном бормотало радио:

«Сотни людей получили ранения, более десяти человек погибли при крушении на железной дороге близ станции «Кентиш-Таун» на севере Лондона. Пригородный поезд, следующий в сторону «Кингс-Кросс», столкнулся с грузовым составом, перевозившим дизельное топливо и мазут. На месте катастрофы находится наш корреспондент Боб Мартин».

Голос диктора сменился другим – полным пафоса и драматизма.

«Мертвые тела, смятые разорванные вагоны, разбросанные повсюду обломки – вот что открывается нашим глазам. Спасатели работают даже ночью, в свете прожекторов, пытаясь среди руин найти уцелевших. К катастрофе привела цепочка трагических случайностей. Товарный состав по не известной пока причине сошел с рельсов и перекрыл соседние пути, по которым следовал попутный пассажирский поезд. Даже сейчас, через несколько часов после аварии, спасатели извлекают из-под завалов тела погибших, а машины «Скорой помощи» забирают раненых. Многие находятся в критическом состоянии. Их везут во все близлежащие больницы. Около двадцати пассажиров до сих пор заблокированы в первом вагоне, наиболее пострадавшем при столкновении. Официально подтверждена гибель двенадцати человек. Судя по характеру разрушений, пассажирский поезд двигался со скоростью около ста десяти километров в час, максимально возможной для этого отрезка пути».

В эфир снова включился ведущий:

«Открыта горячая линия. Получить информацию о судьбе родственников или знакомых можно по телефону ноль два ноль семь пять четыре шесть шесть семь семь восемь. Повторяю: ноль два ноль семь пять четыре шесть шесть семь семь восемь. Следующий выпуск новостей – в десять утра».

«Вей!» – сказал бы мой отец в типично еврейской манере, невзирая на свои ближневосточные корни. Мать терпеть не могла этот «гортанный язык». Она воспринимала еврейско-персидское происхождение мужа как приятную экзотику, однако не любила без лишней надобности вспоминать о его дальних европейских предках.

– Ты когда так говоришь, словно дворняжка гавкаешь, Ария, – сказала она как-то раз, заглядывая к нему в кабинет, где мы сидели вдвоем; он в старом кожаном кресле курил папиросы, а я на полу заплетала косички из бахромы потертого восточного ковра.

– А я, значит, тоже дворняжка, папа? – спросила я, забираясь к нему на колени. Уже тогда я понимала, что не такая, как все. – Я ведь наполовину англичанка, наполовину персиянка, наполовину еврейка и наполовину протестантка.

С математикой у меня всегда была беда.

– Неправда, Зибакам. Ты не дворняжка, ты фереште. Это значит «ангел». – Отец поцеловал меня в макушку. – Так что насчет стихов? Читаем «Гулистан»[3] дальше?

– О да!

Он рассмеялся и снова поцеловал меня.

Сейчас с языка гораздо чаще срывались не еврейские словечки отца, а ругательства, которых я нахваталась за годы службы в спецразведке. Нынешнюю ситуацию, например, очень метко описывало одно слово: «дерьмище».

«Ну, и стоило оно того – в кои-то веки выходить из дома только потому, что сегодня день рождения Дункана?» – подумала я, делая очередной глоток из чашки и морщась. От приторной сладости сводило зубы.

Поднять наконец задницу с дивана – отнюдь не храбрый поступок. Скорее даже, наоборот, откровенно тупой. Лучше было не выходить из дома. Осталась бы цела и невредима.