Да, прислушивалась, естественно. Потому что считала, что подобная связь сердец, мыслей и чувств – норма. Что так и должно быть и что с ней, Людмилой Миколиной, это снова непременно произойдет. Только вот человек, кого она записала в разряд бездушных винтиков военной машины, без размышления убивающих и безоружных, и даже детей, лишь бы приказали, к ее мечте отношения иметь не будет. Тем более что он женат. И очень быстро женился.

И тут ее резанула ревность. Так неожиданно резанула, что Люда даже тихонечко охнула на вдохе. Она вспомнила Алену – красивую, кокетливую, легкую, именно с ней, а не с Людмилой теперь обо всем говорит Сергей. Ей доверяет свои гениальные идеи. И ее обнимает. И целует. И… Стоп. Это было невыносимо.

Как странно. Никогда за все эти годы ее не посещали такие мысли. И ревностью она не терзалась никогда. Или снова самообман, замешанный на чувстве вины и осознании глупой, непоправимой ошибки, твоей ошибки, Миколетта?

– Я с большим уважением к Нонне Петровне, к покойной, относился, – прорвался сквозь гул ее мыслей голос соседа. – Внука она любила просто беззаветно, всю душу в него вкладывала. А когда он решил жениться на этой Елене, Нонна очень переживала. Уговаривала не спешить, настойчиво убеждала, мне через стену было слышно. Дуралеем его даже назвала. Мы ведь с Нонной приятельствовали, хотя она лет на пятнадцать старше меня была, но хорошим отношениям это не помеха. Ты, Людмилка, ей нравилась, хоть и с небольшими претензиями. Тем не менее она была уверена, что вы с Сережей поженитесь. Мечтала правнуков понянчить, оптимистка.

Замечание про претензии внезапно неприятно Людмилу укололо.

Да что с тобой сегодня, Миколетта? Какая разница, как к тебе когда-то относилась ныне покойная бабушка твоего бывшего… А кого? Кем для тебя был Портнов Серега, если вдуматься?

Первой любовью.

Почетно, романтично. Возвышенно.

Пошло.

– И что же она имела ко мне, наша Нонна Петровна уважаемая? – не сумев скрыть иронию, поинтересовалась Люда.

Николай Никитович кинул на нее слегка испуганный взгляд. Спросил с запинкой:

– Кажется, я сболтнул лишнее?

– Нет-нет, все в порядке, – ласково проговорила Людмила, кляня себя за злую несдержанность. Сосед-то в чем провинился? Хамка ты, как есть хамка. – Мне тоже нравилась бабушка Нонна. Она была добрая, я это помню совершенно точно. И не двуличная. Знаете, бывают такие старушки – улыбаются приторно, а ты точно знаешь, что она в это время о тебе гадости думает. А за спиной эти гадости говорит.

Людмила поняла, что ляпнула что-то совсем уж нехорошее, двусмысленное. И, чтобы как-то исправить положение, поторопилась добавить:

– А Нонна Петровна, если и высказывалась обо мне, то говорила лишь то, что могла повторить мне в глаза. Я совершенно в этом уверена.

Николай Никитович взглянул задумчиво на Люду и произнес размеренным тоном:

– Вы правы, Людмила. Кроме того, она не настаивала, что верно вас видит. Нонна Петровна предполагала, что вы, будучи девочкой способной к школьным предметам, несколько самоуверенны. Оттого можете считать, что никогда не ошибаетесь и на многое имеете право. Отсюда ваше стремление к лидерству и нежелание быть ведомой. А в перспективе – проблемы в браке. Вы приметесь супругом руководить, а он и сам лидер, начнутся трения, скандалы. Выйти же замуж за нелидера вы не захотите, скучно вам с «тряпкой» будет. И так, и этак крути, а себя вам ломать придется. Ну, а когда Сергей решил жениться на Лене, эти вопросы Нонну занимать перестали, как вы сами можете догадаться. Извините, Людмила, но если у вас ко мне нет дела, я, пожалуй, выведу собаку на прогулку.

От его официального тона и внезапного обращения на «вы» Людмиле сделалось неприятно. Обидеть старика она не могла ничем, но вот разочаровать… Только разве Никитович был когда-то ею очарован? Бред какой-то.

Большим бредом явились только домыслы покойной Сережкиной бабули о Людкином характере. Надо же такое сочинить! Ну да, допустим, учеба давалась Людке легко. И выводы она всегда умела делать правильные. Это, по-вашему, преступление – правильные выводы? И почему она должна делать вид, что согласна с чьей-то заведомой глупостью? И оставлять этот факт без внимания? Особенно если оппонент был заносчив не в меру.

И потом. Без самоуверенности невозможна самодостаточность. А своей автономностью Люда гордилась неизменно.

Николай Никитович тихонько ойкнул и пошатнулся. Это Гортензия вывернулась из стариковских объятий и сиганула на пол, бесцеремонно оттолкнувшись когтистыми лапами от его торса, заодно полоснув ими соседа по руке. Кошка потрусила за угол прихожей, и вскоре послышались ее противный мяв и глухие толчки в фанерку межкомнатной двери.

– Вот заноза. Шарика пошла будить, – со вздохом пробормотал сосед, покрутил седой головой и взглянул вопросительно на Люду – зачем, мол, пришла и чего тебе надо. Если уж не про Сергея поговорить…

– Николай Никитович, не могли бы вы мне одолжить ящик для рассады? Самый большой. Если у вас незанятый найдется, – вежливо-размеренным тоном высказала просьбу Люда, а Никитович удивился.

– Людмила, зачем?! Сейчас не время засевать рассаду!

Про рассаду и прочие саженцы сосед знал достаточно, чтобы отвечать за слова. Николай Никитович, пока не вышел на пенсию, работал в Государственном ботаническом саду, являясь научным сотрудником в степени кандидата. В своей квартире никакой диковинной флоры не заводил, однако снабжал по весне Людмилиных родителей, и не только их, пухлыми пучками крепеньких растеньиц свежего зеленого колера – рассады редких сортов томатов, морозоустойчивых, неприхотливых, плодоносных.

Поведя бровью, Людмила пояснила:

– Ящик мне не для рассады нужен. Хотя, в каком-то смысле… У меня жиличка появилась. С младенцем. Нужно кроваткой его обеспечить. Хочу приспособить ящик.

– Жиличка с младенцем? – несказанно удивился Николай Никитович. – И сколько же вы запросили с них за угол, если не секрет?

– Никакого секрета. На двадцати тысячах сошлись, – с усмешкой проговорила Люда. – Так дадите ящик? Или мне ребеночка в коробку из-под сапог пристроить?

– Ну что ж, данный факт многое объясняет, – под нос себе проговорил сосед, а громче добавил: – Дам.

– Что за факт и что именно он вам объясняет? – раздраженно поинтересовалась Люда, которая устала принимать на себя волны его неприязни.

Старик ничего не ответил. Ушел в глубь квартиры. Судя по звуку шагов – на балкон. Вернулся с пластмассовым поддоном, который нес перед собой, словно противень с горячими пирожками. Поддон изнутри был выпачкан черноземом. Или торфом? В этом вопросе Люда была несильна.

– Его надо отмыть и простерилизовать хорошенько, – сухо произнес Никитович, сунув поддон Людмиле в живот.

– Жиличку заставлю, – доигрывая роль до конца, противным голосом ответствовала Люда. – Так и что в результате вам стало понятно, а, Николай Никитович?

Хотя какая ей разница? Пошли они все на фиг с их мнениями и с их пересудами.

Сосед криво усмехнулся и глянул на Люду в упор. И проговорил с нескрываемым презрением:

– Мне стало понятно, детчка, каков вы человек, коли с матери-одиночки такие деньжищи за спальное место берете. И отпал сам по себе вопрос, отчего вы смогли с такой легкостью и даже энтузиазмом поверить, что Сергей убийца. Вот я, к примеру, не поверил, хоть и знал достоверно, что к убитой у него претензии были, и немалые! И скандалил с ней Сергей, и не единожды! Для органов это аргумент, а для меня – ничего не значащая подробность. А вам, детчка, и аргументы никакие не понадобились, чтобы записать друга детства в циничные преступники. Вам достаточно моих объяснений?

– Да с чего вы взяли, что я поверила в эту… в этот абсурд?! – взвилась Людмила, которую взбесили сразу две вещи: обращение к ней соседа-пенсионера гнусным наименованием «детчка» и его правота.

– Не поверили? – с ласковой издевкой переспросил пенсионер. – Вот и славно. А мне песика выгуливать надо. Да и вам пора.