Давай уже свои пилюли с ядом. С супер ядом, как говорилось в рекламе Общества. Одна пилюля, и все.

Человек попросил подставить ладони темноте.

Я вдруг вспомнил, как в детском саду нас посадили кругом и начали показывать глобус. – Вот здесь – наша страна. – А где огромный водопад, ведущий в никуда? – Что за вопросы, дитя. Земля круглая!

Воспитателю платили за то, что она это говорила.

Глобус тогда сломался. Раскололся на две части, по ровной пластмассовой линии, ровно там, где был океан. – Вон там! Там водопад! – Тише, дитя. Дети, давайте сыграем в игру, давайте притворимся мертвыми, притворитесь мертвыми, ведь Земля сломалась, а мы ее чиним, а вы пока притворяйтесь, пока мы чиним Землю.

И мы притворялись мертвыми. Я помню, как закрыл глаза, откинул голову на спинку стула и судорожно дрожал руками. Мы притворялись мертвыми, пока водопад существовал на самом деле.

Пилюля была холодная, словно на ладонь мне положили лед, но он не таял.

Темнота была настолько темной, что невозможно было к ней привыкнуть. Когда раздавали пилюли, пол скрипел, но скрип утих, и наступила тишина. Мимолетная тишина. Затем у кого-то задрожал голос, кто-то рухнул на пол, кто-то нервно и громко дышал. А мне было так приятно держать на ладони ледяную пилюлю, что я не мог пошевелиться, боясь дать приятному холоду исчезнуть. Слышались захлебывающиеся звуки и падения на пол. При каждом ударе о дерево, глухом и остром, я хотел, чтобы наступила самая невыносимая тишина из всех возможных.

В сентябре я арендовал небольшой рыбацкий катер, много топлива и пропитания. Отчалил рано в полдень. Пересекал океан четыре дня, все время был штиль, иногда ветер создавал рябь на водяном полотне, а больше ничего. На пятый день кончилась половина топлива, и я оказался посреди океана. Достав карту, я сверил координаты. На том месте должен был быть водопад, уносящий всего себя и все, что было с ним, в никуда. Три недели я пробыл на том месте и все три недели я ждал какого-то знака, будто ждал того, что водопад – это старик с большой не седой, но белой, бородой, он придет и скажет пару слов. А может не скажет. Может, принесет выпивку и угостит выпивкой и сам выпьет. А потом уйдет.

Землю слишком рано починили. Починили и вовсе не предупредили нас о том, что пора кончать притворяться мертвыми.

Так что да, я сунул пилюлю на язык, языком под язык, потом проглотил. И рухнул на деревянный пол, пахнущий смолой.

Мит не обладал никакими талантами. Он пришел к такому выводу после того, как довольно-таки продолжительное время пытался отыскать в себе хоть какую-то способность. Да и после вывода своего Мит совсем не покрылся гусиной кожей, потому что вывод пришел в голову Мита невероятно молниеносно, и также молниеносно испарился из головы. Именно в этот молниеносный момент Мит проходил собеседование в местную Чинечитту на должность в отдел по подбору талантов. Он сидел в роскошном бордовом стуле и чувствовал себя Остапом Бендером, а затем вывод грянул, и он подпрыгнул и удивил и себя и скучного низенького интервьюера, который тихо бубнил себе под нос вопрос Миту: «Мы работаем как с высококлассными артистами, так и с бездарностями, вы к этому готовы?». Ну, а после молниеносного момента Мит лишь невольно улыбнулся, извинился кивком и следующим кивком произнес: «Да, готов». Встав со стула, низенький мужчина стал еще ниже, отчего его голова с редеющими белыми волосами заисполняла круиз вдоль края стола. Он открыл ящик стола и влез в ящик и закрыл ящик за собой. В кабинете настала тишина, Мит тем временем расстроился на тему своего вывода, так некстати пришедшего в голову Мита, однако тут же поспешил себя успокоить мыслью «Ничего, ведь я все еще могу искать таланты. Пусть и в других людях».

Потом в кабинете с синей дверью главного двухэтажного здания Чинечитты была тишина, потом Мит в том же кабинете стал напевать мелодию последней услышанной им песни. Эту песню исполняла Джули Лондон, поэтому Миту пришлось поднапрячься, чтобы изобразить голос певицы. Когда у Мита получилось, и он брал в оккупацию третий куплет, из ящика послышался шорох, ящик выдвинулся и из ящика вместе с Шорохом вылез коротенький интервьюер, он поправил свой пиджак, затем свои брюки, затем брюки Шороха, а к концу поправки снял свою бабочку и отдал ее Шороху. Мит так и не закончил песню, зато на пару последних вопросов и на неумелый разговор с Шорохом он не успел перестроить голос на свой, нормальный, и говорил голосом Лондон.

А когда вышел из синей двери, так и не понял, зачем его знакомили с Шорохом. Он же ненастоящий.

Тем не менее, Мит был принят на должность агента по подбору талантов и последующие два года проработал в союзе с выдающимися инфантильными личностями из области кино. За два года Мит успел увидеть и человека, умеющего раскладывать карандаши ровными рядами, и женщину, умевшую самостоятельно застегивать браслеты на запястье (в особенности, дорогие), и в целом сотни, тысячи талантов актеров, композиторов и почтальонов. За два года Мит наговорился настолько, что мозоли на его языке не давали ему покоя, и с каждым последним днем до отметки «прошло два года» ему приходилось мычать, а то и хмыкать. Изрядно много и часто. А затем Мит заметил за собой интересное событие. На вечеринке по случаю двухлетней работы на Чинечитте Мита, которая на самом деле была вечеринкой по поводу четырех оскаров за фильм одного из инфантильных гениев, Мит познакомился с монгольским канатоходцем Василием, проработавшим на Чинечитте в 6-ом павильоне порядком четырнадцати лет. И Василий поведал Миту о том, что в течение двух лет (представьте, в течение стольких лет, сколько Мит проработал на студии) ни одного человека, которого Мит каким бы образом не назвал талантом, не приняли на работу ни в один фильм. «Последнее слово всегда за режиссером» – добавил Василий. Мит поник головой, но, все же, спросил: «А кто такие режиссеры?»

В последующие пять месяцев, когда Мит переживал личную драму, состоявшую в том, что никто его так и не послушал, он пил красный чай и писал гневные письма в Ватикан. Однажды ужинал с Шорохом, но так и не смог доказать, то тот ненастоящий. Уволился из Чинечитты и стал навещать когда-то названных собой талантов. Ни один из талантов не остался в живых. Примеряясь с такой трагичностью, Мит снова пил красный чай и не понимал, чем тот отличался от черного. А затем стал получать присланные в ответ письма из Ватикана.

Как оказалось, Папа также не понимал, чем черный чай отличался от красного.

Последний раз я слышал историю о Мите в поезде, направляющемуся на Китай. Среди сибирских узоров в окне я увидал отраженный силуэт высокого тоненького человека в красной шляпе и округлых очках, которые, с того моменту как я повернулся к отражавшемуся человеку, оказались его глазами. – Что вам угодно?– спросил я его после десяти часов молчания между нами. – Я видел Мита, – ускоряясь в словах, выдал человек. – И где же вы его видели? – я готовился усмехнуться и корить себя за усмешку долгие годы. – Мит в четвертом вагоне, – прошептал человек и добавил: – Он выйдет на следующей станции. Поспешите.

И человек растворился в отражении сибирских узоров окна (в узорах еще и елочки были, доброкачественные).

Немедленно я съел три бутерброда с ветчиной и, не запив, отправился в четвертый вагон, стал всматриваться в каждого пассажира, но так и не приметил ни в одном из них старину Мита. Посетовав на то, что в ни одной истории о нем не описывается его же внешность, я начал его звать. – Господин Мит! Господин Мит!

Тут из третьего купе четвертого вагона поезда, идущего какими-то чудесами на Китай, выглянул морщинистый фасад небритого лица человека с носом-картошкой и густыми бровями. Я обрадовался и обратился к высунувшемуся человеку: – Это вы, господин Мит?

Человек прежнего пуще сморщился, что стал похож на черствый персик. – Нет, – и тут же он выпрыгнул в открытое окно движущегося поезда и скрылся в сибирском лесу.