Спроси в то время Анастасию о любви – вряд ли бы ответила. Внешне ничем она не выдавала пепла в душе. Всегда приветлива, любезна, очень интеллигентна. И слез ее никто не видел. Мужа всегда называла – Вася. Спешила домой вечерами, готовила ужин, непонятно, но как-то находили общий язык и общие интересы. Это было послевоенное время, когда люди часто шли на компромисс в отношениях, понимая – надо жить. Во что бы то ни стало, надо жить и растить детей. Другого нет и не будет.

Через год родился Витя, и у Анастасии Георгиевны появился объект для искренней любви. Василий Васильевич дожил до пятидесяти пяти лет, сильно располнел и, уже когда Виктор учился в институте, на почве увлечения рюмочкой однажды жарким днем схлопотал инсульт, из которого еле-еле выбрался, а в больнице, за день до выписки, его накрыл второй, еще более тяжелый удар, и спустя неделю Анастасия Георгиевна овдовела во второй раз. И опять горела внутри, не выдавая горя и слез не тратя.

Виктор смерть отца перенес тяжелее матери. Он очень остро ощущал свое бессилие, перелопатил горы книг по неврологии, поднял всех друзей и знакомых, доставал дефицитные препараты, даже сверхдефицитные церебролизин и актовегин, вечерами сидел у отца в больнице, подменяя мать, и мыл, и перестилал, и выносил, умом понимая, что надежды нет. Стволовой инсульт, превративший отца в растение, дал им не больше месяца на прощание.

А после института распределился на скорую. Вообще-то его не особо и спрашивали – почти весь курс загнали на 03. В памяти сохранился месяц работы фельдшером до армии. Каких-то специфических интересов за время обучения Виктор не обрел, поэтому динамичная работа на машинах пришлась по сердцу.

Через год после смерти отца к Виктору однажды вечером приехал старый армейский друг с большущей сумкой на «молнии». Из сумки доносилось сопение и повизгивание. Друг поставил сумку и, видя недоумение Носова, спросил:

– Ты кого больше любишь – блондинок или брюнеток?

– Ну, блондинок, – с опаской сказал Виктор.

– Тогда держи. – И друг извлек из сумки рыжего щенка, похожего на лисичку, с белой стрелочкой по носу. Щенок, расползаясь лапами на линолеуме, тут же присел и напрудил. – Кличку придумаешь на букву «Д», отца Дарьялом звали. Я потом позвоню, скажешь, как назвал. Это нужно для родословной.

Носов удивился, присел на корточки, погладил щенка.

– Это так серьезно? Именно на «Д»?

– Очень серьезно. Но только не Джесси, Долли или Дженни, их сейчас много по Москве. Придумай пооригинальнее.

Друг процитировал из «Гусарской баллады»: «Цыганка нагадала любить шатенку мне…»

– А ты, значит, блондинок предпочитаешь?

Носов отмахнулся:

– По мне все хороши, лишь бы человек хороший попался. Шатенки и брюнетки тоже вполне…

Так в доме появилась огненно-рыжая Динка, а вместе с ней драные обои, изгрызенные ботинки, перекушенные провода и обточенные остренькими щенячьими зубами ножки стульев.

Носов не был мизантропом или женоненавистником, не имеющим интереса к противоположному полу, пожалуй, наоборот, он изрядно погулял на первом и втором курсах, дело чуть не дошло до отчисления… Но ректор пожалел его, и ограничились лишением стипендии на один семестр да выговором без занесения в личное дело по комсомольской линии…

За время учебы у него было несколько подружек, по очереди. Тянулся за ним небольшой шлейф разбитых девичьих сердец…

Совесть Носову не позволяла совершать подлости и одновременно он нескольких романов не заводил, так что, к концу интернатуры ничего более прочного, чем ночное дежурство с ординаторшей под одним одеяльцем или быстрого секса с медсестичкой из спортивного интереса, без обязательств, в личной жизни не было.

Все его подружки, мечтавшие о замужестве, пытались воспитывать Виктора, делали это обычно весьма грубо, а он этого терпеть не мог и, как только замечал попытки манипуляции и давления, прерывал дружбу.

А больше всего он терпеть не мог, когда его спрашивали: «Ты меня любишь?». Любовь сразу пропадала. Он отвечал: «А ты не чувствуешь?». И если девушка отвечала: «Нет», он отвечал: «Это значит, ты меня не любишь, а моя любовь тут совершенно не при чем»! – обычно после такого разговора они расставались.

– Любовь, – однажды сам себе сказал Виктор, – не требует доказательств. Она если есть, ее не надо спрашивать и убеждаться в ее наличии. А если сомневаешься – значит, ее уже давно нет, и только страшно признаться в этом. А чем чаще спрашиваешь – тем дальше она уходит. Любовь не прячется в словах, она живет в делах и отношении. А слова – это только приятный звук. Они важны, но судить по ним о любви – глупо. Настоящая любовь – жертвенна, люби не к себе, а наружу, тогда в ответ получишь такое же чувство.

Мама терпела молча, отец тоже старался не донимать вопросами о невестах. Повзрослеет – сам устанет холостяковать. А пока гуляет, значит нет достойных невест.

Строже всех, пожалуй, к прогулкам Виктора относилась собака. Подросшая и повзрослевшая, каждый раз, когда он приходил после двенадцати, благоухая ароматами духов и дезодорантов, Дина встречала его в коридоре и, пока Виктор, сидя на корточках, расшнуровывал и снимал ботинки, шумно обнюхивала пахнущую косметикой шевелюру, щеки и воротник, после чего презрительно фукала и уходила. Она этих встреч не одобряла.

Анастасия Георгиевна вздыхала и, провожая по утрам на дежурство, намекала Виктору, что пора бы остепениться и найти, наконец, себе невесту. Ведь уже скоро тридцать лет стукнет. Виктор отшучивался, мол, нет нынче таких как ты… а другие мне не по душе.

Встреча с Виленой Стахис оказалась для Носова роковой. После первого же свидания он понял, что, наконец, нашел ту, единственную. И, как ни странно, на запах, принесенный после встречи с Виленой, Динка отреагировала нормально, несколько раз дружелюбно мотнув хвостом, сунула длинный нос в ладони Виктору – почеши!

А уж знакомство Вилены с Витиной собакой и вовсе прошло совершенно замечательно. Динка, не отходила от девушки, умильно улыбалась и при каждом случае или подсовывала нос под ладонь или клала его на колени. Абсолютное доверие и любовь.

Выспавшись, они встретились на следующий день и потом как-то легко и незаметно отработали сутки. И дальше, дальше…

Заведующий подстанцией почуял неладное, когда было уже поздно.

Он попытался определить дочь в другую бригаду, но та, не особенно стесняясь в выражениях, объяснила папе, что с другими врачами ей совершенно не интересно!

Он возразил, что его как заведующего совершенно не волнует, интересно ей или нет! Есть порядок и субординация!

А она очень грамотно ответила, что ведет он себя не как заведующий, которому и в самом деле должно быть все равно, лишь бы дело делалось, а как ревнивый папочка, которому вдруг чем-то не угодил Носов!.. Вопрос – чем?

– Нет, ты скажи!? – топнула ногой Вилена.

Герман сдался, Носов был симпатичен и ему самому. Он любил серьезных и ответственных работников.

Может быть, какую-то роль сыграла фамилия мамы Виктора – Исаковская, может – нет. Но мешать дочери дальше встречаться с Носовым, заведующий не стал. Поворчал формально и махнул рукой.

Однажды он Вилене сказал, мол, гуляйте, да со свадьбой не затягивайте! Чего время впустую перегонять? Дочка ничего не ответила, хихикнула.

Теперь они всегда работали вместе – Виктор и Вилена. Иногда третьим к ним садился фельдшер Володя Морозов или еще кто-нибудь, но чаще Морозов.

Вилена однажды призналась Носову, что, когда отец думал, куда бы ее посадить после окончания стажировки, она сама попросилась к нему в бригаду.

Но этот разговор случился значительно позже, когда они уже не только гуляли по паркам или целовались на последнем ряду в кинотеатре.

Виктор загасил в пепельнице коротенький «столичный» окурок и со вздохом принялся вылезать из узкого пространства между холодильником и кухонным столом.