– Я знаю, что она в феврале умерла.

– Так Нинка же ее и довела. Начала скандалить, а мать хлоп – и на полу уже. Перенесли на кровать, «Скорую» вызвали, и Нинка смоталась. А «Скорая» только под утро приехала – инсульт. Причем такой, какой и не вылечить. В общем, скончалась Ирина. Один Кузьмичев остался. Ну и опять Нинка на него наседает.

– Ты выяснил, кому сам дом принадлежит?

– А как же! Так Ирке же и принадлежал! У Кузьмичева ничего своего там нету. Я же говорил, что Ирка с Нинкой, кроме денег, ничего знать не хотели.

– Не поэтому, Венчик, – покачала головой я. – Ты же сам сказал, что Кузьмичев по краю ходил. Дела они с еще одним человеком творили не самые законные, вот он и побоялся, что если посадят его с конфискацией, то с него и взять-то нечего, и все семье останется. Ну ладно, дальше что?

– Так в феврале она померла, а в августе-то полгода было, можно вступать в права наследства, а наследников двое: Кузьмичев и Нинка. И начала она отца терроризировать, чтобы он отказался от наследства в ее пользу, а она ему квартиру купит. А он ни в какую! Постоянно она приезжала и скандалила, да еще и муж ее, Лешка, тоже наседал. Говорят, один раз у Кузьмичева с ним до рукопашной дошло. Хорошо, что соседи вмешались. Ну вот, а тут и тепло подоспело. Окна у всех открыты были, люди по садам, по огородам кверху задом над грядками хлопочут, а тут Нинка опять приехала и опять скандалить. Вот люди и слышали, как она кричала, что его, отца то есть, в психушку сдаст, недееспособным объявит. Но она-то громко орала, а он ей тихо отвечал. Потому и непонятно, что говорил. А она опять в крик: «Да на хрен ты им сдался! Они тебя уже сто лет как забыли! Никто тебе не поможет!». Во-о-от! А через недолгое время Кузьмичев пропал.

– То есть как пропал? – воскликнула я.

– А вот так и пропал, – развел руками Венчик. – Утром люди пошли по огородам, чтобы грядки полить, пока солнце сильно не пригрело, возятся там, а потом глядь – а Кузьмичева-то во дворе и нет! Крикнули его через забор – не отзывается. Во двор вошли, а у него собака, шавка беспородная, она хоть и в будке жила, но не на цепи. Свободно бегала. Да и не сторож она, а так, звонок дверной. Так вот, миска-то у нее мало того что пустая, так ведь и сухая уже, только остатки вчерашней жратвы к стенкам прилипли. Люди и рассудили, что если б Кузьмичев куда и ушел, то собаку перед этим покормил бы. Ну собаке они кусок мяса кинули и стали думать, куда Кузьмичев делся – дом-то запертый. Нинке позвонили, спросили, куда ее отец делся, а она в ответ обматерила их и наказала не в свое дело не соваться. А ведь если бы он в больнице, например, был, чего же ругаться? Сказала бы: так, мол, и так, приболел батя, хотя бы тем же ковидом, и лежит в такой-то больнице. Люди бы туда позвонили, удостоверились и успокоились. А раз она грубить начала, значит, совесть у нее явно нечиста. Ну и стали люди вспоминать, кто что видел или слышал. Оказалось, что ночью машина к его дому подъезжала – «Газель», вроде маршрутки, только ни цвет, ни номер разобрать было невозможно – фонарей-то на их краю поселка нет. Стали выяснять, откуда машина взялась. А родня-то у людей тоже заинтересована в том, чтобы они на месте остались, потому как и продукты чистые со своего огорода, летом детишек к родне на Волгу отправить можно, и никаких хлопот с переездами и ремонтами. Вот у бабы одной племянник и предложил пойти к тем коттеджам, что новые русские понастроили, и попросить посмотреть записи с камер наблюдения, а они там на каждом доме не по одной понатыканы. Ну и пошел. А новые русские хоть нос и задирают, а понимают, что с соседями нужно в мире жить, а то ведь кто-нибудь со зла и подпалить может.

– Венчик! Умоляю! Короче! – уже просто прорычала я. – Чем дело кончилось?

– Так выяснил парнишка этот, откуда «Газель» взялась! Она к дому престарелых, что в Анисовке находится, приписана. Видать, туда Кузьмичева и отвезли.

– Ну дом престарелых – это все-таки не психушка, – с облегчением сказала я.

– Ты, матушка, чего не знаешь, того не говори, – очень серьезно возразил мне Венчик. – Это намного хуже. Я-то к народу ближе, потому точно это знаю. Из психушки выйти можно своими ногами, а вот из Анисовки – только ногами вперед. И люди там долго не живут. Туда те нелюди, кто хочет от своих родных избавиться, стариков и отправляют.

– Погоди! Это точно? – уставилась я на Венчика, потому что мне очень нечасто доводилось видеть у него такой испуганный взгляд, и он мне кивнул. – А что же собака не лаяла, если она звонок?

– Так, потому, матушка, что там кто-то из своих был, кого она знает. Может, Нинка. А может, муж ее.

– А в дом соседи заходили?

– Да уж решились. Они в окна смотрели, да ничего не высмотрели. Ну и вошли. А чего? Все ценное, что в доме было, Нинка после смерти матери к себе отвезла. Так что у Кузьмичева и взять-то было нечего. Люди говорят, что в доме беспорядка не было, мебель вся на местах. Только вот его вещичек кое-каких не оказалось да документов. А так все на месте.

– Венчик, для того чтобы начать действовать, я должна быть твердо уверена, что Кузьмичев действительно в Анисовке. Если все так серьезно, то для того, чтобы его оттуда вытащить, придется чуть ли не войсковую операцию проводить. Если люди выходят оттуда только ногами вперед, значит, сбежать из этого концлагеря нельзя.

– Можно, матушка, – неожиданно заявил Венчик. – Знал я одного человека. Сбежал он оттуда. Бомжевал потом, да помер давно. От него люди все и знают, потому Анисовку это проклятую больше смерти боятся.

– Подожди, дай подумать, – сказала я и стала рассуждать вслух: – Дом запертый. Мужик тот, который собирался пять домов скупить, приезжал?

– Говорят, что с тех пор, как Кузьмичев пропал, не приезжал ни разу. То ли ждет, когда Нинка в наследство вступит, чтобы с новой силой на людей наехать, то ли не при деньгах уже – время-то какое? Может, он покупку такую уже и не потянет?

– А Нинка? Она приезжала?

– Нет, матушка! – уверенно ответил Венчик. – Ни разу! Дом пустой стоит, весь двор снегом заметен, никаких следов, кроме птичьих, нет, а собаку соседи приютили.

– Черт! – заорала я, вскакивая и мечась по кухне. – Сегодня суббота, завтра воскресенье, везде все закрыто, ни у кого ничего не узнать! Блин! Если Кузьмичев умер до августа, то Нинка уже вступила в права наследства и является полноправной владелицей дома, а проверить это я смогу только в понедельник. Если же Кузьмичев еще жив, то его нужно немедленно спасать, потому что если там действительно ад на земле…

– Хуже, матушка! – выразительно произнес Венчик. – В аду хоть знаешь, за что страдаешь, а здесь люди совсем безвинно мучаются.

– Ну хоть ты меня не науськивай! – огрызнулась я и, достав планшет, сказала: – Сейчас посмотрю, в каком районе этот дом престарелых находится.

Оказалось, что в Тепловском, и я облегченно вздохнула – полдела было уже сделано, потому что я неплохо знала начальника Тепловского райотдела полиции Игоря Олеговича Маркина.

Я полезла на дно сумки, где у меня лежала визитница, нашла в ней визитку Игоря, на которой он сам написал мне свой домашний номер, и позвонила.

– Ужель та самая Татьяна! – весело приветствовал меня Маркин, как когда-то при нашей первой встрече.

– Та самая, Игорь, и боюсь, что вам сейчас станет не до смеха, – остудила его пыл я. – Дом престарелых в Анисовке – это ваша территория?

– Да! А что с ним не так? – насторожился он. – Сигналов оттуда никаких не поступало.

– И не поступит! – заверила я его. – Покойники разговорчивостью не отличаются! И написать заявление в полицию не могут!

– Татьяна Александровна! Вы отвечаете за свои слова? – прогремел он.

– Вполне, Игорь Олегович. К величайшему моему сожалению. К вашему сведению, там насильно удерживают людей, от которых родственники хотят избавиться. И долго там люди не живут. Для вас это новость?

– Если это правда! – прорычал Маркин.

– Это правда, товарищ подполковник. Увы! Я искала одного человека, и оказалось, что дочь сдала его туда, преследуя свои меркантильные интересы.