"Ого! - Трегубов не знал, смеяться ему или огорчаться, - Я - её человек! Пожалуй, это - комплимент".

- За сколько управлюсь с дорогой? - Марья Павловна отвлеклась на секунду от трубки, прикинула. - Часа через четыре! Знаю, что долго, но ты, я надеюсь, без дела сидеть не будешь?! - Она, наконец, дала возможность вставить слово и коллеге. - Не сейчас. Когда встретимся, объясню и расскажу. Всё, пока! У меня деньги - на вес золота! И запомни: никому ни слова, ни одной живой душе, а то, невзначай, от нас самих одни души останутся. И портретик спрячь или порви: есть оригинал, нечего его тиражировать!..

Луканенкова откинулась на сиденье стула, вытирая внезапно вспотевший лоб.

- Давай, Шурик! Отвези меня в медпункт, пусть снова перевяжут эту проклятую ахиллесову пятку и дадут какое-нибудь обезболивающее: печёт - сил нет! А потом я сразу в Москву: видно, предстоит ещё одна бессонная ночь!..

* * *

Когда капитан Луканенкова похитила Василия Смыслова из кабинета, рабочий день уже близился к концу.

Она не стала подниматься на этаж, а пропела ему серенаду по внутреннему телефону из проходной и теперь поджидала в машине прямо у выхода из здания.

Смыслов ушел, никому не докладываясь, поэтому чувствовал себя, как школьник, сбежавший с уроков. Он был оживлён, весело и храбро оглядывался по сторонам: не застукал ли его кто-нибудь из своих.

- Слушай, объясни мне: что это делается? Тебя - в отпуск задвинули, мне не дают возможности никуда сунуться: того и гляди нос прищемят. Арбузову твою, между прочим, в розыск объявили.

- Вот даже как?! - прищурилась Марья Павловна. - Ну, что ж, нам тоже надо кое-кого разыскать... Так, говоришь, мать свалившегося с поезда студента дала адрес его бывшей девушки?..

Стоя на одной ноге, капитан позвонила в дверь семейного общежития на Щербаковской. Смыслов остался в "москвиче" изучать записи подпольной клиники.

Дверь открыла маленькая, худенькая, смуглая, как воронёнок, молодая женщина лет двадцати двух - двадцати четырёх. Она смотрела на цветастую Марью Павловну, склонив голову к правому плечу.

- Вы... кто?

- Вас должен был предупредить мой коллега, я сама из милиции, аккуратно начала следователь, чтобы не вспугнуть птенца, и протянула удостоверение. - Да вы как следует прочитайте, а то спрошу я вас через полчаса, как моё фамилиё, не назовёте ведь.

Воронёнок рассмеялся и протянул крылышко:

- Светлана! Фамилию, может, и не сразу запомню, но то, что вы - Марья Павловна - навек!

"Светлана! Чего-то её остроумные родители в ней недоглядели", удивилась капитан, следуя согласно приглашающей руке в комнату.

- Кофе хотите? - спросила Светлана и вышла на кухню ставить чайник.

- Вы кто по профессии, Света? - крикнула ей вслед "незабываемая" Марья Павловна.

- Я надеюсь, мне моя учеба и не понадобится больше. У меня факультет невест - филологический. Так что скоро выхожу замуж и начинаю в быстром темпе терять квалификацию. Вам с молоком, с сахаром или как?..

- А вы сюда всё несите, на месте разберёмся! - Луканенковой надоело орать через коридор.

Она осмотрелась, куда бы ей пристроить ногу, водрузила её на нижнюю перекладину стола, начала обмахиваться каким-то пестрым иностранным журналом. В комнату вскоре зашла Светлана с подносом в руках. Поставила чашки, сгущенку, разлила кипяток и открыла баночку быстрорастворимого кофе. Себе она бросила лишь щепотку, сильно разбавив его молоком.

- Цвет лица боитесь испортить? - насыпала себе две ложки Марья Павловна, которую в детстве часто дразнили Матрёшкой за толстые красные щеки.

- Нет, что вы, просто мне сейчас нельзя!

Луканенкова проследила за её ладонью, улегшейся на животе, тут же спросила:

- Какой срок?

- Пока ещё девять недель, но я до конца не решила, буду ли оставлять: слишком много проблем, - откровенно призналась девушка, проникшись доверием к чем-то расположившей её к себе женщине.

- А что отец-то говорит? - Марью Павловну "умиляла" простота принимаемых решений.

- Отец пока не знает. А зачем? Подумает, что я его тороплю с браком, станет нервничать, кому это надо? - беспечно пожала плечами Светлана. Только худые лопатки заходили под футболкой.

- Сама, как будто, не нервничаешь? - беседа приняла доверительный характер и можно было перестать обращаться к воронёнку официально.

- А что переживать?.. - Света задумалась. - Я уже своё отпереживала!

Луканенкова отставила горячий кофе в сторону и поняла, что пора приниматься за дело:

- Моему коллеге рассказала о тебе мама Миши Короткова.

Лицо девушки выражения не изменило, да и было бы удивительно: ведь прошло более пяти лет, в августе будет шесть...

Это было прекрасное, чудесное, изумительное лето. Они с Мишей познакомились после её выпускного бала, когда он сдавал последний экзамен летней сессии, а Света пришла подавать документы...

Вступительный июль и половина августа пролетели - как одна летняя ночь. Проверка на везение по номеру билета, подготовка к вопросам, тревога за оценки, радость поступления, - всё это давно стерлось из памяти. Осталось только одно: ощущение бесконечного счастья, длившегося до отъезда Миши на практику.

У неё не было тогда свободного времени: оно Свете не принадлежало. И она сама, и её время, и все её мысли, мечты, взгляды на жизнь, думы о будущем, - всё было отдано ему, посвящено любви, соотносимо лишь с единственной их целью - никогда не расставаться.

("Прямо, как у Аньки Арбузовой, - подумала в этот момент Марья Павловна. - Всё - для муженька! Так - да не так!")

До сих пор Света хранит его письма, в которых он сначала с восторгом описывал раскопки, потом интонации его отзывов перестали звучать так мажорно.

В конце концов - настроение сменилось окончательно. Мише не нравились отношения, которые практиковал в группе их руководитель - Борис Арбузов. Точно в школе: разделение на "шестёрок", прилипал и любимчиков. В число последних, по каким-то ему самому неведомым причинам, попал и Михаил Коротков.

Арбузову нравилось его работоспособность, его серьёзное, граничащее с педантизмом, кропотливое отношение к делу. Он стал чаще других брать Мишу на "осмотр местности", иногда освобождая его для этого от изнурительного физического труда.

На подобных прогулках с научным руководителем студенту с апломбом преподносились прописные истины, якобы познанные шефом на примерах собственной нелёгкой жизни. На этих же примерах он развивал и собственные теории: о скоротечности времени, о том, что добро и зло - понятия относительные, так как всё в мире относительно, о том, что главное оставить в жизни после себя след, а какой он - пусть разбираются потомки. Высокопарность лезла из него так поучающе-раздражительно, что в такие моменты Коротков просто отключался, старался думать о своём.

Он предпочитал вспоминать, как они со Светланой бегали друг к другу на свидания, как он провожал её по ночам, как они часами не могли расстаться, как были счастливы, когда мать Светы, убедившись, что девочка поступила, со спокойной душой уехала отдыхать, а они...

Как они простояли двое суток в "живом кольце", объединённые и отъединённые от других защитников Белого Дома своим собственным кольцом рук - как волшебным кругом Хомы Брута... С той лишь разницей, что вокруг него бесилась нечисть, хотевшая растерзать бодрствующего грамотея, а их окружали люди, готовые с песнями и плясками отдать жизнь за "правое дело". Влюблённым казалось, что нет в мире другого столь прекрасного места. Диссонансом врывался в грёзы, но был не в силах прогнать их даже неприятный запах от земли, обильно политой пьющими пиво бесстрашными весельчаками.

Вскоре после этого Михаил и оставил её одну. Они надеялись, ненадолго...

Поэтому ему дико было слушать рассуждения на тему о том, какой может стать прекрасной жизнь, когда есть в ней самое необходимое человеку свобода. Она состоит из трёх "китов": умения распоряжаться своим временем, телом и карманом.