На краю поля за сельчанами безмятежно и блаженно наблюдали три бабушки, слишком старые, чтобы петь или плясать. Взглянув на них, Лебедь украдкой улыбнулась. Она знала: и ее эта доля не минует. Ей подумалось: ведь говорят, что бог-полевик, когда поле сожнут, усыхает, сморщивается, превращается в крохотного человечка. Смертные тоже усыхают, умаляются и уходят жить под землю, как покровитель рода – домовой. Такова судьба. Природу нельзя подчинить; будь ты мужчина или женщина – прими свое время сева и время сбора урожая. А что там станется с ней, Лебедью, судьбу волнует мало. Потеряй она сегодня свое дитя – кому бы до того было дело, как бы горько ей ни было. Столько их умирает, детишек. Никто их и не считал. Но все ж кто-то да вырастет, выживет, и потому и деревня, и род все живут себе да живут в вечном, неизменном и жестоком своем коловращении, как времена года кружат себе и кружат по равнине без конца и края.

Допела со всеми песню – и вернулась к Кию. Сидя на земле, он теребил талисман, подаренный всадником; всем сердечком своим он был не с ней, а скакал по широко раскинувшейся степи. Едва и взглянул на нее, когда она подошла ближе.

А теперь прямо перед нею склонился над ребенком ее муж, улыбающийся, горящий нетерпением.

И ее порою влекло к нему; случалось, что весной и жизни без него не было. Однако, хотя он и вправе был ей приказать, хотя именно мужчинам принадлежала власть в деревне, она-то знала: главная сила – у жены, это жены терпели, побеждали и выживали. Это жены, как и сама мать сыра земля, сберегали семя в толще почвы и производили на свет плод для бога солнца и для мужчины с его плугом.

Он улыбнулся:

– Сегодня ночью я приду к тебе.

В сумерках, когда вместо свеч зажгли щепки смолистого дерева, в избе старейшины начался пир. Из рук в руки передавали чашу любви с черпаком, до краев полную веселым шипучим медом. От всякой снеди, будь то рыба, просяной хлеб или мясо, уделялась доля домовому, который в эту ночь выбирался из своего логова под амбаром, чтобы попировать с потомками.

Когда все было съедено, деревенские жители продолжали петь и плясать. Кий глядел, как его мать пляшет перед его отцом и бьет в свой красный бубен; смотрел – не мог насмотреться, пока от жары голова его не упала на грудь, и мальчик заснул.

Дважды муж прикасался к ней, шепча: «Пойдем». Дважды качала она головой и продолжала плясать. Она тоже пила, хотя меньше, чем остальные, и теперь по всему телу разливалось приятное тепло. Возбужденная пляской, она уже почувствовала желание, но по-прежнему плясала и пила, чая мига, когда вожделение властно вспыхнет в ней.

Постепенно мужчины и женщины, с трудом держась на ногах, пошатываясь, побрели в ночь. Лебедь уже не спорила, когда муж обнял ее и повел вон из избы. Вокруг, под стенами изб, на краю поля, беспорядочно совокуплялись опьяненные медом сельчане, и не важно было, кто кому отдается, и не вспомнит никто, и вскоре забудут об этой ночи. Какая разница, чье дитя, если все тут из одного рода? Лишь бы род не угас!

Они спустились к реке мимо высоких трав, где во тьме сияли светлячки. Вместе глядели они на реку, поблескивающую в лунном свете. Эту маленькую речку сельчане наделили именем, что взяли у грозных степных всадников. Славяне знали, что могучие аланы на своем чужедальнем языке говорят о себе «русь», то есть «светлые», «сияющие». Приятно звучит это слово для славянского уха, женское это слово и другим женским словам сродни – таким, как река. Так и нарекли сельчане свою крохотную, мерцающую, поблескивающую речушку – Русью.

Это было доброе название. Несомненно, оно пришлось бы им еще более по вкусу, узнай в селе, что тем же иранским словом «Русь» или «Рось» в те далекие дни именовали еще одну реку, далеко на востоке, ту великую реку, что позднее нарекут Волгой.

Русью называли они реку, а деревушку у этой реки величали похоже: Русское.

Ночь выдалась тихая. Река сияла, несла свои воды, а притом как будто не несла, остановилась в своем течении. Они легли на траву. Высоко по усеянному звездами летнему небу время от времени проплывали бледные облака, подобно всадникам в неспешной процессии; они отсвечивали в неярком отраженном свете месяца, показавшегося на юге, – и кто знает, какой медведь или лиса, волк или жар-птица пробирались по темному, глухому лесу, какие всадники, какие кочевники сидели у походных костров в бескрайней степи?

Но единственным звуком, который слышала Лебедь, был шепот листьев, когда ветер пролетал над землей, едва касаясь.

В лето от Рождества Христова 1066-е, в месяце январе, в небе появилось ужасное знамение. Наблюдали его по всей Европе.

В хрониках англосаксонского королевства Англии, которому грозило вторжение Вильгельма Нормандского, сие знамение описывали как несомненное предвестие бедствий и катастроф. Видели его во Франции, в Германии и по всему побережью Средиземного моря. В Восточной Европе, в недавно основанных государствах Польше и Венгрии, ужасная звезда царила на ночном небосводе. А еще дальше, в той пограничной области, где лес смыкается со степью, а широкий Дон несет свои воды к теплому Черному морю, огромная красная комета каждую ночь озаряла белоснежные безмолвные снега, и люди гадали, какое же новое зло обрушится на мир.

А как изменился этот мир за прошедшие века! За девять столетий войн, политической борьбы и катаклизмов, что отделяли его от правления Марка Аврелия и Траяна, западная цивилизация из античной сделалась средневековой, и переходу этому сопутствовали значительные перемены. Рим принял христианство, но вскоре небывало широко раскинувшаяся империя, поделенная между западной столицей, Римом, и восточной, Константинополем, пала под напором многочисленных варварских племен.

Они пришли из монгольских земель к северу от Великой Китайской стены, волна за волной накатывались они с востока, пересекли южные горные цепи, имеющие облик огромного полумесяца, и помчались по пустыне и степи гигантской Евразийской равнины. Часть этих завоевателей принадлежала к белой расе, часть – к монголоидной, большинство из них были тюркоязычными; эти ужасные варвары сметали все на своем пути. Так, на Европу обрушился сначала Аттила со своими гуннами, потом авары, затем тюрки. Однако Римскую империю погубили не их внезапные вторжения, не их гигантские, недолговечные степные царства, а неуправляемая цепная реакция, которую они запустили, вторгшись во владения племен Восточной Европы, и которая вызвала Великое переселение народов. Именно в ходе этих миграций во Франции появились франки, в Болгарии – потомки гуннов болгары, в Британии – саксы и англы, именно эти миграции дали названия таким областям, как Бургундия и Ломбардия.

Когда этот процесс завершился, старый мир лежал в руинах. Рим пал. Западная Европа, хотя варвары медленно переходили в христианство, оставалась пестрым лоскутным одеялом племенных и династических регионов. Лишь в Восточном Средиземноморье и на Черном море действительно сохранялось подобие старого порядка. Ибо там, чуть севернее Греции, возле узкого пролива, что связывает воды Черного и Средиземного морей, находился величественный город Константинополь, также известный как Византий. Не завоеванный врагами, сохраняющий традиции классической культуры и восточного христианства, по своему характеру скорее греческий, нежели латинский, Константинополь оставался непобедимым и неприступным: это был город, где на протяжении всего Средневековья будет править, хотя бы номинально, римский император-христианин.

Но этим беды Запада не исчерпывались, ведь в 622 году пророк Мухаммед впервые совершил хиджру, отправившись из Мекки в Медину, и исламская вера, могущественная и притягательная, начала стремительно распространяться по миру. Мусульманские полководцы бросались в атаку с боевым кличем: «В райские кущи, мусульмане, а не в огонь!» – ведь тот, кто пал в битве, несомненно, попадал в рай. Из Аравии мусульманские войска вторглись на Ближний Восток, оттуда двинулись дальше, в Персию и в Индию, а потом на запад, в Северную Африку и даже в Испанию. Другой марш-бросок довел их до ворот Константинополя. На протяжении столетий христианская Европа будет трепетать при одном упоминании имени пророка.