Скиф тоже смотрел на Траяна, с трудом подавив вздох. Его соплеменники погребли бы столь божественно прекрасного коня в могильном кургане вместе с его хозяином, когда тому придет час пасть в битве. Аланы же, хотя и слыли искусными наездниками, обычно довольствовались тем, что хоронили вместе с воином конские удила и сбрую.

Его отец сражался вместе с аланами в наемных войсках Рима, и потому они и побратались еще в детстве. Не бывало уз священнее, их нельзя было разорвать. Много лет странствовали они вместе и бились на поле брани бок о бок. Никогда, ни в чем скиф не предал алана. Он твердо знал, что, если потребуется, отдаст за друга жизнь.

Однако сейчас, когда он в тысячный раз разглядывал Траяна, в его суровых, безжалостных глазах появлялось странное, мечтательное выражение. «Если бы он не был моим братом, – подумал скиф, – я убил бы его, и даже сотню таких, как он, ради подобного коня». Скакун горделиво воззрился на него в ответ. Вслух скиф произнес:

– Брат мой, не дашь ли ты мне двоих из наших людей разграбить деревню? А потом я поскачу вслед за тобой и нагоню тебя завтра на закате.

Алан нежно погладил холку своего коня.

– Не проси у меня этого сейчас, брат, – отвечал он.

Скиф замолчал и задумался. Оба они знали, что алан не в силах был отказать названому брату ни в чем: он готов был преподнести скифу любой дар, сделать любое одолжение, пойти ради него на любую жертву. Таков был их обычай, так повелевала им честь. Если бы скиф по всем правилам попросил отдать ему коня, алан согласился бы пожертвовать Траяном. Но названый брат не мог злоупотреблять своим правом: ему надлежало знать, когда просить нельзя. И потому сейчас темноволосый, смуглый воин склонил голову и сделал вид, что и вовсе не упоминал о налете на деревню.

Маленький Кий присмотрелся и закричал.

Она шла к ним по лугу в лучах беспощадного, палящего полуденного солнца. Высокая, пожелтевшая, увядающая трава царапала ее голые ноги.

Лебедь не знала, пощадят они ее или убьют, но терять ей было нечего. Когда она подошла поближе, что-то подсказало ей, что старший в отряде – красавец-алан, но до конца она не была в этом уверена. Двое воинов бесстрастно глядели на нее. Даже кони их не шелохнулись.

Кий инстинктивно начал вырываться, но смуглая рука скифа, до сих пор державшая его словно бы небрежно, сжалась железными тисками. Но ребенок даже представить не мог, что теперь, когда мать нашла его, страшные всадники не подпустят его к ней.

– Кий, мальчик мой! – позвала она.

Он откликнулся. Но почему же эти всадники словно бы ее не замечают?

Лебедь заглянула им в глаза: темные – у одного, светло-голубые – у другого, и оба в равной мере жестоки и безжалостны. Скиф медленно потянулся за мечом, но рука на миг замерла перед самым лицом ребенка и легла на гриву коня.

Ее отделяло от них лишь десять шагов. Она видела, как личико Кия при виде нее озарилось радостью и надеждой и как он сморщился от досады и беспомощности, готовясь заплакать, не в силах до нее дотянуться. Несколько кочевников возле кибиток и их лошади с любопытством глядели на нее, но никто не шевельнулся. Тогда Лебедь остановилась, сложила руки на груди и так замерла, крепко стоя на земле и не сводя глаз с двоих всадников.

По высокому, сладко пахнущему ковылю пробежала рябь. Солнце нещадно пекло над головами, шлем скифа поблескивал в жарких лучах. Никто не произнес ни слова.

Алан знал немного по-славянски. Глядя на нее сверху вниз, со спины могучего Траяна, он промолвил наконец:

– Что тебе нужно?

Лебедь даже не взглянула на него. Она смотрела на своего сына, которого скиф держал на холке своего коня, и молчала.

– Возвращайся в деревню. Мальчик наш.

Она глядела не в глаза Кию, а на его круглые щечки. Она глядела на его маленькие пухленькие ручки, вцепившиеся в черную гриву могучего коня. Но по-прежнему не произносила ни слова.

Ибо молчание куда сильнее слов.

Алан смотрел на нее. «Что она может знать о той судьбе, – думал он, – что ожидает мальчика за горизонтом?» Что она может знать о шумных, многолюдных греческих и римских портах на Черном море, о высоких серых утесах, сияющих, словно расплавленная лава, над южным морем, о гладких, горбатых мысах, похожих на медведей, которые пришли испить морской воды? Что может знать жалкая славянка, живущая на опушке леса, о шумных торжищах Крыма, куда отовсюду свозили зерно на продажу, о караванах, идущих на восток, о заснеженных вершинах Кавказа, о кузницах на горных перевалах, где закалялись клинки, или о зеленых виноградниках на склонах гор? Она никогда не видела огромных табунов великолепных, божественных коней, пасущихся у подножия этих гор, или горделивых каменных башен, воздвигнутых его народом.

Вскоре, через несколько лет, этот мальчик станет воином и, может быть, оседлает коня, подобного Траяну. Он сделается одним из них, сияющих аланов, военную тактику которых – атаки и притворные отступления – заимствовали даже римляне. Сам император Марк Аврелий отказался недавно от попыток завоевать их. Разве римляне не приняли с радостью их помощь в борьбе с неукротимыми парфянами?

Что бы он только не увидел, чего бы только не узнал: мог бы побывать в киммерийских царствах или скифских поселениях в Крыму, мог бы беседовать с греками, римлянами, персами, иудейскими поселенцами в портах, мог бы познакомиться с представителями иранских и азиатских народов, пришедшими из далеких-далеких краев. Он, этот малыш, мог бы снискать славу, сражаясь с персами на востоке или с беспокойными готами, нападавшими с севера. И самое главное, он мог бы ощутить несказанную, ни с чем не сравнимую свободу, даруемую бескрайней степью: испытать восторг бешеной скачки, заключить нерушимый союз товарищества, связывающего названых братьев.

А какая жизнь ожидает его, останься он славянином? Прозябать в лесу да платить дань или перебраться на юг и пахать землю на хозяев – властителей степи. А сделавшись членом их клана, дитя может стать повелителем воинов.

Так размышляя, глядел он сверху вниз на женщину, которая желала вернуть свое дитя.

– Мальчик наш.

Маленький Кий услышал эти слова и взглянул сначала на алана, а потом на мать. Он пытался понять, хочет алан его убить или нет. Уж конечно, если б хотели, то уже давно бы прикончили. Но что теперь с ним будет? Он никогда больше ее не увидит? В мире словно не осталось ничего, кроме резкого запаха конского пота да горячих слез, внезапно хлынувших у него из глаз.

Кочевники, отдыхавшие у кибиток, поднялись, засуетились и принялись запрягать лошадей. Алан отвернулся от Лебеди и окинул взглядом расстилавшуюся перед ним степь. Лебедь не двинулась с места.

Темноволосый скиф следил за ней бесстрастно, точно змей. Конь его затряс головой. «Наверное, деревня где-то неподалеку», – подумал скиф. Он страстно жаждал ее разграбить. Дважды он предлагал налет, но дважды получил отказ от побратима. Он плотнее обхватил рукой добычу. «Поедем, брат мой», – тихо промолвил он.

Алан помедлил. Не было причин медлить. Но оттого ли, что путь впереди лежал долгий, оттого ли, что юный пленник должен был проститься с прошлым и начать новую жизнь, оттого ли, что мать все смотрела и смотрела на свое дитя, не в силах отвести от него глаз, он подъехал поближе и, достав из-за пазухи маленький амулет, повесил его на шею мальчику. То была волшебная птица симург, глаза которой смотрели один – в прошлое, другой – в будущее. Теперь все было правильно, он кивнул скифу, и оба повернули коней прочь.

И тут лицо Кия исказилось. Он рванулся, пытаясь хоть глянуть на нее из-за руки скифа, намертво, неослабевающей хваткой прижимающего его к коню.

– Мама!

Она задрожала всем телом, исступленно желая броситься вслед за всадниками. Но ясно было: поддайся она своему порыву – и ляжет мертвой под мечом скифа. Лишь неподвижность и молчание были ей защитой.

– Мама! – еще отчаяннее крикнул мальчик.

Теперь их разделяли уже тридцать шагов.