– Идемте, – приказал Жнец и накрыл их тела плащом. Души взяли его за руки, и они растворились в сгустившемся мраке.
В ту ночь жители Вестминстера4 были разбужены звоном колокола, криками соседей и шумом подъезжающих машин5 с водой и пожарной бригадой. Люди столпились перед домом атташе6. В ужасе наблюдая, как языки пламени добрались до третьего этажа, слышали звон лопающихся стекол, видели, как огонь вырвался наружу, разгораясь с поистине дьявольской силой. Команда с трудом пыталась погасить его, но оно не сопротивлялось водной стихии, уничтожая все следы преступления.
Позже сотрудники Скотленд-ярда осмотрели почерневший, закопченный дом и обнаружили обгоревшие тела. По словам соседей, барон Рестлесс вел уединенный образ жизни, не устраивал званых вечеров. Его супруга – дочь обедневшего дворянина, уроженка Санкт-Петербурга, также не стремилась к обществу богатых и титулованных соседей. Занималась воспитанием детей, всецело посвятив себя им и наотрез отказавшись от гувернантки.
Приличная семья с послушными детьми. Очень жаль малышей, ведь в полуразрушенном доме нашли и два детских тела. Некоторые сердобольные соседки плакали, те, что посдержаннее, отвечали на вопросы полицейских. Уже выдвинули несколько теорий. Но самой вероятной считали оплошность слуг: поздняя ночь, кто-то из них неплотно прикрыл заслонку, и угли высыпались на пол. Искры хватает, чтобы сгорело все, особенно, когда вокруг столько дерева, бумаги и тканей. Барон питал слабость к заграничным статуэткам и книгам, те, кто бывал у них в гостях, говорили, что почти в каждой комнате стояли книжные шкафы. Но полицейские не отмели и версию с убийством, атташе был дипломатом, а на углу их улицы – Кенсингтон-Палис-Гарденс – находилось посольство Российской империи, куда покойный, по словам соседей, часто захаживал по долгу службы. Дом был закрыт изнутри, окна тоже. Никто ничего подозрительного не обнаружил, криков помощи не слышали. Тривиальнейший несчастный случай: все тщательно осмотрели и решили – люди угорели в дыму, не успев выбраться. Дело не стоит того, чтобы из-за него поднимали шум, в Скотленд-ярде хватает проблем. Чего стоил Джек-потрошитель со своими кровавыми проделками! Убийства сотрясали город уже несколько месяцев.
У мельтешащих сотрудников, позевывающих в предрассветный час прохожих и шушукающихся слуг не вызвал ни малейшего интереса тот факт, что обнаруженные детские тела были в кроватях. Полицейские не потрудились узнать, кому принадлежал третий, обугленный труп на лестнице, возможно, в столь поздний час к барону прибыл гость. Зато среди переулков Брикстона7 Жнец забрал две детские души, изящно переместив их тела в дом ныне покойного барона. Сам же устроил «неучтенных» на своей временной квартире.
Дом Жнеца находился близ парка Уэстборн Грин на Борн Террас с видом на канал. Другие жнецы предпочитали не гнездоваться в месте работы и уходили в Корпсгрэйв – мир смерти или, как его еще называли, изнанка Лондона, где жили все: от призраков, не упокоившихся духов до вампиров и Жнецов. Корпсгрэйв был идентичным отражением Лондона, столицей мертвых и всей нечисти, собранной из уголков Великобритании. Жнецам не возбранялось обитать в мире живых, но многие из них плохо переносили солнечный свет и слишком свежий, не загрязненный ароматом разложения воздух.
Каждый выполнял свою работу, получал списки душ и должен был неукоснительно соблюдать кодекс Смерти. Главным и самым важным правилом которого являлся запрет на убийства людей, не входящих в список, а также вмешательство в судьбы живых. Жнецу воспрещалось убивать кого попало или по собственному желанию. Нарушителя ждало развоплощение – смерть без шанса на реинкарнацию.
Сидя на лавочке рядом с могилой на кладбище Кенсал-Грин, Жнец раздумывал над детскими душами. Их тела спокойно лежали в чуланчике арендуемой комнаты в ожидании его возвращения.
Тени сгустились, потянуло сыростью Корпсгрэйва, сладковатым ароматом тлена и перед Жнецом предстал его лондонский коллега. Бледное лицо скрыто под тенью широкополой шляпы с облезлым черным пером, на правом глазу повязка. Из-под рукава выбивалось пышное кружево рубашки, а затянутая в кожаную перчатку рука придерживала шпагу на широком ремне. Эфес едва заметно светился голубоватым светом – подобно сосуду оружие полнилось собранными душами. Вступая в должность, жнецы сами выбирали образ косы для удобства в использовании.
– Забрал я твоих слуг в последний момент, повезло, что крыша не обвалилась, а то пришлось бы рыскать под ее останками, так что с тебя причитается, – хмыкнул Мушкетер и устроился рядом с коллегой, вытянув ноги в ботфортах к заросшей мхом могиле. В полумраке на ней поблескивала влага от прошедшего дождя.
Жнец кивнул. Они с Мушкетером были давно знакомы, впрочем, сложно говорить о времени, когда ты жнец. Воспоминания об их встрече казались сном. «Кажется, это случилось в годы противостояния Капетингов с Плантагенетами, или же… я что-то путаю», – вспоминал Жнец.
– Ты сегодня молчаливее обычного, – отметил Мушкетер, отбросив край черного плаща с вышитым серебряным крестом. – Я видел тебя рядом с Гайд-парком, за тобой скользили две детские души.
Жнец молчал, но коллега и так все понял.
– Неучтенные?
Он кивнул, и Мушкетер склонил голову на бок, в глазах появилось любопытство.
– У тебя уже выполнен план?
Жнец взглянул на собеседника серебристыми глазами с узкими вертикальными зрачками:
– Перевыполнен, – он поправил сползшие очки с синими линзами и потер лоб. Из-за заостренного уха выбилась белоснежная прядь.
– Даже так?! – Мушкетер присвистнул и побарабанил пальцами по колену, кожа перчатки скрипнула. – У меня недобор, как раз не хватает двух душ, хочешь, я заберу их себе? Неучтенных можно отдать, или же оставь, чтобы в следующем месяце меньше работать.
Жнец тяжело вздохнул, изо рта вырвалось облачко пара.
– Но я не настаиваю, ты ведь их нашел – тебе и решать, – добавил Мушкетер. – И я помню, как ты недолюбливаешь канцелярщину.
– Душа их матери видела меня и разговаривала со мной, – неожиданно признался Жнец.
– Такое случается, должно быть, она медиум. Их нельзя хоронить как обычных людей, иначе они оборачиваются неупокоенными духами, бродят в мире живых, пугают их своими криками, а то и вселяются. Это ведь не призраки, те могут посудой погреметь, дверью скрипнуть – ничем не отличаются от того же сквозняка.
– Я тоже так подумал. Медиум… кажется, их сжигали на кострах в период гонений на ведьм.
– Точно! Ох и лютое было времечко, столько красоток погибло зазря, помню одну хорошенькую блондиночку, ух! – Мушкетер покрутил темный ус, в его глазах появился похотливый блеск. – Кстати! – он перевел взгляд на обувь собеседника. – Отличные… ботинки, кажется, это так называется.
Жнец пошерудил по листве подошвами и согласно кивнул.
– Подарил один человек.
– У него отличный вкус, мне бы тоже не мешало сменить обувь – ноги ужасно потеют! Ох уж эта старая мода, пора бы переобуться, – он мучительно указал на ботфорты, а затем поднялся с лавки и, перекатываясь с пятки на носок, взглянул на небо, где горела желтоватая головка луны.
– Если передумаешь, то знаешь, где меня искать, кстати, ты тоже заходи к госпоже Батори, у нее все чаще стали умирать девушки, а что может быть лучше угасающей прелестницы в объятьях смерти? – он усмехнулся и, развернувшись, звякнул шпорами. Тьма сгустилась вокруг, опутав его шлейфом, и напоследок Мушкетер добавил, – Не забудь – нам нельзя вмешиваться в дела людей, – и исчез.
«Я и не вмешиваюсь, подержу неучтенных до поры до времени», – решил Жнец. Он не знал, кто эти дети, и за что умерли. Им не выдавали информацию на покойников – ни к чему. Их дело забрать души и принести в Корпсгрэйв, а что с ними будет дальше – не его забота.
