Но проблемы отношений России и Китая, которые, несомненно, высветились за последнее время, когда вот эта политическая необходимость и воля каких-то государей швырнула нас в эти жёсткие объятия… Значит, нам приходится искать новые способы коммуникации, и эти способы должны быть гораздо глубже и тоньше, потому что и китайский язык, и русский язык, они имеют принципиально иную глубину, по сравнению с европейским языком.

АМ: А как они соотносятся между собой?

БВ: Вот между собой-то они как раз соотносятся труднее. Но если это соотношение создастся, если получится эту коммуникацию наладить, то это будет гораздо более глубокая коммуникация. Поэтому, с одной стороны, это политические директивы, что «Давайте дружить!». В 50-е годы, давайте дружить в 90-е годы, 2000-е, но на самом деле в отношениях у русских и китайцев гораздо больше душевной близости и теплоты, чем у китайцев с англосаксами или у русских с англосаксами.

И там и там в большей степени подражательность, и там и там в большей степени какие-то постоянные заимствования, которые плохо садятся на эту почву.

АМ: Но это взаимоотношения на уровне колонизаторов. Главные колонизаторы – это англосаксы. Они придумали деньги. По крайней мере, ввели их в контрольный оборот.

БВ: Они запустили их как регулятор сознания всех народов.

АМ: И китайцы, русские, японцы и прочие жители Бразилии и Судана могут между собой выстраивать отношения…

БВ: Вот они эту игру и придумали. Они уже придумали игру не с танками, а с фантиками за какие-то призы.

АМ: Всё получается.

БВ: Да-да. Но получается, кстати говоря, я не уверен, что слишком уж идеально. Так, как бы хотелось тем, кто игру придумал. Потому что игру придумать – дело непростое.

АМ: Ну, тысячелетия пройдут, как в твоей китайской традиции, потом что-нибудь да изменится.

Вот в 70-летие окончания Второй мировой войны многие узнали, что, оказывается, китайцы тоже воевали и там какие-то миллионы людей погибли. Для большинства, для массового сознания это новость, Люди так, вот я общаюсь немножко по журналистской своей профессии, говорят: «Да это все ерунда. Никто не обращает внимания». Японо-китайские противоречия. Если почитать современные источники – они гораздо более жёсткие, чем англо-германские, русско-немецкие и прочие…

БВ: Да, абсолютно верно.

АМ: А что там такое, между китайцами и японцами?

БВ: Между китайцами и японцами… Моя картина мира: в своё время японцы, столкнувшись с китайской цивилизацией, увидели всю эту глубину и возможность. И начали черпать оттуда руду, ресурсы. Взяли иероглифы, взяли китайское Пятикнижие, ввели у себя конфуцианские модели, ввели у себя правление, экзамены чиновничьи.

В общем, как-то скопировали. И, с их точки зрения, они скопировали гораздо лучше, чем китайцы. Они как бы опозорили свой потенциал. Ты же знаешь, как бывает.

АМ: Они – это…

БВ: Китайцы. Что китайцы совершенно не тянут на те достижения интеллектуальные, духовные предков, которыми японцы сумели воспользоваться. Японцы – как таковой младший братик, физически покрепче, поживее, идущий по чьим-то следам, он всё время пытался доказать Китаю, что он правильней, круче, что он это употребил всё это лучше…

АМ: Так почему жестокости-то такие? В фильмах, книжках про их концлагеря такое…

БВ: Да вот это именно такая позиция, что вы – не люди. Вам это было дано, и вы с этим так плохо разобрались. И потом, ты же понимаешь, насколько всегда жёстче противоречия между родственниками, между близкими людьми… Ну, с кем-то ты повздорил и забыл. А здесь же люди связаны между собой генетически близко. А эти – ещё и тысячелетиями. И как только предоставлялся случай, то, конечно, показали по полной вот эту свою крутизну. Никто не ожидал, что всё так закончится.

АМ: Пришли злые англосаксы, сбросили атомную бомбу, и всё закончилось.

БВ: Ну, в определённой степени. Я хочу сказать, и наши братья славяне тоже что-то там поделали. Не уверен я, что всё было абсолютно гладко и что сила-то была, и сила немереная, серьёзная. Мы однозначно являемся соперниками англосаксов.

АМ: Мы – это кто?

БВ: Россия.

АМ: А китайцы?

БВ: И китайцы тоже.

АМ: Все против англосаксов? Или англосаксы против всех?

БВ: Да нет, ну англосаксов там же тоже достаточно.

АМ: А англосаксы – это все-таки цивилизационная модель?

БВ: Цивилизационная однозначно. Всё-таки они навязали миру язык общения. Английский язык, который все учат. Который научает тебя создавать такую картину мира, который научает тебя мыслить таким образом, который научает тебя…

АМ: Действовать.

БВ: И действовать. Of course!

АМ: А китайский язык, японский язык, корейский, вьетнамский… Это разные языковые среды?

БВ: Нет, ты знаешь, там есть сходства определённые языковые. То есть сказать, что это разная языковая среда, совсем нельзя.

АМ: А это не белорусский, украинский и русский языки?

БВ: Не совсем так. Потому что они параллельные конструкции. То есть другая языковая система, она и создает другую конструкцию.

Меня все время поражает, когда с вьетнамцами разговариваешь, говоришь: а у вас вроде с могучими китайцами что-то общее было? На что тебе сразу: «Могучими?! Нет! Це неправда ваша, барин, будет».

Их спрашиваю: «Знаете такой роман про Джугалиано?» Они говорят: «Да, это НАШИ народные герои». Вот эти герои романа «Троецарствия» – это народные герои Вьетнама. На них учатся дети и так далее. Или, например, то же самое: корейцы говорят, что медицинский трактат Желтого Императора придумали корейцы и что Хуан Ди – Жёлтый император – был корейцем.

АМ: Ну, паровоз-то придумали братья Черепановы на самом деле. А первый самолёт придумал Можайский.

БВ: Конечно да. Но всё это было немножко раньше, вся эта история. Здесь гораздо сложнее проверить, верифицировать. Здесь кто сильнее, тот и прав, по сути.

АМ: Целеполагание англосаксонской цивилизации на современном этапе в твоей картине мира? Чего они хотят?

БВ: Ты знаешь, я считаю, что любая цивилизационная модель пытается сохранить гомеостаз, она пытается сохранить себя. Была такая чудесная работа антрополога Джозефа Тернера, американца. Она называется «Структура коммуникаций». О том, что структура… Ну, и Грегори Бейтсон со своими исследованиями о том, что система стремится сохранить себя, она представляет собой наивысшую ценность.

И, например, когда семья приходила на вот эти сеансы стратегической психотерапии, то все они объединились против психотерапевта в первую очередь. То есть все вроде как шли лечиться, но лечиться никто не хотел, они все боролись с психотерапевтом, пытаясь его дисквалифицировать и доказать ему, что он ничтожество.

АМ: Сейчас что хотят англосаксы в Лондоне и Вашингтоне? Или в Гонконге.

БВ: Того же самого.

АМ: Сохраниться?

БВ: Сохраниться, конечно.

АМ: Они хотят вроде Марс осваивать…

БВ: Не, ну это дело-то житейское, осваивать всё что угодно можно. Но сохраняется же модель: способ принятия решения, ценности, и бабушку надо называть «грэнма», а дедушку – «дэдди». Или папу. Это же правильно, когда «бабушка» – «грэнма». Попробуй произнести «Ба-буш-ка».

АМ: А у китайцев есть целеполагание на геополитическом уровне?

БВ: Однозначно. Китайцы тоже хотят сохраняться. Но у китайцев базовая модель – это сохранение средины. И средины не только в географическом и геополитическом плане, но средины в структуре сознания. То есть средина – китайский иероглиф «джун», он одновременно означает сохранение равновесия. То есть во всех движениях, которые направлены влево или вправо, избыточность или недостаточность всё время стремится соблюдать средину равновесия.