Даже если бы Доротея на минуту могла представить подобное, она посмеялась бы только: что могут мертвые сделать живым?

Её смена закончилась в два часа ночи. Она включила свет, выперла на улицу последних пьяниц — идите, идите, допивайте чью-то домашнюю наливку у костров, а она домой хочет! Подсчитала кассу и не разбитую за вечер тару, занесла данные в большую книгу учета. И почему Эммет предпочитает записи удобным компьютерным программам? А затем заперла паб.

В старом парке темно и тихо — все сидят дома или шастают по пабам, веселились у костров. Доротея крепче укутывается в куртку, прячет нос в шарф. Листва шуршит под ногами, прилипает к подошвам ботинок. Ветер раненым зверенышем завывает в кронах деревьев.

Доротея ускоряет шаг. Суеверия — это зло, но воздух становится холоднее, и ей хочется быстрее попасть домой.

— Дороти! — звонко окликает её кто-то. Будто ребенок прячется среди деревьев и ради шутки окликает знакомых прохожих.

Она не останавливается.

— Дороти!

— Идите к черту, шутники, — ворчит она. Детей в парке и быть не может, родители не выпустят их так поздно из дома, зато школьнички могут баловаться на спор. Доротея, не оглядываясь, вскидывает кулак с оттопыренным средним пальцем.

Хихиканье. Не похожее ни на детское, ни на подростковое, и, хотя Доротея не верит в духов Самайна, первобытную часть её натуры не обмануть. И эта часть умоляет, просто требует, чтобы она бежала прочь, до самого дома, не останавливаясь. Бежала так быстро, как только может. Она ускоряет шаг ещё больше, и правда почти бежит.

Парковые тропинки устилает сизым туманом. Дымка наползает с озера, прячет пожухлую траву и сухие листья. Парк такой же старый, как и их городок, а многие говорят, что ещё старше, что город вырос вокруг парка. Все это — легенды, рожденные ещё до того, как христианство пришло в их края, и старожилы берегут их, как могут. Но легенды остаются легендами, правда?

Пока не встречаешься с ними лицом к лицу.

Доротея опускает глаза, чтобы не смотреть по сторонам, глядит на носки своих ботинок. Ветер поет в ветвях деревьев, неожиданно швыряет ей в лицо листву. Доротея уворачивается от листьев, шарахается в сторону, а под её ногами вспыхивают белые огоньки.

Нельзя ходить за блуждающими огнями. Души умерших жаждут завлечь живых в объятия цветущей зеленью воды. Руки утопленников тянутся со дна, цепляются за волосы и одежду, и нет от них спасения. Доротея смотрит на огонек, зовущий её к старому пруду, и что-то внутри зовёт её следовать за ним. Следующий вспыхивает в нескольких метрах, мигает в траве.

Тетка говорила, что при виде фей нужно креститься и шептать молитву, они не выносят слова Божьего. Но Доротея не верит не только в «добрых соседей» и в Неблагой двор, но и в Бога. Даже в церковь не ходит, что для жителей города, выросших на католических проповедях, — почти преступление. Рука словно свинцом наливается, и для крестного знамения её не поднять.

— Дороти! — ей кажется, будто голос этот пришел из её детства, из волшебных снов, о которых мама говорила, что они глупые и отвлекают от учебы. В тех снах Доротея танцевала с феями на зеленых лугах и слушала музыку, подобной которой нет.

Разумеется, потом она перестала в них верить, и не верила до сих пор. Глупая Доротея, вот же они. Здесь.

Ей кажется, что те же хрупкие фигурки сейчас танцуют у озера, зовут её. Разум её кричит, что нужно бежать, но крики его доносятся, как сквозь вату. Доротея делает шаг, и огонечки призывно вспыхивают то здесь, то там, будто указывают дорогу. Осенний парк полон шорохов и теней, а случайных прохожих, как назло, нет ни одного, все празднуют или спят. Гладь пруда, обычно цветущая зеленью при дневном свете, кажется в канун Дня Всех Святых совсем темной и зеркальной

«Туда идти нельзя»

Мысль здравая, но ноги сами ведут к воде. Огоньки вспыхивают и гаснут. Доротея не слышит злобного хихиканья; она, как завороженная, идет на огни. Ей чудится шепот и тихое пение, и голоса прекрасны, словно с неба спустился хор ангелов, в которых она не верит. Здравый смысл, оплетенный мороком, всё ещё пытается докричаться, достучаться до Доротеи, но голос его теряется в чужом зове.

Замолкает совсем.

Говорят, в Темный Самайн духи жгут свои маяки. Говорят, они способны забирать разум, стоит взглянуть на огоньки, пляшущие на призрачных тропах. Если ты не веришь в легенды, не значит, что они не верят в тебя. Только в стенах своего дома ты в безопасности… возможно. Однако не в старом парке и не у пруда, в котором когда-то друиды устраивали жертвоприношения во имя водных божеств.

Пруд манит зеркальной поверхностью, а в воде — сверкающие глаза фей из детских снов. Доротея опускается на колени в траву, заглядывает в черное зеркало воды. Последний огонёк вспыхивает на дне.

Прозрачная рука тянется из пруда и хватает Доротею за одежду.

Можно забыть древние обычаи, однако нельзя стереть их из памяти старых богов, даже если назовешь их фейри или чудовищами. Они всё ещё ждут свою жертву.

Не ходи за огнями.

========== Хранитель ==========

Комментарий к Хранитель

Aesthetic:

https://pp.userapi.com/c848520/v848520387/a7956/3thSbGRPGAQ.jpg

Тёмный Самайн берет Мелоди за горло.

Все лето, как и каждое светлое время года за всю её жизнь, она свободно дышала, зная, что оно защитит её и убережет, но лето ушло, и Дикая Охота готовится пронестись по небу. Потирает руки Кейлик Бхир — ведьма, плетущая вьюгу и замораживающая дыханием ветви деревьев, наступает её время. А Мелоди хочет пережить Самайн.

Мелоди выключает в доме свет и жжет свечи, хотя не должна делать этого. Она знает, что по улицам города бродят мертвые, скрывающиеся под личиной живых. Она не хочет звать их к себе — пусть проходят мимо в своих вечных поисках и полные невыразимой тоски. Дети шумят на улицах, звонят к ней в дверь, но Мелоди не открывает. Никогда не знаешь, кого впустишь в дом вместе с ватагой жаждущих сладостей малышей.

Особенно если тебя ищет тот, кого ты не ждешь.

Тёмный Самайн душит, не дает дышать, и крики мучительно скребутся у Мелоди в горле. За окном стелется сырой белёсый туман, метет улицы и заглядывает в дома. Но детям плевать, они радостно кричат «сладость или гадость», и звонки в её дом не прекращаются. Мелоди надеется, что дети решат, будто никого нет дома, и уйдут.

Предсказание бабушки выжжено у неё в памяти, алыми буквами горит на подкорке мозга. Оно хуже болотных огней манит тварей к её дому. Бабуля говорила, что в одну из ночей, в которую мертвецы заполнят улицы, за Мелоди придет тот, кому её обещали когда-то. Придет и останется рядом, принесёт ей магию и умение «видеть», а не только чувствовать и ощущать. Тёмный Самайн в душе у Мелоди отзывается звоном обмерзлой травы и призрачных голосов, и она смотрит, вглядывается в огонь свечи в надежде, что пламя сбережет её и согреет.

Хотя и знает, что свечи могут стать сигнальными огнями, но надеется, что этого не случится. Молится, чтобы не случилось.

Звонок в дверь не прекращается. Вгрызается в мозг похлеще циркулярной пилы. Мелоди не хочет покидать круг из свечей, её окна заперты и темны, и сидеть ей до трех утра, до часа ведьм, пока не отступит страх перед бабулиными словами. Но тому, кто стоит у порога, не нужны приглашения, ведь он — не вампир и не дух неприкаянный. Он — хранитель Мелоди, хранитель её силы и тот, кого она видеть не хочет. Двадцать пять лет он искал к ней путь, и духи привели его к её порогу.

Дверь внизу скрипит и приоткрывается.

— Мелоди? — у него приятный голос, низкий и тягучий, но в нем скрыта тьма, частью которой она быть не желает. Или её семья того не желала? — Мелоди, я знаю, что ты здесь.

Пока он поднимается наверх, Мелоди считает ступеньки. Десятками лет женщины её семьи отказывались от своей силы, не желая иметь ничего общего с магией, но весь октябрь ей снились сны, пока ветер мёл по тротуарам листву и стучался в окна, и в этих снах Мелоди искали. С каждой ночью её хранитель становился всё ближе.