Я провел в этой вещи полжизни, вторая половина – твоя. Мне следовало отдать ее тебе гораздо раньше. Теперь она твоя.
Время для подарка номер два.
Подарок номер два – конверт. Он не заклеен. Я вытаскиваю из него карту из плотного картона и переворачиваю ее. На лицевой стороне годовой абонемент, а под ним – 363 дня современного искусства. Мне не нужно читать, что об этом написал мой брат. Но я все равно это делаю.
Футболка была моей любимой одеждой. А Дом искусств – любимым местом. Я знаю, что ты это знаешь. Я много раз упоминал об этом и достаточно часто заставлял тебя ходить со мной. Искусство может научить нас вещам, которых нет ни в одной книге, Лиз. Потому что каждому оно говорит что-то свое.
Неважно, сходишь ты туда один раз или все 363. Ты вообще не обязана туда ходить. Но я хотел, чтобы у тебя было место, куда ты всегда (ну или почти всегда) сможешь прийти. Прекрасное место, в котором ты сможешь отдохнуть и которое будет напоминать тебе обо мне. Я невероятно любил бывать там с тобой. Каждый раз мне казалось, что среди всех этих изображений и инсталляций я нахожу частичку самого себя.
Так. А теперь последнее и самое важное: собственно, сам подарок. Как только ты его увидишь, то сразу поймешь, в чем дело. Я вдохновился таксой Пикассо, потому что знаю, как она тебе нравится. А теперь открой его.
Мои руки дрожат, когда я снимаю оберточную бумагу с последнего подарка. Под ней скрывается небольшая фоторамка с рисунком, выполненным шариковой ручкой. Две крошечные рыбки, очертания каждой из которых состоят только из одной сплошной линии. Как у таксы Пикассо.
Надеюсь, рисунок тебе понравится. Если интересно мое мнение, он идеально подойдет к месту чуть ниже твоей щиколотки. Или на шею. Но это всего лишь идеи. Ты можешь сделать ее там, где захочешь. В конце концов, она останется на всю жизнь – в отличие от меня.
Я уже говорил с Даниэлем. Татуировка оплачена, он даже не попросит удостоверения личности. Сначала это была просто рыбка (ты), но потом я подумал, что их должно быть две: ты и я. Мы двое.
Через неделю ты получишь от меня еще одно письмо.
А до тех пор береги себя. Сходи в Дом искусств. Сделай татуировку. Съезди к Минг на выходных. Делай то, что тебе нравится.
И не забывай: я всегда с тобой.
Твой Кристофер.
Джейкоб
День тянется как резина. Я почти не спал и, соответственно, раздражен. Обычно меня не напрягает обслуживать других. Это всего лишь то, что я делаю, а не то, кто я есть. Но сегодня меня раздражает все. Необходимость улыбаться, быть вежливым. Мои три работы и тот факт, что я понятия не имею, как распорядиться отпущенным мне на этой планете временем. Все всегда говорят, что нужно жить моментом. А после? Я не могу вечно быть официантом. Или убирать гостиничные номера. Или заниматься доставкой еды, разъезжая на велосипеде. Мне нравится говорить себе, что я работаю, чтобы жить, а не живу, чтобы работать. Но это не так. Я заправляю кровати, заполняю мини-бары, подаю напитки и приношу пиццу каким-то ленивым людям. Не более.
– Вот… два капучино и два травяных чая на семнадцатый стол. Потом можешь идти.
Я киваю Тому, ставлю чашки на поднос и отношу напитки четырем женщинам, которые смотрят на меня так, будто их не трахали уже много-много лет.
Они приходят в кафе каждый четверг после обеда и хотят, чтобы их обслуживал я, хотя тоже не выглядят довольными.
– Один капучино для вас, один для вас и два травяных чая, – говорю я своим официантским голосом. – Могу я принести вам что-то еще?
Они качают головами, как сорокапятилетние школьницы, и я возвращаюсь к бару. Раньше я спрашивал, могу ли еще что-нибудь для них сделать. Но потом отучил себя. Было в этом что-то вроде аморального предложения, которое большинство женщин приняли бы с радостью. Особенно замужние.
Я ставлю поднос, снимаю фартук и вешаю его.
– Увидимся послезавтра, Том, – стараюсь перекричать шум кофемашины.
В ответ он поднимает руку и ухмыляется. И я покидаю бар. Музыка становится тише, а свет ярче. Мне здесь нравится. Высокие пустые пространства заставляют меня чувствовать себя маленьким, в хорошем смысле этого слова. Они напоминают мне, что я мчусь по галактике на каменной глыбе и безумно ничтожен. Если вы это знаете, то ни одно решение не имеет особого значения. Вселенной нет до нас дела.
Прохожу мимо магазина при музее. Патрик сидит у кассы и смотрит в пространство перед собой, а это значит, что он чуть не погибает от скуки. Его вид вынуждает меня улыбнуться. Я отвожу взгляд в сторону. И вижу ее.
Луиза
В прошлый раз мы были здесь вдвоем. Кристофер таскал меня от одной картины к другой, а я делала вид, что понимаю, почему они так много для него значат. Притворялась, что вижу то же, что и он. Мы разглядывали одни и те же картины и скульптуры, но мне они не говорили ровным счетом ничего. Только для моего брата у них, наверное, было что сказать.
Показываю мужчине в форме свой билет и вхожу в первое помещение. Не знаю точно, зачем я здесь. Выставка удручает. И посещение ее без Кристофера только еще сильнее напоминает мне о том, что он мертв. Я останавливаюсь перед инсталляцией Бойса и стараюсь найти в ней что-то привлекательное.
– Тебе она нравится? – внезапно спрашивает мрачный голос рядом со мной, и я вздрагиваю.
Он? Здесь? Такие, как он, в музеи не ходят. Не то чтобы я имела представление, куда именно они ходят, но не в музеи точно.
– Я так понимаю, что нет? – улыбается он. Это самая незаметная из возможных улыбок, но это улыбка. Потом она пропадает.
– Я не знаю, нравится она мне или нет, – говорю я спустя некоторое время.
Мой взгляд блуждает по, кажется, произвольно валяющимся кускам. По мне, так все это просто один сплошной беспорядок. Немного напоминает оторванные конечности.
– Понятия не имею, что он хотел этим сказать. – Короткая пауза. – Вообще-то я не очень разбираюсь в искусстве.
– Уверен, если я расскажу тебе кое-что об этой инсталляции, ты посмотришь на нее по-другому.
Я поднимаю брови и жду. Он смотрит на меня, а потом делает шаг навстречу. Теперь мы стоим так же близко, как вчера на лестничной клетке. От него пахнет мужчиной, мылом и – совсем чуть-чуть – потом.
– Она называется «Памятники оленям», – говорит он.
– А как зовут тебя? – спрашиваю я.
Он улыбается, и на этот раз его улыбка настоящая.
– Джейкоб.
Смотрю на него снизу вверх и говорю:
– Я Луиза.
– Да, – отвечает он. – Я знаю.
Джейкоб
Я верю в совпадения. В свободу воли. В цепные реакции. Но, как по мне, вера в судьбу – это для тех людей, что боятся брать на себя ответственность за свои решения. А так выходит, что всегда виноват кто-то другой. Все должно было получиться именно так. Они считают себя беспомощными перед капризами провидения. Я считаю все это чепухой.
Но то, что сейчас именно она ходит по тому же залу того же музея, что и я, уже невероятное совпадение. Та самая девушка, о которой я невольно думаю вот уже несколько дней. В универмаге, супермаркете или на пешеходном переходе – еще куда ни шло. Но встретить ее здесь? В Доме искусств? На выставке послевоенного периода?
– Итак, – говорит она, разглядывая меня, – почему «Памятники оленям»? Я не вижу никаких оленей.
Я немного нервничаю. Но потом она улыбается, и это чувство исчезает.
– А что ты вообще видишь? – спрашиваю я.
Она смотрит на предметы, лежащие на полу, а я наблюдаю за ней.
– Для меня эти штуки выглядят как отрубленные конечности.
Она избегает моего взгляда, словно боится, что ее ответ был глупым.
– Именно это они и представляют, – говорю я.
– Серьезно? – она смотрит на меня.
