Сейчас – девяносто.

Кейд схватил соскальзывающую гитару и машинально надел ремень обратно. Он может. Сука, может! Всегда мог!

Сто десять. Снова щелчком включает микрофон, трясущимися руками натягивает наушники и закрывает глаза, успокаивая дыхание. Разминает хрустнувшие пальцы, закрываясь внутри своего тела – нарастающие удары сердца и неправильную сушь во рту, не имеющую ничего общего с нормальной жаждой, отправляет к рукам. Злость – та эмоция, на которой иногда надо сыграть.

– Всё обретёт смысл.

Кейд с глухим стуком положил потёртую акустическую гитару на хлипкий деревянный столик. Мэй вопросительно подняла на него глаза и нехотя подвинула ноги в высоких кожаных ботфортах, освобождая место.

– Разреши мне играть, – без лишних предисловий попросил он, сверкая немного маниакальным безумством в дымчатой радужке.

– И тебе привет, – едва не поперхнувшись дымом сигареты, Мэй одарила его снисходительным взглядом. – Выглядишь ещё дерьмовей обычного. Где тебя носило три дня, по помойкам?

Кейд и правда на несколько суток забыл о сне, еде и душе. Этот унизительный пинок от малолетки пробудил в нём такую озлобленность, что теперь он утонул в музыке – как не бывало уже давно. Переслушивал на старом смартфоне известные рок-хиты Линкин Парк и Имейджин Драгонс, отчаянно выискивая то, о чём говорила Сью. Знать, о чём ты поёшь. Знать смысл. Он спел «Личного Иисуса» не меньше пятидесяти раз, пока не отыскал в строчках это зерно. Это не о вере, это о желании исполнителя быть богом.

Он помнил, что это значит. Стоять в свете софитов среди тумана из дым-машины и видеть протянутые к тебе руки в отчаянном желании коснуться. Видеть, как тебя хотят – как людей заводит твой голос, как слепо орут на подпевках парни, а девчонки кидают на сцену лифчики. Всё потому, что музыка даёт им смысл это делать. Энергию жить.

Невозможно отдать энергию, если у тебя её давно нет. Севшей батарейке в грудине нужно было зарядиться. И Кейд снова брался за SG, лаская гитару, как не ласкал никогда ни одну женщину. Он надевал наушники, включал понравившийся трек и начинал тихонько пробовать подыгрывать. Ему всегда нравилась хорошая музыка. Когда в плейлисте попалась старая композиция «Сынов хаоса», с удивлением понял, что его собственный голос в записи звучит пискляво и по-детски. Словно связки ещё не сломались.

Или нужно было дождаться, пока сломается что-то внутри.

– Разреши мне играть, – повторил он тупо, жадно вглядываясь в насмехающееся лицо лисицы Мэй. Сейчас его больше ничего не интересовало, кроме желания испытать себя ещё раз. Провал перед Сьюзен требовал отмщения. Уязвлённое самолюбие удивило: за ненавистью к себе оно ещё живое?

– Блять, ты как из пизды на лыжах, Кей, – фыркнула на это заявление прожжённая владелица бара и снова затянулась сигаретой. – Я тебе и так даю играть. Хоть сегодня, как народ подтянется, – она обвела многозначительным взглядом пустующее в дневной час заведение.

– Не так, – мотнул он головой. Подхватив со столика стакан воды, стоящий возле пепельницы, залпом его опустошил – в горле сохло постоянно, он чуть не сорвал ночью связки, пытаясь скримить. – У меня есть аппаратура. Я могу делать рок. Особенно, если найдутся ребята, которые могут подключиться к барабанам и басухе.

Мэй тяжело вздохнула и лениво убрала ноги со столика. Она не первый год знала Кейда. И вполне помнила, что когда он начинает стаканами вливать в себя воду, это плохой знак. Воду быстро заменяла газировка. Потом Ред Булл. А потом в энергетики начинал примешиваться крепкий немецкий Ягер или пойло подешевле.

– Сядь, – кивнула она на соседний стул, и Кей послушно на него опустился, скрипнув ножками по полу. – Слушай, ты классный музыкант. Если бы мне не нравилось то, что ты делаешь, я бы не давала тебе играть, верно? Но, во-первых, мы уже обсуждали это сотни раз: сюда народ приходит не за тем, чтобы им в уши ломился рок. Им надо выпить, поболтать, подраться, снять шлюху и выебать её в сортире. И довольными идти спать в ночлежку. Я ведь просила тебя. Играть надо так, чтобы музыка не мешала парням.

– Но…

– И второе, – не дала ему вставить слова Мэй, откидывая назад гриву сальных рыжих волос. – Посмотри, на кого ты сейчас похож. Проспись, Кейд. У тебя пальцы трясутся, глаза покрасневшие. Мне нахуй не нужен твой очередной запой.

– Мэй, я не пил! – едва не простонал он, закатывая глаза к потолку. – Ни капли, клянусь. Полтора года, Мэй – разве я всё ещё не заслужил твоё доверие?

– Я не настолько ёбнутая, чтобы доверять вообще хоть кому-то, – вздохнула она и затушила сигарету в пепельнице. – Кстати о доверии. Какого хуя ты выгородил ту шлюху? Только такой долбаёб как Годзилла мог поверить, что она твоя дочь.

– А что, надо было дать им жопу малолетке порвать? – хмыкнул Кейд, откидываясь на стуле. Вот таких наездов от старой приятельницы он не ожидал. Да и то, что после стольких лет знакомства она не верит ему на слово, тоже. Хотя в клубе часто говорилось о том, что никто не будет воспринимать зависимого человека всерьёз. Единственный шанс на хоть какую-то публику таял на глазах.

Мэй наклонилась вперёд, понижая и без того сиплый покуренный голос – видимо, не хотела, чтобы её услышали ребята из подсобки, шумно разгружающие ящики с бутылками.

– Если бы ты иногда бывал в соцсетях, то знал бы, каким ветром её ко мне тогда занесло. Я и сама не знала, Джонни потом дал мне посмотреть блог этой шлюшки. Ходит по разным заведениям в городе и устраивает скандалы ради хайпа. Типа ревизор, мать её. Но знаешь, у тебя отличная чуйка: ты спас меня от большого дерьма, когда не дал ребятам развлечься.

– Это ещё почему? – он старался казаться похуистичным к этой информации, но отчего-то именно упоминание Сью его передёрнуло. Наглая зараза. Снимающая всё вокруг себя на камеру больная сука.

– Потому что зовут её Сьюзен Глоуз, смекаешь? – Мэй притихла до свистящего шипения. – Единственная дочурка Аарона Глоуза. Я бы потеряла бар, если бы вскрылось, что поимели её именно тут.

Кейд удивлённо поднял бровь, но не верить нарытому Мэй у него не было причин. Глоузы – одна из самых влиятельных семей Мидлтауна, владельцы практически половины недвижимости города. «Клык и коготь», рестораны и аптеки – всё это по факту помещения Глоуза, сданные в аренду. А что продано, как дом Кея, то всё равно в управлении Аарона. Да уж, злить этого парня не стоило. И тут неожиданная мысль заставила Кейда истерически хохотнуть:

– Бля…

Он даже рот кулаком прикрыл, потому что ситуация была до тупого идиотской. Дочка Глоуза дала ему денег, чтобы он покрыл долг перед самим Глоузом. Может, проще было передать папочке конверт за завтраком?

– Ты чего? – шокированно уставилась на него Мэй. Было от чего охренеть: каким-каким, но хохочущим она Кейда не видела никогда, только если он не был пьян. – Эй, что я такого сказала?

– Да так… О своём, – отмахнулся он и с азартом подхватил со стола свою гитару. Но когда вспомнил слова «родители любили слушать рок, а мамочка просила записать песню», его снова пробило на сдавленные смешки. Вот же лживая сучка. Навешала ему редкостной брехни, а он, как лопух, повёлся.

Стоп, а зачем же она тогда приходила к нему домой? Зачем хотела заснять?

– Ты меня сегодня пугаешь, – Мэй с сомнением посмотрела на гитару. – Хочешь сыграть? Давай «Смертные грехи», гулять так гулять.

– А давай немного нового, а точнее забытого старого, – сам от себя не ожидая, отказал Кейд и потянулся к струнам. Может, просто Сью была дерьмовой слушательницей, и переосмысленная песенка Депеш Мод зайдёт другим ушам? В последний момент пальцы на грифе замерли для вопроса. – Слушай, а в блоге этой Сьюзен в последние дни новых видео не было, не в курсе?

– Не знаю, почему тебе это вообще интересно, – она подозрительно вглядывалась в его непривычно оживлённое лицо. – Но нет, Джонни следит, я попросила.

Кея это немного порадовало. Пусть на акустике песня звучит иначе, но не менее хорошо. Если знать, о чём и для кого петь. Он уже подцепил струну, выравнивая дыхание, но тут за спиной раздался грубый бас, мгновенно сбивая весь настрой на игру: