Андрей Януарьевич сообщил норвежскому дипломату о приказе Правительства СССР Генеральному штабу вывести Красную армию с норвежской территории. Эрнест Крог-Хансен отметил в своей записи этой беседы, что это сообщение «явно доставило радость» Вышинскому. Сказав в ответ, что ему будет «приятно передать это сообщение» в Норвегию, Эрнест Крог-Хансен затронул вопрос об урегулировании отношений в пограничной зоне[43]. В советской записи той же беседы дополнительно сообщается, что норвежский советник также отметил, «что его соотечественники будут опечалены этим решением (о выведении Красной армии. – А. К.), так как успели сдружиться с русскими солдатами и офицерами»[44]. В конце сентября 1945 г., после 10-месячного пребывания, все советские части были выведены из Северной Норвегии. 17 октября премьер-министр Эйнар Герхардсен направил на имя И. В. Сталина благодарственную телеграмму, в которой высказал «самые теплые поздравления Норвежского правительства и его благодарность за неоценимое содействие Красной Армии в освобождении Норвегии от немецкого ига»[45].

После Сталинградской битвы стало ясно: Финляндия оказалась на той стороне, что проигрывает войну, поэтому ей необходимо избавиться от союза с Германией и выйти из конфликта. Однако на этом пути ее ждали серьезнейшие препятствия. Во-первых, все еще сильная Германия контролировала весь Прибалтийский регион, имела мощную военную группировку в Северной Финляндии и была в состоянии не допустить «измены», как несомненно расценил бы такой шаг Гитлер. Во-вторых, СССР хотел как минимум восстановить границы 1940 г. В 1941 г. Финляндия без особых колебаний присоединилась к германской агрессии против Советского Союза, рассчитывая вернуть территории, утраченные в результате Зимней войны, и два года спустя финляндское общество, да и большинство в политическом руководстве страны, по-прежнему надеялись сохранить за собой хотя бы Виипури (Выборг)[46].

1 декабря 1943 г., на Тегеранской конференции Большой тройки, Сталин отказался от требования о безоговорочной капитуляции Финляндии. Это изменение позиции объясняется двумя главными причинами. В Москве не забыли опыта Зимней войны и понимали, что полное подчинение Финляндии потребует значительных усилий и вызовет крайне негативную реакцию Швеции, куда в этом случае хлынет волна беженцев. Кроме того, по данным разведки, маршал Маннергейм и ряд других представителей финляндской политической элиты были готовы покинуть германский лагерь и заключить мир, если его условия будут достойными[47]. Советская сторона (от имени самого Сталина) пообещала: если Маннергейм выведет Финляндию из войны, его не тронут[48].

«Верховный» изложил своим западным союзникам советские условия, главным из которых был возврат к границам 1940 г. за одним исключением: Москва требовала присоединения района Петсамо на севере Финляндии, с его богатыми месторождениями никеля. В ходе Зимней войны Красная армия заняла эту территорию, но она не была аннексирована, поскольку никелевые рудники принадлежали канадской компании, а Сталин не мог позволить себе разозлить Британию. Но уже в период оккупации Петсамо в 1940 г. советские специалисты тщательно обследовали рудники на предмет их будущей эксплуатации[49]. Теперь их время пришло. Когда британцы запросили компенсацию за потерю рудников, Москва сначала посоветовала компании получить ее с финнов, но в конце концов согласилась передать ей определенную сумму из репараций, которые Финляндия выплачивала СССР. Геополитическое значение утраты Петсамо сохраняется и сегодня, поскольку в результате Финляндия лишилась выхода в Северный Ледовитый океан.

В январе 1944 г. ситуация на фронтах изменилась: советские войска прорвали блокаду Ленинграда и вышли к реке Нарве. Финляндия оказалась в уязвимом положении; согласно донесениям британской разведки, прорыв блокады произвел в Хельсинки «необычайное впечатление»[50]. С помощью шведов (МИДа и банкира Маркуса Валленберга) был установлен контакт между Хельсинки и Москвой, и советская сторона изложила спецпредставителю Ю. К. Паасикиви свои условия (в целом одобренные западными союзниками) – сначала в Стокгольме, а затем в Москве устами самого Молотова. Советский предсовнаркома при этом посетовал, что в международных делах финны всегда прикрываются своей «наивностью», но «если бы все наши соседи были такими “наивными”, нам бы вообще жизни не было»[51].

В итоге финляндский Сейм отверг предложенные условия – парламентарии не хотели лишиться Выборга, опасались контрмер со стороны немцев и не желали отдавать страну на милость Москвы, боясь, что та выдвинет новые требования и оккупирует Финляндию. Нам не известно, располагала ли советская сторона информацией о тайных планах британцев развернуть ограниченную «партизанскую войну» в Финляндии: «перерезать глотки стольким немцам, скольким получится» и всячески тревожить вражескую группировку в Северной Финляндии и Норвегии. Командование над будущими лапландскими головорезами планировалось поручить бывшему военному атташе в Хельсинки Джеймсу Мэгиллу по прозвищу «ищейка»: «именно такой забияка» требовался для подобной операции[52]. Если бы до Москвы дошла информация об этих планах, там наверняка отнеслись бы к ним отрицательно и с подозрением.

Один многоопытный британский дипломат отметил в своем дневнике: финны поступили «глупо», отвергнув советские условия, пусть даже никто не может быть уверен, что «дядюшка Джо будет их придерживаться»[53]. Действительно, в дополнение к семи пунктам, представленным финнам и британцам, в Москве подготовили новые условия, чтобы предъявить их, если Финляндия порвет с Германией и начнет переговоры всерьез: создание советских военно-морских баз в Свеаборге (Хельсинки) и на Аландских островах, право использования финских железных дорог и «исправление» границы за счет аннексии района Лапеенранты-Иматры (на самом деле в результате граница бы не «исправилась», а, наоборот, изогнулась)[54]. Позднее пункт о базе на Аландах был исключен, чтобы не пугать шведов: вместо него появилось требование о предоставлении под крупную военную базу полуострова Порккала к западу от Хельсинки. Одним словом, если бы финны попытались заключить мир в марте, им пришлось бы проглотить не одну горькую пилюлю.