Рани берет Марин за руку и крепко держит ее в своей руке.

— Я должна отдать браслеты вам. Раньше я опасалась, не зная, что вы сделаете с ними. Может быть, засунете их в ящик стола. Может быть, посмеетесь над тем, как я дорожу ими. Может быть, откажетесь их взять, потому что это все, что я способна вам дать.

— Я не понимаю, — говорит Марин.

Лицо Рани становится печальным.

— Прости меня, дочка. Я была слишком слаба, чтобы защитить вас. Чтобы сказать, что я люблю вас. Чтобы встать перед вашим отцом, когда он бил вас. Все, что у меня было, — вот эти браслеты, — говорит она, указывая на них, — и даже их я боялась доверить вам. Теперь я вижу, что не вам я не доверяла. Я не доверяла самой себе.

— Мамми, — шепчет Марин. Закрыв глаза, она позволяет словам Рани пробить ее броню. Доспехи, которые защищали Марин от нее же самой и от всего мира, медленно начинают спадать, и она становится незащищенной и уязвимой. — Что мне ей дать? Что сказать? — она крепко хватает Рани за руку, умоляя ее ответить. — Как мне вернуть мою дочь?

— Скажи ей правду. Доверься ей, — Рани подталкивает к дочерям браслеты. Она смотрит, как Марин и Соня надевают их на руки. Два браслета остаются лежать на столе. — Отдай ей все, что у тебя есть, всю правду, хорошую или плохую, и тогда будет достаточно одного доверия.

* * *

В этот вечер Джия и Радж вернулись домой очень поздно. Марин ждала их в темноте, сидя на диване в своем кабинете. Наконец Радж прислал Марин сообщение, что у них все хорошо. Больше ничего он не написал. Марин проводила мать и сестру, и они обе обняли ее на прощание. Впервые за долгое время Марин обняла их в ответ, чувствуя благодарность за то, что они есть в ее жизни.

Когда Марин была на четвертом месяце беременности, ей предложили повышение по службе. Это потребовало переезда в Калифорнию, в место, расположенное неподалеку от родительского дома. Переезд, как и все остальное в ее жизни, был осуществлен только после тщательного рассмотрения. Она никогда не действовала, подчиняясь эмоциональному побуждению; логике она доверяла больше. Рациональность имела дело с фактами и цифрами, каждое решение базировалось на тщательном анализе «за» и «против». Так она выживала в детстве. Всякий раз, когда отец бил ее, она анализировала обстоятельства и пыталась вычислить, что именно привело к наказанию. Она обещала себе, что этого больше не случится. В следующий раз она получит «пять с плюсом», а не просто «пять». Она подвергала контролю каждый аспект своей жизни, чтобы никогда не оказаться уязвимой. И ее план срабатывал. Ее жизнь была размечена до совершенства — до тех пор, пока Джия не выросла и не стала самостоятельной личностью.

Джия соответствовала ее представлениям так долго, что Марин привыкла к этому и решила, что жизнь пойдет по разработанному ею плану. Но теперь ее план не работал. Она могла потерять свою дочь, если уже не потеряла ее.

Марин вертит браслет на своей руке. Она рассматривает бриллианты, вставленные в тонкий золотой обруч и заставляющие его сверкать. Она восхищалась браслетами на руках матери, но никогда не думала, что они предназначались ей и сестрам.

Ей тяжело признаться самой себе, что Рани не напрасно опасалась реакции Марин на свой подарок. Раньше Марин поблагодарила бы ее, а потом засунула бы браслеты в ящик и надевала бы их от случая к случаю. Не понимая чувств, которые стояли за этим подарком, она относилась бы к ним, как ко всему остальному в своей жизни — как к вещи, которой пользуются тогда, когда возникает надобность. Теперь она понимает свою мать и ценит ее подарок, потому что он символизирует все, что та могла предложить им.

Звук отпираемых дверей гаража заставляет Марин выпрямиться. Она вытирает потные ладони о штаны, приглаживает волосы, нервничая, как никогда в жизни, а затем ругает себя за нервозность. Джия — ее дочь, напоминает она себе. Она примет любые ее объяснения, как она сама, Марин, приняла объяснения Рани.

— Радж, Джия, — она встречает их в холле как своих судей и присяжных, — где вы были?

Видя их настороженность, Марин мысленно дает себе пинка за то, что ведет себя по-прежнему. Пообещав себе действовать предусмотрительно, она шепчет:

— Прости меня, — она делает шаг по направлению к Джии, но та машинально отступает назад. — С тобой все хорошо, бети?

— Все хорошо, — бормочет Джия, пододвигаясь к Раджу.

— Я не думаю, чтобы у тебя все было хорошо, — говорит Марин и, завидев удивление в их глазах, добавляет, — это был не самый лучший день рождения.

— Нет, — говорит Джия, избегая смотреть на мать.

— Марин, думаю, Джия валится с ног. Она хочет спать, — устало говорит Радж. — Сейчас уже ночь.

— На самом деле я хотела поговорить с тобой всего несколько минут, Джия. Я еще не вручила тебе подарок на день рождения.

— Мне ничего не нужно, мама, — отвечает Джия. — Папа прав. Я здорово устала.

— Это короткая история, — говорит Марин. — Я расскажу ее тебе, пока ты будешь готовиться ко сну, — она делает вдох и произносит слово, с которым раньше не обращалась к дочери: — Пожалуйста.

— Нет, мама, — говорит Джия. — Может быть, в другой раз.

Триша

Наконец я вернулась к какому-то подобию жизни. Пока я жила у мамы, я носила одежду Сони. Маме, кажется, очень нравилось, что две из ее дочерей снова живут под ее крышей. Без отца она чувствовала себя совсем по-другому, потому что в доме было намного тише и спокойнее. Хотя отцовский гнев никогда не был обращен на меня, я все равно жила под его темной сенью. Я ощущала страх тех, кого любила. Большое облегчение — видеть, как они свободно ходят и свободно дышат в тех самых стенах, где раньше жили в страхе. Кажется, это совсем другие женщины, только с прежними телами и лицами.

После разговора с мамой я решила вернуться домой. Войдя в дом, на украшение которого я потратила столько времени и сил, я почувствовала себя там чужой. Я проверила телефон и сняла с рук подаренные мамой браслеты. Никакого сообщения от Эрика, где он требовал бы освободить дом, не было. Должно быть, ему так же не хотелось возвращаться сюда, как мне раньше не хотелось уезжать отсюда. Меня встречает полная тишина, но я быстро вспоминаю, что именно здесь принадлежит мне, что всегда было моим. Мой дом, мои декорации, моя жизнь.

Я провожу рукой по коробкам, которые все еще сложены в кучу, — я так была уверена в нашем расставании, когда упаковывала их. Я отвечала на гнев Эрика праведным негодованием и думала, что его предательство гораздо тяжелее, чем мое. Сейчас мне кажется, будто кто-то распахнул окно с матовым стеклом, через которое ничего нельзя было увидеть. Я построила свой брак на лжи, и мы с Эриком оба пострадали от этого. Я должна попросить прощения и объяснить ему, почему я так поступила. Я знаю, что не заслуживаю встречи с ним, но должна попытаться.

Представляя, как скажу вслух о том, что со мной произошло, я вся сжимаюсь. Мы с Соней, лежа в постели без сна, часами говорили об этом. Она подставляла мне плечо, чтобы я могла выплакаться, давала мне возможность выговориться без боязни, что меня будут осуждать и порицать. Когда я сказала, что все еще люблю папу, она понимающе кивнула. Когда я сказала, что все еще люблю Эрика, она ответила, что это неудивительно.

— Он хороший человек. И он любит тебя. Тебе повезло, что ты нашла его.

Я не призналась ей в своем главном страхе, не призналась, как боюсь, что потеряла любовь Эрика навсегда. Все, чем я обладала, осталось в прошлом.

— Ты была когда-нибудь влюблена? — спросила я ее. Соня никогда не упоминала ни об одном мужчине в ее жизни, никогда не намекала на то, что кому-то отдала свое сердце.

— Я не знаю, что такое любовь, — ответила она. — А ты знаешь. Тебе очень повезло.

Сейчас, одна в пустом доме, я не чувствую себя везунчиком. Моя жизнь так отличается от той, которую я себе представляла. Я выгребаю содержимое почтового ящика и начинаю сортировать его. Мое внимание привлекает большой конверт из манильской оберточной бумаги, адресованный мне. Когда я вижу обратный адрес, сердце у меня начинает колотиться. Это письмо от адвокатов Эрика.