«Ты к нему излишне строг», – возразила Ольга.

Действительно ли он был чрезмерно строг к сыну? Но какой же отец стерпит – хотя в этом Игорь никогда не признался бы вслух, – что любимый сын его слаб и никчемен? И разве в душе его не звучал чуть слышно неведомый голос, повторяющий: «Мальчик похож на тебя, ты мог стать таким, как он».

И вот неделя проходила за неделей, никаких возможностей для мальчика не представлялось, и все чаще Игорь размышлял: «Может быть, хотя мне это и не по нраву, Господь избрал этого моего сына для себя». А постепенно Игорь уже начал строить планы, как сладить дела, если Иванушка и вправду примет постриг, хотя все же и печалили его эти думы.

В планы эти входили долгие беседы с отцом Лукой, которому он открывал все свои помышления. Впрочем, может, и лукавил иногда Игорь, расписывая, как влечет мальчишку духовная стезя. Он умолял старого монаха посмотреть на мечтательного мальчика и ободрить и воодушевить его, если и вправду заметит тот в отроке склонность к подобному призванию. Ведь если отец Лука сам пригласит Иванушку стать одним из братьев монастыря, как же сможет мальчишка отказаться от такой чести?

Жене он сообщил о своем выборе всего лишь за день до отъезда в Киев, и Ольга, услышав, что он задумал, побелела.

– Нет! Только не это, не прогоняй его! – взмолилась она.

– Конечно нет, – ответил он. – Он примет постриг, только если сам того захочет.

– Но ты намерен его поощрять.

– Я только покажу ему монастырь, не более.

С лица Ольги не сходило выражение скорби и отчаяния. Она тоже хорошо знала своего младшего сына. Что угодно могло завладеть его воображением.

– Он запросто может вбить себе в голову, что хочет постричься в монахи, – сказала она. – И тогда я навеки его потеряю.

– Он может остаться в Киеве, – возразил Игорь. Будучи честолюбив, он втайне надеялся, что мальчик какое-то время прослужит в одном из великих греческих монастырей на далекой горе Афон, ибо так получали высокий духовный сан. Мальчик может даже сделаться вторым Иларионом! Но жене Игорь об этом не сказал.

– Я никогда его больше не увижу.

– Все сыновья покидают матерей, – продолжал он. – А потом, если будет на то воля Божия, нам останется только смириться. И кто знает, а вдруг это и есть его дорога? Может быть, даже станет счастливее меня. – И хотя нехорошо было говорить так собственной супруге, но была в этих нечаянных Игоревых словах и своя правда. – Я только покажу ему собор и монастырь, – пообещал он ей. – Отец Лука побеседует с ним. Вот и все.

А что же сам мальчик?

«Ну, может, и вправду – увидит он монастырь, да и прикипит к нему сердцем», – подумал Игорь. Тогда и придется ему сказать Иванушке правду и открыть, что никогда мечтателю не стать боярином. А такая правда нелегка. Но к тому времени найдется и другой выход. «И тогда поглядим», – заключил он.

Так и случилось, что этим утром Иванушка приехал в монастырь.

Никогда прежде он здесь не бывал.

Они добрались до северной оконечности мыса и двигались дальше, пока не доехали до открывшейся среди леса поляны и не увидели поблизости прочных деревянных ворот. Монах в черной рясе поклонился им, когда они проезжали во двор, а Иванушка, бледный от волнения, принялся оглядываться по сторонам.

Монастырь оказался довольно невзрачным. Небольшая деревянная часовенка да несколько сбившихся в стайку домишек, где жили насельники монастыря, а рядом с ними – два низких, похожих на сараи строения: трапезная и лечебница для больных. Ничего похожего на великолепный собор, подумал Иванушка разочарованно и решил, что есть во всем облике монашеской обители что-то печальное.

Хотя солнце уже давно взошло, на темных стенах изб еще виднелись капли росы, словно деревянные срубы пропитались холодной влагой сырой земли. Между деревьями виднелись крупные валуны. Там и сям на расчищенном под двор участке попадались пятна светло-бурой грязи. Надо же, весна-красна, а паломников не покидало чувство, будто сейчас осень, пора листопада.

Не прошло и двадцати лет с тех пор, как Антоний Печерский, придя из далекой Греции, с Афона, нашел это уединенное место с его пещерами. Вскоре к святому присоединились другие жаждущие духовного подвига, и эта маленькая община, состоявшая из примерно десяти отшельников, вырыла глубоко в земле настоящие соты из крошечных келий и подземных переходов. Кельи эти теперь находились у паломников под ногами, и Иванушку охватило странное чувство при мысли, что там, внизу, под землей, молятся Богу люди святой жизни и слышат каждый его шаг наверху. Он знал, что сам Антоний жил отдельно от монашеской общины в собственной пещере, откуда являлся только по особым случаям, например, для того, чтобы потребовать у князя киевского этот холм в полное владение и затем исчезнуть снова. Однако, как гласила молва, святой дух его парит над обителью, подобно туманной дымке, стелющейся над землей. Тем временем твердые в вере монахи, возглавляемые добрым Феодосием, выстроили не только подземный, но и надземный монастырь. А одним из этих праведников стал отец Лука.

Иванушка и его отец спешились. Один монах увел их коней в стойло; другой, пошептавшись с боярином, исчез за дверью маленькой избы.

– Оттуда ведет путь в пещеры, – пояснил Иванушке отец.

Они подождали. Двое пожилых насельников монастыря в сопровождении третьего, человека лет двадцати с небольшим, медленно прошли мимо них в деревянную часовню. Иванушка заметил, что один из монахов носил на шее большую тяжелую цепь и, казалось, двигался с трудом.

– Зачем он надел на себя цепь? – прошептал он. Отец посмотрел на него так, словно он ляпнул какую-то глупость.

– Для умерщвления плоти, – сухо ответствовал он и благоговейно добавил: – Это богоугодное деяние.

Иванушка не сказал ни слова. Щекой он ощутил слабое дуновение холодного ветра.

Тут дверь избы напротив медленно отворилась, и давешний монах вышел, придерживая дверь для кого-то, идущего следом. Иванушка услышал, как отец его прошептал: «Вот он». Он затаил дыхание, увидев над порогом полу рясы. Настал долгожданный миг, наконец появится благочестивый провидец и предречет ему славную судьбу.

И тут из избы вышел маленький, щупленький человечек.

Волосы у него были седые и, хотя и причесанные, не очень чистые; да и черная ряса его, перехваченная полуистлевшим кожаным ремнем, явно нуждалась в стирке. Борода у него была всклокоченная и неопрятная. Он зашаркал к ним, а монах не отставал от него ни на шаг, словно для того, чтобы подхватить его, если тот оступится.

Лицо у отца Луки было морщинистое, мертвенно-бледное, с густыми, нависшими бровями, которые казались еще более насупленными оттого, что он так сильно сгорбился. Медленно приближаясь к паломникам, он приоткрыл рот, словно готовясь встретить высоких гостей приветливой улыбкой. Иванушка заметил, что зубы у него желтые, стариковские и многих не хватает. Очи его не сияли, подобно солнцу, как воображал прежде мальчик, отнюдь нет. Глаза у старца слезились и, кажется, слегка косили. Старец был занят тем, что, почти не поднимая глаз, глядел на свои ноги в кожаных, весьма рваных башмаках, сквозь дыры в которых виднелись его грязные ступни. Но то, как выглядел муж святой жизни, было еще полбеды.

Запах.

Те, кто долго живут в подземных кельях, не только бледнеют, уподобляясь трупам, но и пропитываются ужасным смрадом; именно волна этого смрада, окутывающего отца Луку, и оттолкнула мальчика окончательно. Запах был невыносим, и Иванушке невольно пришли на ум сырость, тлен, мертвая плоть и гниющая опавшая листва. Монах остановился рядом с ним.

Он услышал, как отец промолвил:

– Это Иванушка, – и склонил голову.

Вот, значит, каков отец Лука. Иванушка не мог в это поверить. Ему хотелось убежать. Как отец мог обмануть его столь жестоко? «Только бы, – взмолился он, – монах до меня не дотронулся».

Когда он наконец заставил себя поднять глаза, то увидел, что его отец и старый монах о чем-то тихо беседуют. Старец время от времени взглядывал на Иванушку, и глаза его оказались голубыми, взор их – куда более проницательным и пытливым, чем мальчику представилось поначалу. Отец Лука иногда устремлял взгляд на Иванушку, а потом снова опускал глаза долу.